Четыре люди идут сюда по Лесной Дороге, ей-ей, — объявила Старая Мэри Верзила.

Молодой Том Рыжий понял ее сразу.

— Не наши.

В длинной-предлинной кухне сделалось очень тихо. Старый Билл Белобрысый ворохнулся в своем сидикресле.

— Ну точно, Боб Коротышка и Джинни Худышка, — молвил он.

Есть в Москве несколько домов, облик которых сложился не только по архитектурному замыслу, но и в связи с таким житейским обстоятельством, как смерть от инсульта семидесятитрехлетнего старика. Их начинали строить как высотки, но после пятьдесят третьего года быстро заверши-ли, отказавшись от средней, собственно высотной, со шпилем, части. Так они и остались: плоские мощные квадраты с невысокими башенками по углам, остановленные на полпути к небу символы величия маленького покойника. В некоторых из угловых башен живут люди, там помещаются крайне неудобные, но невероятно изысканные квартиры, двухкомнатные, но при этом двухэтажные, с тесными кухнями, самодельными ванными и уборными, заставленные и заваленные, естественно, старо-московским барахлом.

…Итак, я поднялся в старом, с сетчатыми дверями лифте до девятого этажа, потом еще на один марш по лестнице, отпер железную дверь в прожилках ржавчины и вышел на залитую гудроном крышу. Сиреневое московское небо, чуть припорошенное золотом мелкой городской пыли, летело над этой огромной, усеянной невысокими трубами под металлическими зонтиками и бетонными коробками, крышей. Несколько венских стульев с рваными плетеными сиденьями стояли вокруг овального раздвижного стола на толстых квадратных ножках. Стол был застелен вязанной крючком скатертью, на нем стояла штампованная алюминиевая многоэтажная ваза с белой и красной черешней. Над столом на длинной, косо висящей проволоке качалась лампа под жестяным колпаком.

Я открыл дверь своего жилья.

В тесной прихожей на стене висели мужской и дамский велосипеды харьковского завода со свернутыми для экономии места набок рулями. Спицы мужского были переплетены цветным проводом, а женского скрыты под разноцветными сетками. Рядом с велосипедами висело чешуйчато переливающееся жестяное корыто, а под ними стояла гигантская прямоугольная плетеная корзина с крышкой, запертой маленьким висячим замком. Возле рогатой вешалки приткнулись мужские галоши с красной байковой подкладкой и слегка надорванными задниками и дамские резиновые ботики с пряжками сбоку и оставленными внутри них туфлями. Тощими складками свешивался зацепленный за один из рогов вешалкой-цепочкой макинтош сизовато-серого коверкота, рядом с ним обвисло дамское пальто из бордового драпа. А на самых верхних рогах вешалки болтались зеленая велюровая мужская шляпа и маленькая дамская шляпка-«менингитка».

Я прошел в кухню. Низенький пузатый холодильник «Газоаппарат» хлюпал и задыхался, в эмалированную раковину с черными пятнами сколов редко капала вода из крана, газовый счетчик неумолимо нависал над плитой. Я положил покупки на стол, покрытый кремовой медицинской клеенкой, — что делать, достать цветную почти невозможно.

Исследователь Эрнест Гарсиа из лаборатории Sandia в Калифорнии (отделение электромеханических составляющих) утверждает, что им удалось создать самый быстрый в мире электрический мотор. Этот механизм развивает скорость вращения до нескольких сотен тысяч оборотов в минуту, тогда как большинство современных двигателей не достигают скорости и 100.000 оборотов в минуту. Кроме того, он сверхминиатюрен. Принцип действия этого моторчика основан на преобразовании прямолинейного движения во вращательное.

Получаемая таким образом энергия заставляет работать медицинские микроинструменты, используемые, например, для раскупорки артерий, разрушения больных клеток и для других «ювелирных» операций.

Говорил тот, с багровой физиономией, который вывалился из корабля первым. В сильно мятом, в масляных пятнах комбинезоне, с продранными рукавами и коленями, ржавчиной на пряжках и на заклепках. И сам он был вроде как не в себе. Дергался, приплясывал, изгибался — может быть, от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, помятая стереотруба, два десятка непонятных приборов, оружие — все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало.

— Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: что это за планета?

Желтый палец пришельца то попадал в Пахаря, то промахивался мимо и тогда начинал выписывать в воздухе странные танцующие фигуры. Другая рука краснорожего крепко заплутала в ремнях, оплетавших его, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной рукой, желая вернуть ей свободу.

Пахарь стоял молча, положив локоть на соху и пальцами теребя густую рыжую бороду. Он чувствовал, как дрожит под сохой земля, и дрожь ее отдается в теплом дереве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и работник, продолжит дело, взрыхлит затвердевший покров, и она задышит сквозь ломкие развороченные пласты. Но этот, чужой, и те, которые с ним, и то, что было за ними, — большая круглая штука, похожая на дерево без коры, — мешали доделать начатое.