Хрустальный шар над пустой платформой в башне лаборатории мертвого города Тилфара потускнел. В помещении уже шестьдесят лет стояла тишина. От кристалла тянулась металлическая лента, она парила над балконом, над мокрыми сожженными и грязными дорогами. Солнце только что осветило зазубренный горизонт, мокрый металл блестел, как спинка спящей змеи.

За много миль отсюда тьма побледнела перед рассветом. В лавовых полях среди папоротников стояли бараки. Легкий дождь только что кончился. Вода капала с поддерживающего столба. Лента казалась черной в бледнеющей ночи.

Из джунглей к баракам подошли шесть человек. Все они были свыше семи футов росту. Они несли тела двух людей обычного роста, двое, шедшие сзади, отстали, чтобы поговорить.

— Что насчет того парня, Ларта?

— Кошера? Он далеко не уйдет.

Все было тихо в течение шестидесяти лет. И однажды засиял кристалл над приемной платформой башни-лаборатории в королевском дворце в Тороне.

На платформе мерцала голубая дымка. Красное пламя пробило сквозь туман сеть ярко-красных, сокращающихся, как пульсирующих вен и артерий. Среди бегущих огней появилась тень костей, которые сформировались в человеческий скелет. Потом форма неожиданно обшилась серебром — сетью нервов, которые держат тело в плену ощущений. Голубизна потеряла прозрачность. Джон Кошер качнулся к перилам и задержался на миг. Кристалл наверху погас.

Джон поморгал и огляделся.

— Все в порядке, — громко сказал он. — Где мы? — Он помолчал. — Ладно, понял. Я полагаю, что со мной все в порядке. Чувствую себя прекрасно. — Он отпустил перила и оглядел руки. — Чертовски грязные. Где бы мне вымыться? — Он посмотрел вверх. — Ну, конечно. Почему бы и нет? — он нырнул под перила и спрыгнул на пол, снова обернулся, — Значит, я и в самом деле во дворце. После стольких лет. Не думал, что когда-нибудь увижу его снова. А вот, оказывается, я здесь.

Он шагал вперед, но когда проходил под тенью конца ленты, кое-что случилось.

Она сделала запись в блокноте и взяла жемчужную застежку, которой скрепляла плечи своего белого платья.

— Мэм, я причешу вас? — спросила горничная.

— Одну секунду. — Кли повернулась к интегральным таблицам, определила дифференциал субкосинуса А плюс В и перенесла его в блокнот. — Можешь начинать. — Она отодвинулась в гамаке и подняла с шеи темную массу волос.

Горничная взяла это эбеновое богатство и потянулась к концу серебряной цепочки с нанизанными через каждые полтора дюйма жемчужинами.

— Мэм, что вы там рисуете?

За несколько часов до этого Джерин дал Тилу плод кхарбы. Мальчик видел крапчатые дыни вокруг гостиницы, выглядывая Алтер. Не найдя ее, он пошел по улице. Ему перебежал дорогу кот, державший в зубах что-то серое, бьющееся. Затем Тил увидел опрокинутый мусорный бак, кучу украшали филигранные рыбьи кости. Над крышами башен Торона разливалась голубизна. Обогнув квартал, Тил увидел на углу Рэру. Она останавливала случайных прохожих.

— Ваша судьба, сэр. Я разверну ее перед вами, покажу ваше будущее, как в серебряном зеркале...

Человек прошел мимо. Рэра повернулась к проходившей женщине:

— Мэм, за часть деньги перед вами развернется ваша жизнь, ваш разрисованный ковер, и вы увидите свою судьбу... всего за четверть деньги.

Женщина улыбнулась, но покачала головой.

Герцогиня Петра сказала:

— Твоим первым заданием будет...

Зелень пчелиных крыльев, красный цвет полированного карбункула, паутина серебряного огня, свечение и дым. Все это ушло из его глаз.

Теперь только одно солнце лизало горизонт. Песок стал малиновым. Озеро пылало. А рядом с озером, под облаками, полосующими небо, был... город.

Там все двигалось, поворачивалось, одна форма сливалась с другой, охватывалась свечением, соединялась с другим формами, темнела...

На небольшой карточке было напечатано изящными, склонившимися, как танцоры, буквами:

«Ее светлость герцогиню Петру приглашают посетить бал на рассвете, который дает Его Королевское Величество Король Оск, в честь патриотических усилий Аквариумов Тилдона» «У нас есть враг за барьером».

В этом приглашении бросались в глаза две вещи: первая — что «Аквариумы Тилдона» было напечатано кривовато и по шрифту чуть отличалось от остального, вторая — в нижнем углу была продернута десятидюймовая проволочная спираль.

Герцогиня вытащила спираль, заправила ее в машину. Цветные пятна на экране стали нездоровым лицом молодого блондина:

«Привет, дорогая кузина, — говорил он с томным высокомерием. — Как видите, я посылаю с приглашением личную просьбу: приезжайте с вашего маленького острова на мой большой. Вы всегда были моей любимой кузиной, и жизнь была страшно скучной с тех пор, как вы отправились — как бы это выразиться — в затворничество. Прошу вас, дражайшая Петра, прибыть на мой вечер, и отпраздновать нашу грядущую победу. Многое произошло... многое произошло... многое произошло...»

Пятнадцать медяков по сотой части деньги были разложены квадратом минус один угол на перевернутом картонном ящике. Волосатый кулак шмякнул по поверхности, монеты подпрыгнули, и три человека стоявшие на коленях вокруг ящика, повалились назад.

— В чем дело? — спросил один, с курчавыми черными волосами.

— Эй, смотрите на меня! — ухмылка прорезала широкое лицо вмешавшегося, без шеи, с волосами и бровями цвета нечесаной пеньки, он откинул голову и захохотал, повторяя:

— Смотрите на меня!

— Ах, да брось ты! — жалобно сказал зеленоглазый веснушчатый парень, которого называли Креветкой. — Приставал бы к кому-нибудь твоего размера.

Островной город Торон располагался концентрическими кругами. В центре — королевский дворец и вдоль улиц с колоннами высокие особняки богатых купцов и промышленников. Здания смотрели друг на друга широкими окнами. Вдоль верхних этажей шли латунные или мраморные балконы. По улицам бродил праздный народ в яркой одежде.

Внешнее кольцо — берег, пирсы, пристани, общественные здания, склады. Внутри к нему примыкал район, известный как Адский Котел с запутанными узкими улицами, где злобные серые коты охотились за портовыми крысами у опрокинутых мусорных баков. Здесь жило в основном рабочее население Торона, а также подонки общества, многие из которых входили в бродячие банды недов.

Между внутренним и внешним кольцами был район неприметных домов — меблированных комнат, а иногда и частных жилищ служащих, ремесленников, инженеров, врачей, адвокатов — всех тех, кто достаточно зарабатывал, чтобы подняться над беспорядком Котла, но был слишком слаб, чтобы удержаться в центре.

В двухкомнатной квартире одного из таких домов лежала женщина с закрытыми глазами. Пальцы теребили простыни постели. Она сильно ощущала город вокруг себя, и старалась не кричать.

На дверях была табличка с именем, написанным черными по желтому металлу: Кли Решок. Это была ее настоящая фамилия, написанная наоборот. Когда-то ее отец по совету ее назвал побочную рефрижераторную компанию «Решок». Кли было тогда двенадцать лет. А теперь она сама воспользовалась этим именем. Три года она жила то в отцовском доме, то в университете. И тогда она сделала три открытия.

На следующий день у Тила начались занятия.

— Вольно, парни! Разбивайтесь на группы и отправляйтесь в указанные комнаты.

Тил вошел в большую учебную комнату: дальняя стена ее была увешана чертежами машин. Ярлыков на чертежах не было. Громкоговоритель в передней части класса неожиданно объявил:

— Садитесь. Начинаем базовые занятия.

Рекруты уселись за металлические столы.

Джон Кошер шел по одной из радиальных улиц Торона мимо купеческих особняков, многоквартирных домов на границе с Адским Котлом, мимо участка, где развернулись палатки «Цирка Тритона», мимо пристаней, где «челноки» выгружали рабочих гидропонных садов. Ветер трепал его черные волосы. Черные глаза были спокойны, когда он шел через поток людей, высыпавших с пристани. Еще ниже стояли частные яхты. Он шел к королевскому пирсу. Двойная раковина, эмблема герцогини Петры, купалась в воде. У поручней появился Эркер.

— Привет, — сказал Джон. — Какие новости из университета?

— Я разговаривал с Катамом, — ответил Эркор, спускаясь к нему. — Он, похоже, здорово удивился, увидев меня. Расскажи мне о здешних новостях, а я расскажу тебе о моих.

— Алтер, по-видимому, с моей сестрой, так сообщила герцогиня. А Тил пошел в армию, сражаться с врагом за барьером.

— Катам сказал, что надо найти Лорда Пламени и изничтожить его как можно быстрее. А потом задавал вопросы.

Что есть город?

На планете Земля есть по крайней мере один, изолированный среди смертоносных океанов, один на острове вблизи радиоактивного континента. Часть моря и земля на краю континента была использована, в тихих прибоях и спокойных равнинах создана империя Торомон. Ее столица — город Торон.

На полпути вокруг Вселенной, в рассеянной галактике, есть другой... город.

Зубчатые скалы под двойным солнцем бросают на песок тени-двойники.

При редком ветре овраги иногда перемещаются. Небо синее, песок голубой, известково-белый. Низко на горизонте прожилки облаков. А под крутой стороной одной пыльной дюны... город.

— Откинь голову назад.

Он откинул.

— Теперь подними колени и откинься назад.

Он откинулся, чувствуя вращение перемещающегося веса от запястий к плечам. Его ноги медленно опустились на мат.

— Прекрасно, — сказала она. Он выпустил кольца.

О чем думает человек, когда он собирается увидеться с отцом после пяти лет каторги и трех лет изменнических приключений? Джон спросил себя об этом. Ответом был страх, сжимающий горло, замедляющий шаги, связывающий язык. Это был безымянный страх из детства, связанный с лицом женщины — по-видимому, его матери, и лицом мужчины — вероятно, отца. Но этот страх был неопределенным. В восемнадцать лет была неделя страха, начавшегося с дурацкого вызова вероломного друга, которому посчастливилось быть королем Торомона (и Джон теперь спрашивал себя, принял бы он вызов, который исходил бы от другого парня?), и кончившегося глупой паникой, ударом энергоножа и смертью дворцового стражника. Затем пять лет тюрьмы (приговор был не пять лет, а пожизненно) со злобой, унижением и ненавистью к страже, за дрянное шахтное оборудование, горячие часы под землей, где его руки выцарапывали камень к папоротнику, бьющему его задубевшую от грязи одежду, когда он шел из хижин на рассвете и возвращался вечером. Но неприкрытый страх пришел в тюрьму только один раз, когда впервые начался разговор о побеге — разговор велся ночью, или за спиной стражников в редкие минуты отдыха в подземной работе. Это не был страх наказания, но страх самого разговора, чего-то неконтролируемого, мелкой случайности, незапланированной для плотной ткани тюремной жизни, расцветающей в обмене взглядами, в шепоте. Он по-разному удерживал этот страх, присоединившись к планам, помогая, копая руками, проход, считая шаги стражника, когда тот шел от будки к краю тюремного пространства. Когда план был закопчен, осталось только трое. Он был самым молодым из скорчившихся под дождем у ступеней сторожки и ждущих свободы.

Во время побега в темноте, под хлещущими лицо мокрыми вайями, страха уже не было. Для страха не было времени. Но он весь собрался и взорвался в мозгу Джона, после того, как он потерял двух других беглецов, после того, как вышел из джунглей слишком близко к радиационному барьеру, после того, как увидел шпили Тилфара, после того, как неожиданно, непредсказуемо, его, не имеющего ни ментальной, ни физической защиты, ударило со звезд.

Затем началось приключение. Была опасность, он был измучен, но не боялся, как сейчас. Та маленькая белая пустота, была негативом черного пятна ужаса из полузапомнившегося детства.

Он еще поднялся по давно знакомым ступеням отцовского дома и остановился перед дверью. Когда я приложу палец к замку, подумал он, не окажется ли за дверью свобода?

Замок долго читал линии и завитки его большого пальца. Наконец, темное дерево отступило, и Джон вошел. Интересно, изменился ли отец так же, как я, подумал он. Если привычки отца остались прежними, он должен быть сейчас в семейной столовой.

Алтер оставила в его квартире ленту-письмо. В нем говорилось:

«Приходи и расскажи, как прошла встреча с отцом»

Джон позвонил в королевский дворец. Перед ним появилось лицо герцогини Петры.

— Хотите услышать нечто интересное?

— Что, Джон?

Голубая вода струилась по полу подвала, из угла шел запах мокрых рыбных мешков. Джеф присел на бочонок и вертел пальцами, сдвигая и раздвигая их жестом, который выдавал страх. Медленно дыша, он сидел в темноте уже полтора часа и не столько думал, сколько позволял изображениям формироваться в мозгу: девичье лицо, закрытые глаза, нитка крови изо рта. Тело, упавшее на пристани, когда темноту прорезала сирена. Окно склада, которое он разбил кулаком и порезался. Остался рубец. Здесь, подумал он, я могу сидеть спокойно. Одиночество было тягостным, но он принимал его, поскольку считал, что другого пути нет. Он снова сомкнул пальцы, пытаясь побороть страх. Когда-нибудь он, возможно, прекратит попытки, но это будет нескоро.

Мать Ренны смотрела, как сомкнулась дверь ее гостиной, за полицейским офицером, и думала: мои глаза лопнут, и я, наверное, завизжу. Может, штукатурка треснет и стены обрушатся? Она ждала, но ничего не случилось. Она подошла к видеофону и набрала номер доктора Уинтла. Он был единственным врачом в доме. Когда аппарат зажужжал, она подумала: зачем я звоню доктору? Какого черта я ему звоню?

Появилось лицо доктора Уинтла.

— Да.

Что-то в ней разорвалось, и она закричала:

Это город-порт.

Здесь небо ржавеет в дымах. Промышленные газы заливают вечер оранжеватым, розовым, пурпурным и другими оттенками красного. На западе, поднимающиеся и опускающиеся транспорты, разрывают облака, доставляя грузы к звездным центрам и спутникам. Но это и гниющий город, — думал генерал, сворачивая за угол по засыпанной мусором и отбросами обочине.

Со времен Вторжения шесть губительных запретов, — в течение нескольких месяцев каждый, — задушили город, жизнь которого пульсировала только благодаря межзвездной торговле. Спрашивается, как мог этот город существовать? Шесть раз за прошедшие двадцать лет генерал спрашивал себя об этом. А где же ответ? Его может и не быть.

Паника, мятежи, пожары, каннибализм...

Генерал взглянул на силуэты грузовых башен, возвышавшихся над шатким монорельсом на фоне грязных построек. Улицы здесь были поменьше; туда-сюда сновали транспортные рабочие, грузчики, с десяток звездолетчиков в зеленых мундирах и орды бледных мужчин и женщин, руководивших сложными и запутанными таможенными операциями. Теперь они спокойны, заняты домом или работой, размышлял генерал. А ведь после Вторжения прошло два десятилетия.

— Моки, помоги мне!

— Ридра? — в темноте доктор Маркус Т'мварба оторвал голову от подушки. В туманном свете над постелью появилось ее лицо. — Где ты?

— Внизу, Моки. Пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой!

Ее возбужденное лицо то исчезало, то появлялось в поле зрения. Он зажмурился от яркого света, затем медленно открыл глаза.

— Поднимайся.

Дэниел Д. Эпплби, который даже мысленно редко называл себя полным именем — он был офицером Таможни — взглянул на приказ сквозь очки в проволочной оправе и пригладил рукой коротко остриженные волосы.

— Что ж, приказ разрешает это, если вам будет угодно...

— И?

— И он подписан генералом Форестером.

— Я думаю, что вы тоже его подпишите.

... Ее образ напоминал берега, размытые чистой дождевой водой; глаза мерцали, речь журчала.

Он прошептал:

— Чиновник, мадам. Таможенный чиновник.

Изумление отразилось на ее лице, сначала гнев, затем надежда на развлечение.

Он пояснил:

Когда они вернулись, Брасс окликнул его:

— Хорошие новости! Мы их нашли!

— Экипаж явится сам, — объяснил Калли.

Ридра протянула ему три карточки.

— Через два часа они будут на корабле. Что-то не так?

Протранскрибированный материал прошел через избирательный экран. У панели компьютера уже лежали четыре страницы определений, которые она получила путем грамматических умозаключений. Прикусив нижнюю губу, Ридра пробежала глазами таблицу частоты дифтонгов. Она повесила на стену три листка, озаглавленных ею так:

«Возможная фонематическая структура...»

«Возможная фонетическая структура...»

«Семантические и синтаксические неясности...»

В последнем заключалась проблема, которую во что бы то ни стало надо было решить. Вопросы формулировались на основе данных двух первых листков.

Падение жемчуга в густое масло. Желтый блеск медленно переходит в янтарный, затем в красный и, наконец, затихает. Таков полет в пространстве гиперстасиса.

На панели компьютера Ридра раскладывала карточки. Словарь ее почти удвоился с начала путешествия. Частью сознания она испытывала удовлетворение, как после хорошего обеда. Слова, и их неуловимое смысл, на ее языке, в кончиках пальцев становились податливыми, открывая свое значение все больше и больше.

Но здесь был предатель. Вопрос — вакуум без малейших зацепок, чтобы ответить — кто или что, и зачем? — создавал опустошение в другой части ее сознания, мучительное до изнеможения. Кто-то сознательно сломал эти пластины. Это подтвердила и Лиззи. Как назвать это? Имена всех членов экипажа — и рядом с каждым вопросительный знак.

Падение драгоценного камня в груду драгоценностей. Таков выход из гиперстасиса в районе Союза Военных Дворов в Армседже.

* * *

— Грубое, варварское оружие, — барон указал на ряд пластиковых цилиндров на стеллаже. — Стыдно тратить время на эти неуклюжие «новшества». Вот эта маленькая может разрушить все на площади в пятьдесят квадратных миль. Большая оставляет кратер двадцати семи миль глубиной и ста пятидесяти в диаметре. Варварство. Я недоволен его применением. Вот эта слева — более слабая. Она взрывается с силой, достаточной для разрушения небольшого здания. Но главная часть заряда остается нетронутой и прячется под развалинами. Шесть часов спустя она вновь взрывается с силой атомной бомбы. К этому времени к месту предыдущего взрыва стягиваются войска, ведутся восстановительные работы, действует Красный Крест или как его там называют захватчики, многочисленные эксперты определяют размеры разрушений. И вдруг — пууф! Замедленный водородный взрыв и кратер в тридцать или сорок миль! Но все это детские игрушки. Я держу эти бомбы в своей коллекции, только чтобы продемонстрировать, как далеко мы ушли от них.

Ридра последовала за ним через арочный проход в следующий зал. Его стены были уставлены регистрационными шкафами, а в центре находилась единственная витрина.

— Здесь моя гордость! — барон подошел к витрине и откинул прозрачную крышку.

— Что это такое? — спросила Ридра.

— На что, по-вашему, это похоже?

— Капитан Вонг! Я восхищена!

Баронесса протянула пухлую руку розового и серого оттенков, наводящих на мысль о сваренном мясе. Ее пышные веснушчатые плечи были обнажены, вечернее платье открывало достаточную часть ее раздутой фигуры, еще более подчеркивая ее гротескность.

— У нас так мало интересного здесь, во Дворах, что когда кто-нибудь выдающийся, как вы, наносит визит... — она закончила предложение восторженной улыбкой, но огромные тестообразные щеки исказили ее в нечто поросячье и надутое.

Ридра подержала мягкие, податливые пальцы баронессы ровно столько, сколько позволили приличия, и вернула ей улыбку. Она вспомнила, как в детстве, ей запрещали плакать, когда наказывали. Она должна была улыбаться.

Баронесса казалась окутанной огромным пространством тишины. Ее голосовые связки заплыли жиром. И хотя в словах, срывавшихся с тяжелых губ слышались резкие крикливые нотки, звук доносился, как через толстое одеяло.

Панический страх закипал в ее голове.

Она отогнала его, войдя в каюту «Рэмбо», и включила интерком.

— Помощник, все ли...

— Все на борту, Капитан.

— Разобщенные...

Отвлеченные мысли в голубом тумане: номинатив, генетив, элятив, аккусатив один, аккусатив два, облятив, партитиф, иллатив, инструктив, абессив, адессив, инессив, эссив, аллатив, трансклатив, сомитатив.

Шестнадцать падежей существительного в финском языке. Странно, некоторые языки обходятся только единственным и множественным числом. В языках американских индейцев даже не различается число. За исключением языка сиу, в котором есть множественное число, правда, только для одушевленных существительных. Голубая комната круглая, теплая и спокойная.

По-французски нельзя сказать «теплый». Есть только «горячий» и «тепловатый». Если для этого нет слова, то как же они думают об этом? А если у вас нет соответствующей формы, то вы не сможете сказать, даже имея соответствующее слово. Подумать только — испанцы обозначают пол для любого предмета: собаки, стола, дерева. В венгерском вообще нельзя обозначить пол: он, она и оно обозначаются одним и тем же словом. Ты мой друг, но вы мой король — таково различие в английском елизаветинских времен. А в некоторых восточных языках множество разных местоимений: ты мой друг, ты мой отец, ты мой жрец, ты мой король; ты мой слуга, которого я сожгу завтра утром, если ты не уследишь, а ты — мой король, с политикой которого я совершенно не согласен, ты мой друг, но я разобью тебе голову, если ты скажешь это еще раз... и все это — разные «ты».

Как тебя зовут? — думала она в круглой теплой голубой комнате.

Мысли без названия в голубой комнате: Урсула, Присцилла, Барбара, Мэри, Мона и Батика — Медведь, Старуха, Болтунья, Горчица, Обезьяна и Ягодица. Имя. Имена? Что в имени тебе моем? В каком имени я? На земле отцов моих отцов вначале шло имя отца: Вонг Ридра. А там, откуда родом Молли, я носила бы имя матери. Слова — это названия вещей. Во времена Платона вещи были именами идей — как лучше выразить платоновские идеи? Но действительно ли слова — имена вещей или это семантическое недоразумение?

Она наклонилась над перилами мостика и смотрела вниз, на суету в огромном грузовом доке корабля.

— Помощник, отправьте ребят вниз, к лебедкам. Джебел сказал, что сейчас ему может понадобиться помощь.

Помощник повел взвод к главному лифту, опускающемуся в глубины «Тарика».

— ...отлично, когда окажетесь внизу, подойдите к человеку в красном и попросите дать вам работу. Да, работу. Не надо на меня так смотреть. Кайл, привяжись. Здесь глубина двести пятьдесят футов и несколько твердовато для твоей головы, если вздумаешь падать. Эй, вы, двое, прекратите! Спускайтесь вниз и будьте осторожнее...

Ридра наблюдала за работой машин: запасы органики — и с корабля Союза и с захватчика — перегружались разоруженными экипажами, которые так же помогали демонтировать оба корабля и их крейсеры; вдоль всего дока тянулись ряды тюков и ящиков.

— Брасс, он не может сказать «я»! — она в возбуждении перегнулась через стол.

Пилот сомкнул когти вокруг своего питьевого рога. Деревянные столики в общем зале накрывались для ужина.

— Я, мне, мое, мой... Думаю, что он этого не может выговорить! Или подумать! Интересно, из какого ада он выбрался.

— Вы знаете язык, в котором не б'ыло б'ы слова для выражения «я»?

— Я могу припомнить несколько, где это местоимение используется не часто, но ни одного, где бы не было даже такой концепции, хотя бы сказывающейся в глагольных окончаниях!

Ридра поднялась с гамака, на этот раз не расстегивая путы. Уже около часа она чувствовала себя лучше, но продолжала лежать, размышляя. Пандус скользнул к ее ногам.

Когда стена госпиталя закрылась за ней, Ридра прошла в коридор.

Навстречу ей полился воздушный поток. Полупрозрачные брюки касались ее голых ступней. Линии выреза черной шелковой кофты свободно лежали на плечах.

Она хорошо отдохнула в ночной период «Тарика». В боевых условиях время сна строго регламентировалось, но во время перелетов были часы, когда вся команда «Тарика» спала.

Вместо того, чтобы двинуться в общий зал, Ридра свернула в незнакомый тоннель, спускавшийся вниз. Белый свет, струящийся с пола, через пятьдесят футов сменился янтарным, потом оранжевым. Она остановилась и посмотрела вперед — там оранжевый свет переходил в красный, затем в голубой.

— Вы закончили свой словарь? — спросил Брасс.

— Закончила, еще вчера. Стихотворение, — она закрыла блокнот. — Сегодня мы уже должны быть на кончике Языка Дракона. Батчер сказал мне сегодня утром, что кайрибийский корабль будет сопровождать нас несколько дней. Брасс, у вас есть какая-нибудь идея насчет того, что они...

Из динамика оглушительно проревел голос Джебела:

— Подготовить «Тарик» к немедленной обороне! Повторяю, к немедленной обороне!

— Что, черт возьми, происходит? — спросила Ридра. Общий зал вокруг них уже кипел в бурной деятельности. — Брасс, соберите экипаж и отправляйтесь с ним к выходу.

— Мы только что миновали зажим, Ка'итан. П'о этому п'оводу можем вып'ить?

Голос Ридры:

— Нет.

— Как вы себя чувствуете? Мне кажется уже все в п'орядке.

Голос Ридры:

Батчер, я не знала! Я не могла знать!

И эхом в их мозгах пронесся крик: Не могла... Не могла. Этот свет...

Я говорила Брассу, говорила ему, что вы должны говорить на языке без слова «я», и сказала, что не знаю такого языка; но один такой был, совершенно ясно — Вавилон-17!..

Конгруэнтные синапсы гармонично двигались, до тех пор пока не возник образ, и она вывела его из себя, увидела его...

...Отбывая заключение в одиночной камере на Титане, он шпорой царапал на зеленой стене поверх непристойностей, написанных за два столетия заключенными, карту, которую обнаружат после его побега и которая уведет преследователей в противоположном направлении; она видела его камеру — четыре фута пространства, — где он был три месяца, пока его собственные шесть с половиной футов не были истощены от голода до сто одного фунта и где он медленно умирал в цепях голода.

— Штаб-квартира, капитан. Взгляните через чувственный шлем. Эти радиосети очень похожи на фейерверк, а разобщенные сказали, что они пахнут, как яичница с ветчиной. Эй, спасибо, что вымели пыль. Когда я был жив, у меня была склонность к сенной лихорадке...

Голос Ридры:

— Экипаж высаживается с Капитаном и Батчером. Экипаж берет их с собой к генералу Форестеру, вместе, и не позволит, чтобы их разлучили.

Голос Батчера:

— В каюте капитана на столе лежит катушка с записью грамматики Вавилона-17. Помощник отправит катушку, причем немедленно, доктору Маркусу Т'мварба на Землю специальной почтой. Затем он предупредит доктора Т'мварбу по стелларофону, что катушка послано, в какое время и какого ее содержание.

Катушка с записью, строгий приказ генерала Форестера — и через тридцать секунд разъяренный доктор Т'мварба достиг кабинета Даниэля Д. Эпплби.

Эпплби возился с плоским ящиком, когда шум снаружи заставил поднять его голову.

— Майкл, — сказал он в интерком. — Что это?

— Какой-то сумасшедший, утверждающий, что он психиатр.

— Я не сумасшедший! — громко сказал доктор Т'мварба. — Но я знаю, сколько требуется времени для доставки пакета из штаб-квартиры Администрации Союза на Землю! Он должен был достигнуть моей двери еще с утренней почтой, а это значит, что его задержали, и это сделали вы. Впустите меня.

Перед посадкой «Полуночного ястреба» он попросил капитана связать его с контрольной службой полетов.

— Я хочу знать когда прибыл «Рембо».

— Минутку, сэр... Он вообще не прибыл. По крайней мере последние шесть месяцев о нем ничего не слышно. Потребуется некоторое время, чтобы проверить полные списки...

— Не надо. Прошло всего несколько дней. Вы уверены, что капитан Ридра Вонг не швартовалась недавно?

— Вонг? Она прибыла вчера, но не на «Рэмбо». Это был боевой корабль без опознавательных знаков. Произошла некоторая путаница, поскольку серийный номер с его двигателя был стерт... Возможно, он был украден...

— Хорошенькое место! — сказал Калли, когда они вышли из лифта на верхнем этаже башни Союза.

— Хорошее, — согласилась Молли.

Официант в белом фраке подошел к ним по ковру из виверры, искоса взглянул на Брасса и спросил:

— Они с вами, доктор Т'мварба?

— Да. Для нас заказана ниша у окна. Принесите все прямо туда.

— Мне полагается радоваться? — поинтересовался доктор Т'мварба.

— Вам полагается быть заинтересованным, — ответил генерал Форестер.

— Вы посмотрели на гиперстатическую карту и обнаружили, что, несмотря на то, что все диверсии за последние годы происходили в обычном пространстве, все они лежат на крейсерской дистанции от Зажима Спецелли, на расстоянии одного прыжка. Вы также обнаружили, что пока Батчер был на Титане, диверсий не было. Иными словами, вы установили высокую вероятность того, что именно Батчер отвечает за все это. Но мне не хочется радоваться.

— Почему?

— Потому, что он слишком важная персона.

— ...Да, конечно, я должен был предвидеть, что тот, кто сумел наполовину проникнуть в нашу наиболее защищенную камеру и саботировать военные операции в целом рукаве Галактики, сможет сбежать из моего запертого кабинета... Я думаю... Я знаю, что вас не беспокоит, что я думаю, но они... Нет, мне не приходило в голову, что они похитят корабль.

Да, я... Нет. Конечно, я не уверен... Да, это один из самых больших наших боевых звездолетов. Но они улетели... Нет, они не нападали на наши... У меня нет никаких сведений, кроме оставленной ими записки... Да, конечно, я ее вам прочту... Именно это я и хочу все время сделать...