Ящик из небьющегося пластика с телом Луиса Сараписа стоял посреди просторного зала. Всю неделю, пока к нему был открыт доступ, не укорачивалась длинная вереница скорбящих, пришедших проститься с усопшим.

Слушая тяжкие вздохи старых дам в черных платьях, глядя на изнуренные горем морщинистые лица, Джонни Бэфут сидел в углу и с тоской дожидался своего часа. Не своей очереди, а того момента, когда посетителей попросят удалиться и он сможет заняться делом, ничего общего с похоронами не имеющим.

В соответствии с завещанием ему – шефу отдела общественных связей в концерне Сараписа – предстояло возвратить хозяина к жизни.

Только и всего.

– Проклятие! – пробормотал Джонни, взглянув на часы: до закрытия зала оставалось два часа. Он проголодался, да и замерз: от морозильной установки, служившей Сарапису гробом, по залу распространялся холод.

Вечером в телевизионных новостях рассказывали об открытии, сделанном с помощью лунного радиотелескопа. Но Клод Сен-Сир не слушал диктора – он принимал гостей.

– Да, – говорил он Гертруде Харви, – как это ни смешно, но я собственной рукой написал завещание, внеся в него и тот пункт, по которому с момента смерти Луиса, несмотря на все мои заслуги, автоматически считаюсь уволенным. Я скажу вам, почему Луис так поступил: из-за своих параноидальных подозрений. Втемяшил себе в голову, что этот пункт застрахует его от... – Он помолчал, отмеривая и переливая в бокал с джином порцию сухого вина. – От преждевременной гибели.

Клод ухмыльнулся. Гертруда, в несколько картинной позе сидевшая на диване рядом с мужем, улыбнулась в ответ.

– Немногим это ему помогло, – задумчиво произнес Фил Харви.

– Черт! – выругался Сен-Сир. – Я не виноват в его смерти. Это эмболия – комок жира, как пробка в бутылочном горлышке. – Он засмеялся: понравилось сравнение. – У природы свои средства...