Стояло теплое и яркое сентябрьское утро.

Джеймс Эккерт въехал на территорию Ривероук-колледжа и ровно в девять тридцать затормозил перед зданием Стоддард-Холла, на третьем этаже которого сиротливо ютилась небольшая лаборатория Лоренса К. Генсслера.

Как обычно, вместо того, чтобы в данную секунду спускаться к машине Джима, Энджи Фарелл все еще находилась в лаборатории. Она, как всегда, задерживалась. Джим сидел в машине, следил за массивными дверями Стоддард-Холла и тихо злился, тщетно пытаясь побороть внутреннее раздражение.

Но злость Джима была направлена отнюдь не на Энджи. Во всем виноват этот болван Генсслер, который уговорил Энджи участвовать в своем очередном идиотском эксперименте. Джим не сомневался, что все идеи Генсслера — чушь собачья; главное для Лоренса К. — удержать Энджи на работе дольше заранее оговоренного времени.

Вот и сегодня ситуация повторялась. Можно было подумать, что Генсслер пронюхал о планах Энджи и Джима, собиравшихся в это теплое яркое сентябрьское утро отправиться на решающий поиск квартиры… Сами понимаете, трудно оставаться спокойным, когда твоя невеста работает под началом такого типа, как Генсслер. Мало того, что Лоренс К. — один из крупнейших неудачников современности, он, ко всему, неумело, но старательно отодвигает Энджи от Джима, надеясь «забрать» ее себе…

Трейлер-корт Бельвью не вызывал у проезжающих мимо желания бросить на него повторный взгляд. К тому же ни один из владельцев (за последние двадцать лет) даже не попытался изменить к лучшему внешний вид трейлер-корта. Нынешний в свои пятьдесят был таким же высоким и крупным, как Джим Эккерт; но с годами некогда упругая плоть свалялась в складки и морщины, так что кожи на его вытянутом лице получалось слишком много, а рубашка цвета берлинской лазури раздувалась вокруг торса пузырем. Выгоревшие темно-бордовые штаны были стянуты на талии черным ремнем так сильно, что глубоко впивались в живот и скорее напоминали юбку со сборкой. Дышал он, как пес, утомленный длительной погоней; к тому же, пахло от него так, будто он перед самым разговором закусил головкой изрядно подпорченного сыра. В прогретом солнцем небольшом пространстве автоклетушки, которую он нахваливал Джиму и Энджи, это его основное «достоинство» было трудно игнорировать.

— Вот, значит, — говорил морщинистый, как чуть позже выяснилось — не владелец, а менеджер, размашистым жестом очерчивая крохотное помещение, сжатое стенами трейлера. — Вот, значит, это оно и есть! Я на некоторое время оставлю вас, чтобы вы смогли получше осмотреться. Когда созреете, приходите ко мне в офис.

И он вышел, закрыв дверь за собой и своим тяжелым духом.

Джим посмотрел на Энджи, которая нетерпеливо водила пальцем по потрескавшейся лакировке одной из дверец стенного шкафчика над раковиной.

— Достаточно паршиво, да? — заметил Джим.

Темнота, наполненная легким ароматом лака для волос, исчезла вместе со шлемом. Джим ошарашенно уставился на каменные стены, которые переходили в ровный свод потолка. Небольшую пещеру и коридор освещали факелы, закрепленные в жирандолях неизвестной работы; факелы горели неровно, выстреливая длинные пляшущие языки желтого света.

— Наполни тебя гром, Горбаш! — проревел кто-то над самым ухом; Джим тщетно попытался уклониться от рева. — Просыпайся, малыш! Нам надобно срочно спуститься в главную пещеру. Наши захватили одного!

— Одного?.. — заикаясь, поинтересовался Джим. — Одного — кого?

— Джорджа! Настоящего Джорджа! Да проснись же ты, Горбаш!

— Я уже проснулся… — заспорил Джим и поперхнулся…

Еще раз, как и в момент неконтролируемого выкрика при виде сидевшей в клетке Энджи, Джим недооценил возможностей драконов. Земля не неслась ему навстречу; наоборот, она оставалась далеко-далеко внизу: неровные островки леса перемежались с открытыми пространствами. Он находился сейчас, по меньшей мере, на высоте двух тысяч футов — и продолжал быстро набирать высоту.

Он прекратил движение, и крылья автоматически стали в положение для парящего полета. Но Джим не опускался вниз, внезапно осознав, что планирует, инстинктивно поднимаясь на термале — восходящем потоке теплого воздуха. «Как воздухоплаватели на воздушных шарах, дельтапланеристы или крупные птицы», — всплыли в памяти воспоминания о прежнем мире. «Безусловно! Почему я не догадался раньше», — обругал себя Джим. Крупные птицы обычно парят в воздухе, сохраняя силы. Джим вспомнил также, что ястребы и орлы не подымаются в небо по безветренным дням.

То же условие, очевидно, было необходимо соблюдать и драконам, учитывая их огромный вес. Наверное, как и у львов, способных к стремительным броскам только на короткую дистанцию, мускульная сила драконов быстро поднимает их на значительную высоту, но затем необходимо искать подходящие ветры или термалы.

Вероятно, инстинкт к полету был заложен в теле Горбаша. Джим отметил, что полет выровнялся; солнце находилось теперь справа, а он летел к северо-западу от скалы, с которой спрыгнул. Скала осталась позади и внизу, превратившись в еле заметную точку. Впереди, на самом горизонте, виднелся темно-зеленый, широкий, постепенно надвигающийся пояс леса. Джим приближался к нему, не прилагая особых усилий, и вскоре начал почти наслаждаться полетом.

Но вряд ли это подходящее время для потворства желаниям — ведь Энджи по-прежнему пленница в пещере; но как ни старался, Джим не сумел подавить чувства радости, и в итоге просто расслабился, предаваясь новым ощущениям.

Он подошел к двери и открыл настежь. Джим последовал за ним на улицу. На дорожке, в дюжине футов от дома, сидел Смргол.

— Приветствую тебя, Маг! — прогремел старый дракон, коротко кивнул головой. — Вероятно, ты не вспомнил меня. Я — Смргол. Вспомни историю с огром из Башни Гормли. Вижу, внучатый племянник добрался до тебя.

— А, Смргол. Вспомнил, — сказал Каролинус. — Неплохо ты тогда поработал.

— У огра была привычка после замаха чуть опускать иногда палицу, — объяснил Смргол. — Он на мгновение оставлял себя незащищенным. Я подметил это на четвертый час битвы. И когда он в следующий раз допустил ту же ошибку — опустил палицу, — я застал его врасплох и разодрал бицепсы правой руки. Добить огра было уже делом техники.

— Вспомнил. Восемьдесят три года назад. А это, значит, твой внучатый племянник?

Из успевшего уже стать уютно-привычным тумана полуболи-полузабытья Каллихэна О’Рурка Уэна неожиданно вырвал толчок, за которым последовали басовитое рокотание и сильная дрожь.

«Если ума не хватает, рукам отдыха не знать», — подумал он. Подобно огоньку спички, юмор тут же погас, стоило вспомнить, как легко удался пленителям Каллихэна его арест. Фактически он сам отдался в их руки. Мысль эта угрожала стать психологическим приложением к той физической пытке, которую Каллихэну приходилось сейчас переносить.

Однако О’Рурку удалось с ней справиться — он все еще слишком твердо верил в собственные силы, сохранял убежденность, что если ему дадут время, сумеет выпутаться из любой передряги. Тем временем он опознал характер вибрации: снова заработали двигатели ракеты «космос — атмосфера», на борту которой Каллихэн находился. Челнок готовился к посадке, завершая долгое скольжение от самой верхней точки траектории, началом которой был Нью-йоркский комплекс. Сориентировавшись в окружающей обстановке, Каллихэн пришел в себя достаточно, чтобы еще раз почувствовать, до какой же степени ноет все тело.

Хуже всего приходилось рукам — от локтей до кистей. Заведенные за спину, они были плотно сжаты пружинными смирителями — худшим вариантом старомодных наручников. Создавалось впечатление, будто ему уже никогда не развести рук. И не удивительно — смирители не снимали уже тридцать шесть часов.

Применение смирителей допускалось законом — и Всемирная полиция в полной мере использовала это право с момента его ареста в космопорту Лонг-Айленд Саунд и на протяжении последовавших за тем полутора недель допросов. С точки зрения закона, они вовсе не подвергали арестованного пыткам.

Впоследствии Каллихэн не мог точно припомнить момента, когда снова начал воспринимать окружающее. А до того… до того он был погружен в полубессознательный бред. Перед ним, приближаясь и удаляясь, проплывали лица.

Сначала Алия Брейт, когда она еще была худеньким, больше похожим на мальчика, подростком и повсюду таскалась за ним среди заросших высокой травой холмов и полей в окрестностях столицы Калестина. Потом снова Алия, но уже взрослая — такой он видел ее два месяца назад, когда она прилетела в зону Приграничных Миров, чтобы уговорить его вернуться на Землю: былые распри между Старыми Мирами и Приграничьем уже четыре года как улажены, и теперь Каллихэн может закончить образование — получить диплом архитектора под руководством Альберта Моннса в Мичигане, где начинал учиться.

Алия стала красавицей. Она уговорила его вернуться, но по пути на Землю, на борту корабля, странным образом переменилась: снова ударилась в политические баталии, связанные с конфликтом между Старыми Мирами и Приграничьем — конфликтом, по ее же словам, давно улаженным. И наконец, лицо Алии, каким Каллихэн запомнил его после посадки… Они стояли в салоне корабля, подплывавшего к посадочному комплексу космопорта Лонг-Айленд.

— Бесполезно, Калли, — ты не изменился. Ты такой же бунтарь, каким был всегда. Наверное, нам лучше не видеться… некоторое время… — она смолкла и несколько секунд спустя добавила: — Нет, Калли, я звонить не буду. Подожду, пока ты позвонишь…

Алия ушла, отразившись в огромном настенном зеркале салона, и смешалась с толпой спешащих к выходу пассажиров. В том же зеркале Каллихэн видел собственное отражение — русые волосы, лицо с четко очерченными скулами, носом и подбородком. Он смотрел ей вслед. Потом, через несколько минут, когда Калли тоже направился к выходу на пассажирский трап, перед ним возникло лицо лейтенанта Всемирной полиции — молодое, с аккуратными усиками. Лейтенант, фланги которого прикрывали двое низших чинов в черном — один из них оказался капралом — внимательно рассматривал документы Калли, прищурившись из-под козырька форменной фуражки.

Однако откровенное недоверие, сквозившее во взгляде Каллихэна, нисколько не поколебало спокойствия Вила Джемисона. Седовласый пребывал в полной безмятежности, чем еще больше распалил любопытство Каллихэна. А что если его сокамерник не сумасшедший, в конце концов? Еще мальчиком на Калестине, куда Калли прилетел со своими родителями-эмигрантами, он слышал легенды о людях, которые контактировали с молдогами.

В самом деле, существовали даже документально подтвержденные факты, припомнил Калли, свидетельствующие о том, что в ранние годы освоения Плеяд молдоги смотрели на людей не как на угрозу, а как на забавную игру природы. Рассказывали, будто некоторым удавалось даже подружиться с молдогами — этими кожистыми ходячими скелетинами, создавшими высокую цивилизацию и державшими под своей властью все звездные скопления дальше Плеяд. Если верить рассказам, людям этим даже удавалось путешествовать на кораблях молдогов между населенными мирами планетных систем звезд класса «же» — звезд, скрытых от землян расстоянием и скоплениями космической пыли.

В то время молдоги, чья психология сильно отличалась от человеческой, в гораздо большей степени принимали людей за то, чем они казались, нежели люди, в свою очередь, молдогов. Судя по всему, повстречав еще одну разумную расу, успевшую выйти в Глубокий Космос, молдоги не испытали ни страха, ни особого удивления. Они не проявляли почти никакого интереса к планетам Плеяд, ограничиваясь редкими разведывательными экспедициями, и не выказывали недовольства, когда люди начали заселять тамошние миры.

Но это было лишь началом. Некоторое время спустя, еще на раннем этапе освоения человечеством Плеяд, в сознании молдогов сработал таинственный эмоциональный переключатель. Разведчики иноразумных перестали наведываться в Плеяды, а корабли людей строго предупреждались, если проникали за пределы скопления, в глубь территории молдогов. Подобно японцам, в семнадцатом веке замкнувшим вдруг границы перед европейцами, молдоги закрыли свои миры для людей. И лишь слухи ходили о людях, которые успели проникнуть на территорию иноразумных еще до неблагоприятных перемен и теперь, якобы, возвращались целыми и невредимыми.

Верить таким слухам теперь стало трудно — ведь молдоги внезапно предъявили абсолютно необоснованные претензии на весь район Плеяд. Сейчас, насколько было известно Каллихэну, их послы пребывали на Земле, обсуждая проблему с членами Трехпланетного Совета. Спокойно, но неотступно требовали они одного: люди должны покинуть уже освоенные ими планеты. Тем временем внутри самого Совета кипели дебаты и борьба фракций. Совет был не в состоянии признать, что уже не управляет населением Приграничья, не в состоянии приказать тамошним обитателям вернуться домой; точно так же не в силах оказались они смотреть в лицо действительности: молдоги были готовы объявить войну человечеству, если последнее откажется незамедлительно эвакуировать население планет Плеяд.

Калли рассмеялся. Ну и ситуация! Но в смехе не было горечи — во всяком случае, не больше, чем в его чувствах к предавшей его Алие. Каллихэн не ждал, чтобы окружающие вели себя как святые. Скорее, наоборот. Вот почему, наверное, многие так хорошо к нему относились. Ничем другим нельзя объяснить, почему всю жизнь ему в этом смысле везло.

— Вот как! — проговорил О’Рурк. — А я уже начал подозревать, что вы меня пригрели из чистого альтруизма.

— Я не за себя прошу! — быстро сказал Вил. — Нужно спасти Доука. Ты же видишь, какой он. Раньше или позже он убьет какого-нибудь охранника — и погибнет сам.

— Да, вполне возможное дело, — отозвался Калли. — И ты молодец, что заботишься о товарище. Только, подозреваю, причина покажется многим недостаточно веской. Придется Доуку все же ждать своей очереди.

— Не будет никакой очереди, — сказал Вил; его обычное спокойное лицо разом посуровело. — Побег станет первым и последним на Станции номер один.

Четыре месяца и несколько дней спустя наблюдатель, парящий над верхней палубой Станции номер один подобно морской чайке, мог бы заметить несколько человек, чью одежду составляли лишь драные штаны. Люди работали у сетчатого металлического леерного устройства, которое было им по грудь. Ограждение шло по всему периметру платформы — кроме зоны свалки мусора и отходов. В этом месте в океан сбрасывались остатки еды, поддерживая изобилие акул, неусыпно патрулирующих воды вокруг станции. Одним из людей, занятых работой, был Каллихэн. Он счищал краску на одной из толстых леерных стоек — или, скорее, делал вид, будто счищает. Как и все остальные немногочисленные трудовые наряды для верхней палубы, эта работа служила предлогом провести несколько часов на свежем воздухе и солнце и заключалась не в выполнении задания, а в том, чтобы и для следующих смен остался достаточно не законченный кусок.

В данном конкретном случае Каллихэн занимался областью старой краски, очертаниями напоминавшей Ирландию. Смена за сменой Калли с любовью оттачивал ее береговую линию.

Вскоре мимо прошел заключенный, тащивший несколько ящиков. Откуда-то выпал небольшой предмет и откатился в сторону О’Рурка. Тот внутренне напрягся, сохраняя внешнюю безучастность. Не прерывая работы, он краем глаза рассматривал подкатившийся предмет. Это была старая деревянная фишка для игры в шашки. Края у нее стерлись, и теперь она больше напоминала маленькое красное колесо. Калли заставил себя успокоиться. Впервые красное колесико появилось на верхней палубе, вотчине охраны. Очевидно, произошло нечто из ряда вон выходящее.

Каллихэн быстро сунул фишку в карман, потом небрежным взглядом окинул палубу. Неподалеку полировал шваброй и без того чистую палубу Вил Джемисон, перемещая с места на место несколько картонных обрывков и гвоздь. Калли лениво поднял руку и, скрючив палец, продел его в ячейку металлической сетки.

Немного спустя он снова оглянулся — как бы случайно. Вил, энергично драя палубу, приближался к нему. Калли небрежно опустил руку и стал ждать. Когда Вил оказался напротив, что-то случилось со щеткой швабры. Вил присел рядом с Калли, чтобы выяснить, в чем дело.