Любой машины хватит до конца жизни, если ее гнать по обледеневшему шоссе со скоростью в полторы сотни километров в час. Все бы ничего, бог с ней, с машиной, и с тем, кто ее гонит. Если он принял решение, как в романе Грина, «умереть с ней в один день», то никто не вправе препятствовать исполнению его последней воли. Да еще если для этого он выбрал бы заброшенный аэродром или пустующую автомагистраль. Однако убийственная «Тойота» неслась по центральной улице города Тернова. Проспекту Ломоносова. В три часа дня. В среду. То есть в то время, когда на проспекте происходит то, для чего, собственно, проспект и существует. Обильное автомобильное движение и пеший ход сродни Крестному.

На скорости сто сорок пять километров в час (от удара спидометр заклинило, и стрелка осталась приплюснутой к шкале) «Тойота Проминент» (в милицейском протоколе так и записано: «Тойота Проминент») прошлась скользом по боку красавца «пятисотого», а затем и «Лексуса», врезалась в толпу на остановке и влетела в салон модной одежды для молодоженов. Остановился «болид» в кабинете директора салона. Должностное лицо оказалось прижатым к стене столешницей офисного стола. До расчленения управляющего по пошиву фраков на две фалды не хватило каких-то двух-трех километров в час.

Вот такой «проминет» вышел в декабре месяце прошлого года в городе Тернове. В городе, где я, в должности федерального судьи Центрального районного суда, отправляю правосудие.

Когда я получил от председателя суда пухлую папку, я пролистал ее прямо в его кабинете. Ловя краем уха рассказ Николаева о последнем совещании в областном суде, я никак не мог представить порядок событий, которые разворачивались на улице. Захлопнув корочки дела, я решил изучить его более внимательно в своем кабинете. Возможно, сказывалась усталость, накопившаяся за день, возможно, отвлекал своим красочным рассказом Виктор Аркадьевич. Как бы то ни было, я взял папку под мышку и вышел из приемной.

Но перед уходом домой решил просмотреть дело еще раз. Все было на месте. Изувеченные иномарки, разломанная остановка, два трупа, разоренный салон одежды, «Скорая помощь», увозившая директора в реанимацию... Даже не вдаваясь в подробности случившегося, мне в этот вечер захотелось задать вопрос выжившему в этом катаклизме водителю «Toyota-Prominent». Юноша, ты что, торопился, что ли? Куда? Зачем?

Рольф болен, сомнений нет. А я даже не знаю, как вызывать собачью «неотложку». Саша садится за телефон и начинает обзванивать ветеринарные клиники.

Рольф по привычке лежит на кухне, хотя уже второй день ничего не ест. Однако собачья жадность, свойственная в равной степени как бродячим «метисам», так и чистокровным «немцам», заставляет его лежать там, где вкусно пахнет и можно что-нибудь украсть. Справедливости ради нужно заметить, что воспитание Рольфа не позволяет ему красть со стола или выпрашивать куски, наблюдая мутными от голода глазами за каждым пельменем, исчезающим в твоем рту. Я не виновен в том, что его глаза становятся мутными, едва он завидит что-то съестное. В эти моменты он вздыхает, как человек, потерявший близкого, и уходит в зал смотреть телевизор. После вылизывания миски просмотр телепередач занимает у нас второе место. Однако все это уходит на задний план, когда овчар слышит команду «Гулять?». Не – «Гулять!», а именно – «Гулять?». Сумасшествие от счастья – вот как это можно назвать.

Однако сегодня нам не до «Вестей», перловки с мясом и даже не до улицы. Рольф лежит в кухне, у батареи, и вздыхает, как перепивший мужик. Такое может случиться, и случается, с каждым. И ничего в этом страшного нет. Я почти уверен, что он во время гуляния с Сашей выкопал из-под снега какого-нибудь прошлогоднего воробья и... Что поделать, даже «голубая кровь» не в силах подавить волчьи инстинкты.

Саша до кого-то дозвонилась. Наверное, это кто-то из ее знакомых по банку юристов. И сейчас, если прислушаться, можно услышать, как он советует ей поступить. Женщины, юристы они, доктора наук или мойщицы посуды, всегда сделают то, что советует им близкий человек. Закон, знания и опыт уходят на задний план.

Я почесал Рольфа за ухом и направился в комнату. Сейчас вклинюсь всей своей массой в очередное уголовное тело, вынесу постановления о подготовке дела к судебному разбирательству, о его назначении... Все это приходится делать дома, потому что на работе времени нет. Так поступает каждый судья, если он волнуется за исход дела и за качество своей работы. Мы, судьи, несовершенны, как все остальные представители человечества и как закон, который управляет нашим поведением.

У меня хорошая жена. Никогда не вмешивается в мои дела, рассказывает о своих только тогда, когда я готов ее выслушать, и, что самое главное, готовит по утрам завтрак. Нам нечего с Сашей делить, потому что мы уже давно разделили пополам главное – любовь. С судьей очень трудно жить человеку, не понимающему внутреннюю жизнь своей второй половинки. Раздоры в таких семьях возникают по причине того, что судьи, приходя домой, продолжают переживать прошедший день острее, нежели кто-либо другой. Тяжелейшая ответственность, покоящаяся на их плечах, продолжает давить и тогда, когда они возвращаются в семью. Многие к этому оказываются не готовы. И судья остается один. И, поверьте мне на слово, при данных обстоятельствах он начинает чувствовать себя гораздо лучше. Я прошел эту школу от начала до конца. С Сашей все оказалось гораздо проще, чем я себе представлял. Обжегшись раз на молоке, потом всю жизнь будешь дуть на холодную воду. Однако в тот день, когда спустя много лет я встретил свою бывшую сокурсницу Сашу Евсееву, ныне – Струге, я опроверг эту народную мудрость.

Завтрак, как обычно, был готов без четверти восемь. У нас ровно пятнадцать минут на то, чтобы между глотками горячего кофе и уничтожением бутербродов наметить план на сегодняшний день. Она заплатит за квартиру и переговорит в своем банке о враче для Рольфа, я вечером, по приходе домой, размораживаю мясо. От каждого по уму и способностям, каждому – по потребностям.

Уже у лифта я вспомнил, что забыл сигареты. Привычка дурная, но, если не вернуться, я до обеда останусь без своих «Кэмел». Сегодня у меня приемный день, и посылать Аллу за сигаретами в киоск – моветон. Она не денщик, а сотрудница. И я вернулся, чмокнув Сашу у самых дверей лифта. Теперь мы увидим друг друга лишь вечером.

Сунув в карман пачку и зажигалку, я направился в прихожую. Как и любой человек в такой ситуации, я раздумывал над тем, что я мог позабыть еще. Эти размышления прервала резкая телефонная трель. Никто из знакомых и близких мне людей в это время звонить не станет. Им очень хорошо известно, что в эти минуты меня в квартире уже нет.

Поднять трубку? Любопытство победило. Я бросил на коридорную тумбочку сумку с делами и прошел в комнату.

Ну, в самом деле, чего я так напрягаюсь? Кто в здании мэрии секретарь? Пустышка и подсобный рабочий, на которую и внимание-то обращать грех. Секретарши в мэрии нужны для различного рода услуг, связанных с их функциональными обязанностями лишь на треть. Колбаски порезать, чаек заварить. Алла тоже это делает, однако я ее никогда не прошу об этом. И если она этого не сделает, то этот поступок я не восприму как чудовищное неуважение. А еще секретарши в градоуправлении Тернова нужны для того, чтобы отвечать по телефону и говорить, что «Иван Иванович занят», на выезде, на совещании и т.п. Я так смело рассуждаю, потому что не далее, чем полгода назад, обегал все кабинеты мэрии в поисках справедливости. Все с той же квартирой. Меня отсылали из кабинета в кабинет, просили посидеть в коридоре на стуле. И я сидел. Иногда по два-три часа. Здоровался со знакомыми гражданами, которые изумлялись, видя судью Струге с бумажкой в руке в очереди. В этом, кстати, я ничего унизительного не вижу. Мне не зазорно посидеть на стуле перед дверями очередного бюрократа. Унизительно становится тогда, когда слышишь, как в одиннадцать часов дня через дверь доносится хлюпанье. Это чиновник пьет чай. Между тем его секретарь раздраженно поясняет, что у «Ивана Ивановича совещание и таких, как вы, у него сотни». Потом Иван Иванович выходит и скользяще-осовевшим взглядом окидывает коридор. Именно – «скользяще-осовевшим», выражающим максимум презрения к любому, кто находится под его дверями. Если ему не позвонили и не сказали, что прибудет важный гость, Иван Иванович будет хлебать чай и бродить по мэрии весь день. Я его понимаю. Каждая бумажка, принесенная Ивану Ивановичу, председателю комитета по жилищным вопросам, является судебным решением. И если принимать всех, то всем нужно выделять жилье. А такого распоряжения мэр не давал.

Я отбыл этот номер от начала до конца, чтобы впитать в себя все чувства, которые впитывает «кидаемый» таким образом гражданин. В конце концов, при принятии того или иного решения судья не только обязан руководствоваться Законом, но еще имеет право проявлять собственное волеизъявление. Главное, чтобы оно не расходилось с тем самым законом. Вот такие сидения под кабинетами и ходьба по коридорам в достаточной степени могут выработать у судьи определенное мнение в принятии тех или иных решений.

Я не мщу ни Смышляеву, ни Малыгину. Мне они безразличны, как вода, бегущая по камешкам в лесу. Они для меня лишь часть работы. Они создают себе проблему, я ее разрешаю. Я обязан это делать и делаю. И всегда приму их, и не заставлю ждать под дверью, пока не напьюсь кофе, приготовленного моей секретаршей. Но это не единственное различие. Я всегда поступлю по закону.

Невероятно, но именно это является самой неразрешимой задачей для многих государственных мужей. Но самое смешное заключается в другом. Я использую закон, принятый этими же государственными мужами, и свою тупость они начинают понимать лишь тогда, когда я сужу их по придуманным ими же законам.

Семен Матвеевич не был похож на человека, уверенного в себе. Раздавлен и смят, как кукла после наезда гусеничного трактора. Его одутловатое лицо и мешки под глазами говорили о том, что три месяца следствия для второго человека в думе не прошли мимо него. Я его понимаю. Единственный сын, ради которого он жил, находится, во-первых, в больнице, во-вторых, под следствием. Обвиняется в непреднамеренном убийстве двоих человек. То есть он не хотел, но все-таки убил. Наверняка Семен Матвеевич уже пролистал Уголовный кодекс, посоветовался с юристами и нанял самого лучшего в городе адвоката. Однако, несмотря даже на такие меры предосторожности, он спокойным остаться не мог. Ему уже объяснили, что подобный прецедент – не снос фонарного столба. И за это, при всем уважении к нему, отвечать придется.

– Сцена первая, действие первое. Мотор...

Ночь, декабрь месяц, двадцать пятое число. На таможенном посту Барбашино тишина и покой. Таможенный оперативник Миша Сбруев, чтобы не уснуть, чистит спичкой ногти. Рядом с ним, в стеклянном помещении, нависшем над трассой, лежит розыскная овчарка Макс без хозяина. Кинолог съел полбанки тушенки и уже два часа не выходит из туалета на первом этаже. К слову сказать, у наших таможенников своего питомника нет. Ты, как владелец «немца», это хорошо знаешь. Зато на складах временного хранения оперативной таможни очень много конфискатов, в том числе и продуктов питания длительного хранения. А у милицейских работников питомника нечем кормить псов. Ты уже догадался, к чему я клоню? Правильно, Антон. Собаку вместе с кинологом взяли в аренду, на время операции «Трал», за пятьдесят банок конфискованной тушенки. Время тяжелое, поэтому хозяин собаки прихватил пяток банок китайской солонины с собой и, как водится, прежде чем дать собаке, попробовал сам. То ли собаке дал он меньше, чем сам попробовал, то ли человеческий организм хуже переносит просроченные продукты, только уже второй час кинолог не выходит из клозета.

Сцена вторая, действие первое. Макс слышит, как к посту подъезжает фура. Для таможенного опера фура – то же самое, что для участкового уполномоченного милиции – мужик в майке и с топором. Миша кличет кинолога и спускается вниз. Однако кинолог из кабинки сообщает, что ему проще отпустить Макса с опером, нежели хотя бы на секунду отойти от унитаза. Миша отбрасывает спичку в сторону и машет рукой Максу.

Эта пара выходит на улицу в тот момент, когда один из «камазистов» уже бежит к посту. Сбруев начинает свои оперативные заморочки и командует Максу: «Ищи». И тот начинает искать. Есть такие добродушные лохматые парни, которым совершенно безразлично, кто командует парадом. К моменту окончания проверки документов пес находит. Еще не ясно, что именно, но гавкает вполне серьезно и настойчиво. Миша зовет двоих гаишников, которые стоят неподалеку, и просит оказать помощь в отрыве днища, не предусмотренного техническими характеристиками для данного вида грузовых автомобилей.

Антон, ничего, что я так сбивчиво рассказываю? Ты догадываешься, что происходит далее?.. Это слишком самоуверенно с твоей стороны. Ты даже не представляешь, что последовало потом.

В голове телефонным зуммером трезвонит глупая мысль – «граната, граната, граната»...

А о чем еще должен думать человек, который не собирается предпринимать никаких мер для того, чтобы она в ближайшем будущем не залетела в его окно? Под мышкой пистолет, но это слабое утешение. Вряд ли кто вызовет меня на дуэль. И стреляться с кем-то из «макарова» – это самая идиотская из всех затей. Этот пистолет изначально конструировался для совершения самоубийств. И еще для того, чтобы пугать на улице преступников. Я неплохо стреляю, но сомневаюсь в том, что смогу из этого пистолета попасть в тот момент, когда назреет необходимость. Раньше на вооружении правоохранительных органов были «ТТ». Сейчас МВД оставило их для использования организованным преступным группировкам. И те используют их с тем же успехом, с каким ранее из этого оружия в них стреляли оперативники давно ушедших десятилетий. Но я знаю человека, который остается преданным «ТТ» более двадцати лет. Это Саша Земцов, начальник отдела нашего УБОПа. Никакие «глоки» и «вальтеры» не заставят его расстаться с истертым до белизны оружием.

Я не зря вспомнил старого опера. Жизнь сложилась так, что на определенном участке наши пути не раз пересекались и получилось, что по паре раз мы друг друга выручили. Этот факт дает все основания полагать, что такие отношения уже давно именуются дебиторско-кредиторскими. Для тех, кто не силен в финансовых отношениях, поясняю – мы с Земцовым должны друг другу до конца своих дней. Но и тут существует своя, невидимая политика. Каждый из нас старается из сложившихся долговых обязательств извлечь максимальную выгоду. Земцов все сделает ради того, чтобы получить интересующую его информацию, я же... Я же обращаюсь к нему по мере необходимости. Поскольку это длится уже добрый десяток лет, вполне очевидно, что обоих это устраивает.

Я не зря вспомнил о Земцове. Не зря, потому что чувствую – до обращения к нему остаются считаные дни, а может быть, и часы. Но сейчас мой путь пролегает не в УБОП, а в транспортную прокуратуру, где третий месяц расследуется дело о контрабанде икон и наркотиков.

Прокуратура несколько видоизменилась с момента моего ухода в суд. Я часто бываю у Пащенко, но это «часто» все-таки не позволяет привыкать к новшествам. Когда я из прокуратуры уходил, в фойе висел огромный стенд, на котором был изображен щит и меч. А надпись гласила: «370 лет прокуратуре России». Щит остался неизменным, а подновленная надпись говорила всякому, сюда входящему, что теперь прокуратуре России уже 380 лет. Мы с Пащенко стареем вместе с прокуратурой. Мне тогда было 27. А теперь – 37. Разница в том, что когда меня не станет, на этом щите лишь снова изменится цифра. Есть понятия, которые стареют, но не умирают.

Я сейчас сижу дома и вспоминаю Егора Семирязева. Его, судью, убили в подъезде собственного дома сразу после объявленного решения по делу. Он не дошел до своей лестничной клетки два пролета. Егора догнали между вторым и третьим этажами и били металлическими трубами по голове до тех пор, пока он не умер. А потом били еще. Пока один из соседей, которому надоела возня за дверью, не стал открывать замок. А потом видели двоих отморозков, убегающих за угол дома.

Егор работал федеральным судьей в Кировском районном суде почти семь лет. Последним его делом было дело по искам к нефтяной компании. Семирязев рассмотрел дело по существу и признал все материальные требования, заявленные нефтяным магнатам терновского масштаба, состоятельными и законными. Владельцем после этого пришлось бы банкротиться по-настоящему, ибо Семирязев не оставил им шанса. И не было сомнения в том, что решение останется без изменения в кассационной инстанции в областном суде. Потому и убивали его жестоко, давясь собственной злобой. Дело не раскрыли, оно до сих пор продолжает «висеть» в ГУВД молчаливой тенью чужих тайн.

Судью Семирязева убили, замолотив трубами, не размышляя над проблемой, как его устранить. Убить судью при нашей незащищенности легче, чем вытащить из паха клеща. В первом случае не нужно долго возиться и пугаться, что он сможет укусить, несмотря на все предосторожности. Достаточно дождаться вечером в подъезде и бить по голове железкой столько, сколько душа пожелает. Все равно никто не выйдет помочь. Судья ходит на работу, как учитель или сотрудник ЖЭКа, а возвращается домой, как смертник.

Почему-то в нашем Таможенном управлении, где трудятся оперативники, те, у которых одно раскрытие на троих в год, есть собственная служба безопасности. Их сотрудники в любой момент готовы предоставить защиту коллеге. У них есть даже СОБР, о предназначении которого можно только догадываться. Если кто-то думает, что граждане Тернова, везущие из Китая носки с нарушениями таможенных правил, будут отбивать эти носки с оружием в руках до последней капли крови, то он сильно ошибается.

А у судей защиты как не было, так и нет. Речь, разумеется, идет о судьях российских. Судьи-женщины, возвращающиеся домой темными улицами, боятся вытащить из сумочки мобильный телефон, потому что можно тут же получить по прическе и лишиться не телефона – пропади он пропадом, а здоровья.

Обычно во время разговора люди разворачиваются друг к другу. Зотов же, заглушив двигатель, сидел за рулем так, словно гнал машину по автобану. Костяшки его пальцев, сжимавших оплетку руля, побелели, и сам вид парня говорил о том, что он глубоко раскаивается перед собой за то, что согласился на эту поездку. По его мнению, у мужика, то есть – у меня, судя по всему, не все в порядке с головой. А это может означать любой исход.

– Ваня, расслабься. Единственный вопрос, который я хотел тебе задать, на самом деле очень простой. А звучит он так. С кем пил Артем Малыгин перед тем, как совершить аварию двадцать девятого декабря?

– А я почем знаю?

Голос хриплый. От страха.

– Вы выпивали вместе? У тебя в квартире?

Лжесвидетельствование – одно из самых недолюбливаемых законом преступлений. Сейчас, когда я вижу перед собой Земцова и оперативников из районного УВД, я стою перед тяжелым выбором. Они копошатся в снегу, пытаясь докопаться до истины, а я разрешаю дилемму. Собственно, даже не разрешаю, а думаю, с чего начать. Выбор я уже сделал. Зря я суетился с одеждой. То, что произошло, – не случайность, а наказание. Наказание мне за то, что подарил Зотову полчаса жизни. Ужасной, но жизни. Как бы то ни было, закон для меня – главное. Что будет потом – не так уж важно. Важно, как я отнесусь к тому, чем ежедневно руководствуюсь.

Земцов вылез из сугроба и, отряхивая пальто, подошел ко мне. Сейчас начнется самое для меня неприятное. Но Зема прикурил, выпустил дымок, который тут же растворил в воздухе ветерок, и бросил:

– Антон Павлович, расскажи, как было дело. Только не ври. Я уже привык к тому, что количество перестрелок в Тернове определяется лишь активностью внеслужебной деятельности судьи Струге.

– А я и не думаю врать. Тот, что сейчас в машине, – знакомый человека, который «за мной» в суде.

Александр Владимирович покачал головой.

...не помню.

Наверное, я еще не до конца вернулся в действительность, если, стирая с губ слюну, задаю себе подобные вопросы и позволяю себе на них честно отвечать. Разве люди помнят точное время начала своего забытья?

Я посмотрел в окно. Ничего не разобрать. Перевожу взгляд на часы. «Ноль-семь часов, ноль-семь минут». Надо же так проснуться...

Рольф стал жизнерадостным с того самого момента, как я сделал первое судорожное движение. Он словно и не спал. Мне бы так. Чтобы, очнувшись, не водить по комнате безумными глазами, а точно знать, что нужно делать. Вот пес, например, очень хорошо знал, что должен осуществить в данный момент.

Я растер лицо и поплелся в коридор. Накинул пуховик, натянул кроссовки...