«Арго» на прибое подскакивала, словно дикий мустанг. Моя несчастная пассажирка ухватилась обеими руками за леер, голова ее безвольно повисла, и я испугался, как бы она не свалилась за борт.

– Это в последний раз… – простонала она своему мужу, который оставался спокойным и безразличным ко всему, что его окружало. – Никаких больше авантюр, так и знай… Все, нет больше моего терпения!

Как раз в эту минуту форштевень мягко въехал в прибрежный песок, «Арго» накренилась, и женщина судорожно обняла мачту. Мужчина отсчитал мне деньги, подмигнул, а я, будто сочувствуя его жене, развел руки в стороны.

– Подай же мне руку! – требовательно сказала она.

Я оказался проворнее ее мужа, который уже спрыгнул на берег и был занят тем, что искал в карманах рубашки спички. Мадам подала мне руку с таким видом, будто подавала деньги нищему. Я помог ей сойти, все еще сохраняя на лице выражение сострадания, хотя скорее готов был утопить ее, так как она своим видом и недовольными репликами могла распугать мне клиентуру.

Минуту я разглядывал его руку с пистолетом, потом спросил:

– Простите, я не совсем вас понял. Вы что-нибудь хотите?

– Сейчас ты изменишь курс, – ответил длинноволосый.

– Ради бога! – я развел руки в сторону. – Разве это проблема? Но если вы намерены плыть в Турцию, то должен вас сразу предупредить: это невозможно, потому что на яхте нет достаточного количества воды и…

– Заткнись, – оборвал он меня, уловив иронию. – Выходи на палубу! Быстро!

Не знаю, что они хотели в нем найти, но рожи, надо признаться, вытянулись у них изрядно. Тима посмотрел на Валери, Валери – на блондинку, а блондинка – на меня, будто бы я мог разъяснить им ситуацию.

– Пусто, – сказал я. – А «дипломат» почти новый, еще можно пользоваться.

Тимка в ярости шарахнул кулаком по крышке, словно мои слова окончательно убедили его в том, что все это не мерещится.

– Я не понял! – взревел он, глядя на блондинку. – Сделай милость, объясни нам, что это все значит?

– Я знаю ровно столько же, сколько и ты. – Блондинка на всякий случай отошла к мачте, взялась за нее рукой. – План разрабатывали вы со Слоном. С него и спрашивай. И не надо кричать на меня.

– Ну что ж, – сказал я, расстилая одной рукой одеяло на крыше, – кажется, на сегодня программа исчерпана. Тебе повезло, я не храплю во сне.

Я лег на спину, подложив под голову свободную руку. Блондинка сидела рядом, глядя в темноту и прислушиваясь к невнятным голосам в каюте.

– Сволочь, – выдавила она из себя и повалилась рядом со мной.

– Да брось ты! Не принимай близко к сердцу. Вы, разбойники, должны быть ко всему приучены, так ведь?.. Как тебя зовут? Милочка?

– Ольга.

Мы плыли на спине, поочередно делая взмахи свободными руками. Сначала, пока не отплыли далеко от яхты, медленно и почти беззвучно, а затем стали работать изо всех сил и благодаря этому не замерзли окончательно. Мы вышли на берег, где громоздились гигантские валуны, дрожа от холода, принялись стаскивать с себя мокрую одежду. Должен сказать, что делать это было чертовски неудобно, и наши свитера в итоге повисли тяжелыми мокрыми комьями на перемычке между наручниками. Стащить их для просушки не было никакой возможности. Ольга, казавшаяся почти черной в призрачном свете луны, села на корточки, сжалась в комок, совсем не испытывая стыда, но мучаясь от холода, и сердито сказала:

– Ну что ты уставился? Голой женщины не видел? Сделай что-нибудь с этими дурацкими кандалами!

Я подыскал увесистый булыжник и, прижав перемычку наручников к острому краю камня, тремя ударами разрубил нашу связку.

Мы развесили свитера и джинсы на витиеватых ветвях можжевелового дерева, я насобирал хвороста и зажигалкой, которую перед побегом предусмотрительно завернул в полиэтиленовый пакет, запалил костер. Пламя быстро разрослось, стало тепло, и от нашей одежды повалил густой пар. Мы не боялись, что с яхты могут случайно заметить отблески костра, потому как от моря нас отделяла внушительных размеров скала, за которой мы чувствовали себя в относительной безопасности.

Ольга извлекла из своих волос шпильку, и при помощи этого нехитрого приспособления я освободил наши запястья от железных браслетов.

Это страшно, когда ты должен ненавидеть, но любишь.

Минуту я стоял в прихожей, разинув рот, и с моего плаща на пол капала дождевая вода. Я понимал, что должен изобразить на лице гнев, презрение или, на крайний случай, безразличие, но ничего не мог с собой поделать, и все мое нутро ликовало и пело, а сердце колотилось с такой страшной силой, что я был уверен – сейчас прискачут соседи и станут требовать, чтобы я прекратил колотить в стены. В ранней молодости я увлекался психологией, позже зачитывал до дыр Карнеги, и мне казалось, что я вполне научился владеть своими чувствами, во всяком случае, надежно маскировать их бесстрастным выражением лица. Теперь же я с обреченностью понял, что не научился ровным счетом ничему и что самое главное – совсем не знаю себя и не могу прогнозировать, когда мои чувства выдадут меня с потрохами.

Мокрый, пропитанный осенним ливнем, с набухшим от влаги воротником плаща, от которого неприятно холодило шею, я стоял в прихожей, и мое лицо полыхало юношеским румянцем, а глаза наверняка рассыпали во все стороны искры восторга. Я стоял и не мог вымолвить ни слова, а на диване, взобравшись на него с ногами, накрывшись пледом, сидела и спокойно взирала на меня Валери.

– Ты? – наконец задал я вполне идиотский вопрос.

– Тебе звонил Борис, – ответила Валери.

Море бесилось у берегов, как разъяренный зверь в тесной клетке, выплескивая серую пену на отшлифованный приливами пустынный пляж. Тонкоствольные кипарисы, стоящие вдоль безлюдной набережной, гнулись под порывами ветра, и черные пятна луж дрожали от ряби. Тучи проносились рваными клочьями над скалами, закрывая собой зубчатую крепостную стену с пирамидальными контрфорсами, дозорную башню и мечеть. Над курортным поселком бесновалась стихия, и сейчас трудно было поверить в то, что всего месяц-два назад здесь шлифовали набережную смуглые отдыхающие, потягивали холодное пивко в тени навеса, на голубой поверхности моря скользили лодки и прогулочные катамараны, и я, сидя на корме «Арго», высматривал клиентов. Все в прошлом. Бархатный сезон, отдыхающие, Тимка с Валери и Ольгой, охота на меня, смерть старика, блеф, обман… Все в прошлом?

Я брел по набережной, нахлобучив шляпу на лоб, подняв воротник, хотя от него, тяжелого от влаги, уже не было никакой пользы. Казалось, все в прошлом. Но вот из этого прошлого, словно заблудшее эхо, появляется Валери. Как будто одна, как будто с личной бедой, как будто с искренней просьбой. И прошлое, о котором я стал уже потихоньку забывать, накатило на меня, как ледяная волна, разбившаяся о бетонный пирс. Нет, не все в прошлом.

Я сошел по лестнице на спасательную станцию. Окошко в медкабинете светилось тускло и печально, за белыми шторками двигались тени. На двери трепетал лист ватмана с крупной надписью:

Высококвалифицированный врач с усердием мял спину тучному мужчине, который растекся по топчану. Он был красным, словно только что вышел из парной, и безостановочно кряхтел.

Я спал на кухне, продавив старую раскладушку почти до самого пола, и назвать это полноценным отдыхом, конечно, было трудно. Поэтому, когда Валери растормошила меня за плечо, я едва смог приоткрыть глаза и долго врубался, что она от меня хочет.

– Где тут у вас ближайшая почта? – спросила она.

– Что?

– Почта!

– Зачем?

Приятно путешествовать с красивой девушкой, причем за ее счет. И особенно приятно, когда не думаешь о том, как скоро ее деньги закончатся. Я чувствовал себя ребенком, которого заботливая родительница обязана обеспечить самым необходимым. Долларовые купюры только и мелькали в руках у Валери, когда мы нанимали такси, чтобы доехать до Симферополя, когда она покупала билет на самолет до Москвы, а на Чкаловском аэродроме давала взятку какой-то строгой женщине, чтобы наши фамилии внесли в летные списки на Душанбе.

Ночь мы провели в диспетчерской аэродрома, в сыром и тесном зальчике, набитом сумками, чемоданами и людьми, большинство из которых были одеты в камуфляжную форму с голубыми эмблемами миротворческих сил на груди. Валери спала на скамье, накрывшись с головой моей курткой, поджав ноги и использовав вместо подушки большую спортивную сумку, куда мы сложили наши немногочисленные вещи. Было страшно холодно, я не сомкнул глаз, и бутылка массандровского портвейна, которую мы прихватили с собой в дорогу, к утру на две трети опустела.

В одиннадцать объявили посадку, и мы, радуясь возможности размять остывшие конечности, рванули по рулежке к самолету с такой скоростью, словно нас преследовали злоумышленники. «Ил семьдесят шестой» с раскрытой рампой казался изуродованным мощным взрывом, разорвавшим ему его дюралевую задницу. Мы поднимались по рифленой поверхности рампы в черную утробу грузового самолета, и на меня снова нахлынул поток воспоминаний. Таким же самолетом одиннадцать лет назад я прилетел в Кабул – наивный прапор, старшина разведроты, которому предстоящая война представлялась забавным приключением. Два с половиной года спустя, контуженный, с истерзанной гепатитом печенью, я возвращался в Союз уже другим человеком, и вымоченные в водке орден и медаль носил на груди как уродливые и страшные шрамы. Я уже был по горло сыт войной, трупами и смертью, и образ бесстрашного супермена, солдата удачи, в который я с такой охотой когда-то вживался, теперь стал чем-то вроде болезни – старой, неизлечимой, с которой приходится только мириться, безропотно подчиняя себя ее власти. Потом – бессмысленная служба в Сибири, увольнение из армии по сокращению и переезд в Крым к парализованной бабке, которая доживала там свои последние дни.

Мы летели утомительно долго в полусумрачном отсеке, который грохотал и скрежетал металлом с такой яростной силой, что казалось, самолет разваливается на части. На узкой верхней палубе, подвешенной к потолку, раскачивались, как на шлюпке, пьяные наемники, орали, тщась перекричать рев двигателей, песни, передавали тем, кто сидел под ними, пластиковые стаканы с водкой, требовали допить до дна, размахивали кулаками, кому-то угрожали и ежеминутно разыскивали туалет. У Валери разболелась голова, она стала капризничать, дергать меня за рукав и спрашивать, скоро ли мы прилетим. Я оправдывался, словно это я потащил ее в авантюрную поездку.

Когда мы приземлились и в проем, образованный открывшейся рампой, хлынул, будто из доменной печи, жаркий воздух, Валери уже была готова и еле переставляла ноги. Обхватив меня за шею одной рукой, она тащилась к рампе как раненый солдат после тяжкого боя.

Валери, что называется, умела отвязываться и, как могло показаться, напрочь забыла о своем несчастном братце. Она таскала меня по всем барам и кафе, которые встречались на нашем пути, и завелась настолько, что стала привлекать своим раскрепощенным поведением благочестивых мусульман. Я носил ее на руках, купался вместе с ней в фонтане и к четырем часам дня изнемог до такой степени, что сел в тенистом скверике на скамейку и подремал часик, пока Валери меняла очередную партию долларов на рубли и выбирала в ювелирном магазине украшение для вечернего платья.

Когда мы вернулись в номер, она сразу полезла в душ, а затем легла на кровать и уткнулась в книжку. Я вяло предложил ей составить нам с Алексеевым компанию, надеясь, что она откажется. Валери посмотрела на меня из-за книги, усмехнулась и сказала:

– Не переживай, я не буду мешать вашему общению.

– Я всегда знал, что ты умница, – ответил я с облегчением. – И в самом деле, что тебе делать с нами? Мы будем вести долгие и скучные разговоры, вспоминать войну и общих знакомых.

– Войну? – Она как будто удивилась. – Какую войну?