Чайникъ первый завелъ пѣсню! Мало ли что говоритъ миссисъ Пирибингль! Мнѣ лучше знать. Пусть она твердитъ хоть до скончанія вѣка, будто бы не помнитъ, кто изъ нихъ первый подалъ голосъ: чайникъ, или сверчокъ; но я стою на томъ, что то былъ чайникъ. Кажется, мнѣ можно знать! По голландскимъ часамъ съ лакированнымъ циферблатомъ, стоявшимъ въ углу, онъ завелъ пѣсню на цѣлыхъ пять минутъ раньше, чѣмъ послышалась трескотня сверчка.

Какъ будто часы не кончили бить, а маленькій косарь на ихъ верхушкѣ, судорожно махающій вправо и влѣво косой передъ мавританскимъ дворцомъ, не успѣлъ скосить полъ-акра воображаемой травы, пока сверчокъ присоединился къ этой музыкѣ!

Я вовсе не настойчивъ отъ природы. Это всѣмъ извѣстно. Я не сталъ бы спорить съ миссисъ Пирибингль, еслибъ не былъ увѣренъ въ своей правотѣ. Ничто не принудило бы меня къ тому. Но это вопросъ факта. А фактъ на лицо: чайникъ зашумѣлъ по крайней мѣрѣ на пять минутъ раньше, чѣмъ сверчокъ далъ знать о своемъ существованіи. А вотъ, поспорьте еще со мной, тогда я буду утверждать, что на цѣлыхъ десять минутъ раньше!

Позвольте мнѣ изложить въ точности, какъ все случилось. По настоящему слѣдовало бы приступить къ этому съ перваго слова, еслибъ не одно простое обстоятельство: когда мнѣ приходится разсказывать исторію, я долженъ непремѣнно начать ее съ самаго начала, а какимъ же образомъ начать съ начала, если не начнешь говорить о чайникѣ?

Надо думать, что тутъ устроилось нѣчто вродѣ состязанія, соревнованія въ искусствѣ между чайникомъ и сверчкомъ. Вотъ что послужило къ нему поводомъ и вотъ какъ оно произошло.

Калебъ Плэммеръ жилъ вдвоемъ со своей слѣпой дочерью, какъ говорится въ книжкахъ съ разсказами. Спасибо отъ меня и отъ васъ книжкамъ съ разсказами за то, что въ нихъ описывается что нибудь происходящее въ этомъ будничномъ мірѣ! Итакъ, Калебъ Плэммеръ жилъ вдвоемъ со своей слѣпою дочерью въ потрескавшейся орѣховой скорлупѣ подъ видомъ деревяннаго дома, который въ дѣйствительности былъ чѣмъ-то вродѣ прыща на длинномъ носу изъ краснаго кирпича, принадлежавшемъ Грэффу и Текльтону. Помѣщенія Грэффа и Текльтона занимали большую часть улицы, но жилище Калеба Плэммеръ можно было свалить съ помощью одного или двухъ молотковъ и увезти его развалины на одномъ возу.

Еслибъ кто нибудь сдѣлалъ честь обиталищу Калеба Плэммора, замѣтивъ его исчезновеніе, то навѣрно нашелъ бы, что жалкій домишко убрали очень кстати. Онъ прилипъ къ торговому заведенію Текльтона, словно раковина къ килю корабля, или улитка къ двери, или кучка поганокъ къ древесному пню. Между тѣмъ то былъ зародышъ, изъ котораго выросъ могучій стволъ — фирма Грэффъ и Текльтонъ, и подъ этой ветхой кровлей Грэффъ до послѣдняго времени занимался производствомъ игрушекъ для цѣлаго поколѣнія старыхъ мальчиковъ и дѣвочекъ, которые играли ими, выдумывали ихъ, ломали, и успокаивались вѣчнымъ сномъ!

Я сказалъ, что Калебъ и его несчастная слѣпая дочь жили тутъ. Мнѣ слѣдовало бы сказать, что тутъ жилъ Калебь, а его несчастная слѣпая дочь жила гдѣ-то въ иномъ мѣстъ — въ волшебномъ жилищѣ, созданномъ фантазіей Калеба, куда не имѣли доступа ни нужда, ни убожество, ни горе. Калебъ не былъ колдуномъ, но единственное колдовство, уцѣлѣвшее до нашихъ дней, колдовство преданной, неумирающей любви, было изучено имъ подъ руководствомъ матери-природы; это она надѣлила его даромъ чудесъ.

Слѣпая дѣвушка совсѣмъ не знала, что потолки въ ихъ домѣ полиняли, со стѣнъ мѣстами облупилась штукатурка, что повсюду образовались трещины, расширявшіяся съ каждымъ днемъ, что бревна плесневѣли и кривились на бокъ. Слѣпая дѣвушка не знала, что желѣзо покрывалось ржавчиной, дерево гнило, бумага лупилась; что домъ осѣдалъ, причемъ измѣнялся его объемъ, и внѣшность, и пропорціи. Слѣпая дѣвушка не знала, что на буфетѣ стоитъ убогая и безобразная глиняная посуда; что печаль и уныніе поселились въ домѣ; что рѣдкіе волосы Калеба сѣдѣли все больше и больше передъ ея незрячими глазами. Слѣпая дѣвушка не знала, что у нихъ былъ хозяинъ черствый, требовательный и безучастный; короче, она не знала, что Текльтонъ былъ Текльтономъ, но жила въ увѣренности, что онъ эксцентричный шутникъ, который любитъ подшучивать надъ ними и, будучи ихъ благодѣтельнымъ геніемъ, не хочетъ слышать ни слова благодарности.

И все это дѣлалъ Калебъ; все это дѣлалъ ея простодушный отецъ! Но у него былъ также свой сверчокъ на очагѣ; и, печально прислушиваясь къ его музыкѣ, когда слѣпая сиротка дочь была еще очень мала, онъ постепенно напалъ на мысль, что даже ея ужасное убожество можетъ превратиться почти въ благословеніе, что дѣвочкѣ можно дать счастье съ самыми скромными средствами. Дѣло въ томъ, что все племя сверчковъ состоитъ изъ могучихъ геніевъ, хотя люди, бесѣдовавшіе съ ними, не вѣдаютъ о томъ (что бываетъ нерѣдко); а въ невидимомъ мірѣ нѣтъ голосовъ, болѣе нѣжныхъ и болѣе искреннихъ, на которые можно тверже положиться и отъ которыхъ можно услышать болѣе мудрые совѣты, чѣмъ голоса геніевъ домашняго очага, обращающихся къ человѣческому роду.