— Душманы! — раздался чей-то истошный крик.

По двери ударили, она жалобно скрипнула. В салон ворвался чернобородый человек с автоматом, Сапрыкин вскочил навстречу, но тут же повалился, получив прикладом по голове. Тихов судорожно дергал свой автомат, застрявший под сиденьем. Но было поздно. Сверкнула пламенем очередь. Бородатый ринулся в проход, вырвал у помертвевшего Тихова автомат. А двое других уже вытаскивали безжизненное тело водителя из-за руля, потом тяжело бросили его на бездыханного Сапрыкина. Бандит в пиджаке ловко прыгнул на место водителя. В автобус заскочил еще один бандит, махнул рукой. Автобус рывком тронулся, быстро набрал скорость.

Все молчали, будто одновременно поперхнулись. Старались не смотреть на душманские автоматы. На полу сотрясалось, словно еще продолжало жить, тело водителя, вишневыми пятнами зияли раны: в переносице и плече.

Шмелев с трудом отвел взгляд от мертвого тела. За окном мелькали глинобитные прямоугольники мазанок, пыльные кусты. Старцы, почтенно пожимающие друг другу руки… «Мы в плену. Душманы… Куда нас везут? Убьют… убьют…»

Сзади стонал Тихов.

Джафар уже несколько раз бросал взгляд на часы. Русские отличались точностью и аккуратностью. Эта черта нравилась ему. Деловой человек должен быть пунктуальным и точным. И он часто подчеркивал это на совещаниях. «Куда же они пропали?» — подумал директор. В половине пятого он наконец решил позвонить охраннику. Тот бодро доложил, что машина уже выехала, назад не возвращалась. Джафар положил трубку. «Надо было спросить, когда выехали», — запоздало подумал он и почувствовал, как вспотела у него спина.

Директор поерзал в кресле, расстегнул воротник. В соседней комнате ждал накрытый стол. «Выслать машину навстречу? Нет, лучше позвоню, спрошу, когда выехали».

— В три часа, — ответил охранник.

— В три?! Что же ты сразу не сказал? — не дожидаясь ответа, Джафар бросил трубку.

Он потер виски. Что-то случилось. Надо звонить в ХАД

[1]

. Директор уже протянул руку к телефонной трубке, но встречный звонок опередил его.

Иван Васильевич Сапрыкин надел свежую рубашку и спустился во дворик, чтобы не спеша выкурить сигарету перед отъездом. Позавчера они сдали цех, и по этому случаю директор строящегося комбината Алимухамед Джафар пригласил всех советских специалистов на обед. Автобус уже стоял возле их двухэтажного особняка. Дом казался игрушечным по сравнению с толстой глинобитной стеной, которая его окружала. Особняк построили значительно позже, чем старый, местами уже начинающий разрушаться дувал, Абдулхаким, старичок-водитель, дремал на сиденье.

Сапрыкин уже более года служил в Афганистане. Так и говорил о своей работе: «служба», «послужу еще». И никто не оспаривал его слова. Даже наши военные, которые стояли неподалеку, в нескольких километрах.

Во двор спустился Игорь Шмелев, расчесываясь на ходу. Появился переводчик Наби Сафаров, таджик по национальности, выпускник ташкентского «инъяза».

— Скоро остальные? — спросил Игорь.

— Спускаются.

Сегодня с утра у командира мотострелкового батальона Воронцова было приподнятое настроение: позвонил командир полка Тубол и приказал через два дня оформляться в отпуск. Домой! С самого утра Воронцов уже предвкушал, как обнимет в аэропорту дочку — студентку-второкурсницу, жену Ираиду Рузиевну, которая с каждым разом пишет ему все более любвеобильные письма, словно вернулась чувствами в пору юности.

Ведь что самое трудное в службе в Афганистане? Да — жара, пыльные бури, угрюмая тишина гор за палаточным окном. Будни нелегкой походной жизни, когда о самых привычных ранее вещах вдруг затоскуешь остро и безнадежно. Конечно, душманские засады, которые подстерегают в самых неожиданных местах. Но самое трудное все же — ждать. Ждать желанной, но такой несбыточно-далекой встречи с родными и близкими, ждать, когда истекут томительные, однообразные, похожие друг на друга, дни и месяцы. Ждать возвращения на Родину, которое воспринимаешь как самую главную и дорогую награду.

Так думал сейчас Воронцов, и был по-своему прав. А без четверти пять он принял по телефону сбивчивый доклад переводчика из ХАДа и в первую минуту растерялся, не зная, что предпринять в этой ситуации. «Объявить тревогу? А что дальше?» Воронцов постарался сосредоточиться, пересиливая желание тут же поднять батальон на ноги, звонить «наверх». Такая у него сложилась привычка за время службы: когда сваливалось на голову неожиданное известие или, того хуже, ЧП, не предпринимать ничего в первые три-четыре минуты. Может быть, и не лучшая привычка, но она спасала его от поспешных решений. «Отпуск откладывается на неопределенное время», — с тоской подумал он и тут же упрекнул себя в эгоистичности. Воронцов вспомнил о земляке Сапрыкине, о ребятах-спецах, и смешанное чувство жалости, злости и досады охватило его. «Надо перекрыть дороги, организовать поиск! По горячим следам можно еще успеть». Он позвонил в ХАД и спросил, перекрыты ли дороги и пути из города. Переводчик ответил утвердительно.

— Какая нужна помощь?

Переводчик ответил не сразу, ждал, видимо, что скажет начальник.