Повесть «Тимур на Кавказе» А.Н. Дьячкова-Тарасова органично дополняет хронику завоеваний Тамерлана, открывая новые стороны жизни «Властелина Вселенной», как называл себя сам жестокий полководец.
Темур (Тамерлан) родился в 1336 г. в с. Ходжа-Ильгар близ города Шахрисябз (Узбекистан). Смелый наездник, храбрый воин, умный, он сумел захватить власть в Маверанехре, столицей которого был Самарканд. Округлил свои владения, а затем начал свои нашествия и на юг, и на север, и на запад, и на восток. На юге он громил Индию, сжег громадный город Дели и увез несметную добычу, на севере — до Иртыша — подчинил своей власти степняков, на западе — опустошил Персию, Азербайджан, Армению, Грузию, уничтожил 160-тысячное турецкое войско при Анкаре, а самого турецкого султана Баязета I взял в плен, сжег его столицу Бруссу и ряд городов Малой Азии, в том числе — Смирну, завоевал Дамаск и Багдад. Длительную борьбу Темур вел с Золотой Ордой, при хане Тохтамыше ставшей крупной и опасной для государства Темура политической силой. Трижды — в 1389, 1391 и 1395 годах — Темур разбивает хана Тохтамыша. Особенно кровопролитным было сражение 1395 года на Тереке, недалеко от территории современной Северной Осетии. Захватив сокровища Тохтамыша в брошенной им ставке, Тимур кинулся в погоню за Тохтамышем, но не настиг его. После этих событий Золотая Орда была подорвана, ее влияние ослабло, а покоренные народы стали освобождаться от татарской зависимости. По мнению отдельных историков, есть некоторые основания думать, что в сражении 1395 года на стороне Тохтамыша в качестве его вассалов принимали участие и северокавказские воинские формирования, в том числе черкесские и алано-осетинские. На это косвенно указывает то, что после разгрома Золотой Орды Тимур в 1395 г. обрушился на черкесов, племена в районе горы Эльбрус, жителей района Бештага (Пятигорье — Кавказские минеральные Воды) и завоевал «всю область Симсима». В ходе этого наступления войска Темура вторглись и в предгорья и горы Северной Осетии.
Видный северокавказский историк, археолог и этнограф А. Н. Дьячков-Тарасов, опираясь на профессиональные знания и личный опыт, создал интересную и правдивую повесть о драматических событиях конца XIV века, когда надолго решались судьбы народов Кавказа.
Александр Николаевич Дьячков-Тарасов
ТИМУР НА КАВКАЗЕ
МОЁ РАБСТВО И МОЯ ЮНОСТЬ
Вы должны знать, дети мои, когда придёте в возраст, что ваш отец — родом кавказский горец из племени алан с верховьев реки Копы
[1]
. Она берёт начало у подножья великой Кавказской горы — Стробилос-Монс
[2]
. Здесь в милой и радостной под лучами горного солнца долине Копы, по которой проходит дорога через ледники в Себастополис
[3]
и в Пецонду
[4]
, был аул моих дедов, крестьян-скотоводов. Однажды я пас коров моего отца со своим сверстником Албором; он тоже пас коров своего отца. Нам было по 11 лет. Было лето. Земляника красным ковром стлалась на лужайке близ переправы через кипевшую пеной нашу родную реку. Мы наелись земляники, напились ледниковой воды и лежали, болтая в воздухе ногами, свободные, как горные курочки, крик которых слышался в скалах то тут, то там. Смотрим: из-за большой пихты выехали два горца и медленно приближаются к нам. Вот они поравнялись с нами. Вдруг один из них уронил плеть. По нашему обычаю, я стрелой бросился, поднял её, подал всаднику. Как кошка мышь, схватил он меня, накинул мне на голову башлык, перекинул через седло и помчался. Я задыхался. И от боли, от ударов об луку седла глухо визжал. Скачка продолжалась более часа, — когда у перевала Кюль-хара
[5]
, на полянке, башлык был развязан, я был почти без чувств, но скоро пришёл в себя. У моего уха тяжело дышала чья-то лошадь, я повернул голову и увидел другого всадника; у него поперёк седла лежало тело моего приятеля Албора. Мы печально улыбнулись друг другу. Наши похитители были абазги, родные братья — князья Маршани. Они нас привезли в свой аул на реке Чхалте. Через месяц нас отвезли в Пецонду. Там нас продали: меня купил начальник генуэзской фактории, и от него я попал, как расторопный мальчуган, в слуги генуэзского нотабля.
Рос я в Генуе, в красивом дворце моего хозяина. У него был сын, мой ровесник. Мне позволяли иногда играть с ним, даже позволяли сидеть в той комнате, где его учил старый учитель. Мальчик часто видел, как его отец, надменный богатый купец, бил по щекам своих многочисленных слуг; подражая отцу, он раз ударил меня по лицу, я ответил ударом по голове. Он пожаловался отцу, и меня конюхи так избили, что повредили ногу, с тех пор я слегка хромаю. Вот каково было детство моё. Я был шустрый мальчик и выучился читать и писать скорее своего ровесника, сына хозяина. Я был пажом при госпоже, но раз нечаянно облил соусом её дорогое бархатное платье, был наказан и стал поварёнком. Затем опять стал пажом, затем — помощником повара, конюхом, парикмахером, матросом на одной из многочисленных каравелл моего хозяина. Мне посчастливилось: во время бури у берегов Сицилии волна покатилась по палубе, захватила с собой моего хозяина, взвилась вместе с ним над бортом; я успел зацепить его багром. В Палермо, куда буря загнала наше судно, хозяин три дня поил вином в таверне всех матросов, а мне подписал «отпускную», для этого он меня водил к подесте
Почувствовав себя на свободе, я сначала хотел из нелюбимой Генуи уехать в Константинополь, но, дети мои, я полюбил вашу мать, молодую рабыню моего бывшего господина, славянку, недавно купленную в Каффе
В 1395 году родственник бывшего моего господина патриций Чезаре Дориа дожем Генуи Адорно был командирован обревизовать консула Каффы и работу генуэзских факторий в Понте и Меотиде
В ТРАПЕЗОНДЕ
Я не буду повествовать, как наша военная каракка
[10]
«Сперанца» совершала свой быстрый путь до Константинополя и вступила в воды Понта. Ничего особенного не случилось с нами.
На 10-е сутки мы прибыли в Трапезонд
[11]
, где Чезаре Дорна, как посланник дожа Генуи, торжественно был встречен префектом генуэзской фактории. Префект дал в его честь вечер, на котором присутствовал и трапезондский губернатор, вежливый и хитрый византиец. Чезаре Дориа, молодой человек 30 лет, был очень тщеславен: в ответ он устроил на нашем корабле блестящий праздник с музыкой и факелами. Наш повар отличился. Пирование, пение, музыка и пляска были до утра. Содной Дамой стало дурно от излишне выпитого вина.
На другой день я, по поручению Чезаре, у которого болела голова от вчерашней попойки, произвёл тщательную ревизию торговли трапезондской префектуры с Иверией
[12]
, с лазами
[13]
, ближайшими соседями Трапезонда, с мегрелами
[14]
через факторию при устье Фазиса
[15]
, абазгами (абхазцами) через их города Себастополис (Сухум) и через Пецонду (Пицунда). Из этих городов можно было проникнуть в империю кипчаков, а от последних через великую реку Итиль (Волгу) и через безводные степи в Хорезм (Хива), а отсюда в страну китайцев и индусов. Префект много любопытного рассказывал мне про этот путь через Кавказские горы: вероятно, потому, что я задавал ему про этот, отчасти знакомый мне с детства, путь много вопросов.
Действия префекта я нашёл правильными, о чём и составил постановление. Чезаре Дориа его подписал. Дожу я составил обстоятельное донесение и отправил в отходившим в Геную почтовым галионом
[16]
. Лукавый Чезаре убедился, что префект Трапезонда Пьетро Веронезе честный человек, осторожно стал его спрашивать о действиях нашего консула в Каффе Пабло Висконти: консул казнил двух братьев из знатной генуэзской фамилии Пицигани. Этот поступок взволновал Геную и был главной причиной командировки Дориа. Префект был откровенен: он сообщил, что братья грубо нарушили «кодекс о торговле»: они осмелились хитростью увезти двух дочерей одного зихского
НА ПУТИ К КАВКАЗУ
На рассвете 7 мая 1395 года Чезаре велел сняться с якоря. День был пасмурный. Окрестности залива тонули в фиолетовой дымке. Наш толстяк-капитан, любитель кипрского и санторинского
[18]
вина, часто поглядывал на небо и качал головой. Ветер был слабый, с гор, но попутный, и мы шли миль 9 в час. Справа и слева бежали по одному пути с нами белые барашки. К полудню мы были далеко от берега, и трапезондские горы едва синели на горизонте.
К вечеру стало прохладно, но вино нас грело.
На «проре»
[19]
матросы пели неаполитанскую песню. Вскоре к ним присоединились арбалетчики, и по волнам Понта понеслась военная генуэзская песня: «Шире дорогу генуэзскому кораблю»…
Ехавший с нами в Пецонду трапезондский грек, скупщик у горцев мехов для фактории, знаток местных племён и их языков, весёлый, остроумный, веселил нас своими бесконечными рассказами о приключениях константинопольских нобилей.
НАПАДЕНИЕ ПИРАТОВ-«КАМАРИТОВ»
Проснувшись утром, я с удивлением почувствовал, что корабль стоит неподвижно. Я выскочил из каюты в одном белье: мне показалось, что мы на мели.
Каракка стояла в заливе. Высокие горы в упор подошли к берегу. Зелёный весенний, кудрявый, как руно ломбардской овцы, лес каскадами стремился к берегу и отражался в оливковом масле, по которому там и сям сверкали серебряные стрелы.
Все были счастливы. Трое суток тревоги, борьбы, бессонные ночи были там, позади, в открытом море, за этим зелёным мысом.
Лот показывал глубину в 60 локтей. Капитан боялся потерять якорь, и оставил судно под парусами. Они не шевелились. Казалось, они тоже отдыхали. Не мывшиеся трое суток матросы и стрелки решили купаться. Сбросили верёвочные лестницы; но многие не дожидались их и прыгали, как гигантские лягушки, головой вниз, в эту зеленоватую глубину; двое белыми свечками сорвались с рей и надолго исчезли в прохладной ещё воде. Они вынырнули далеко друг от друга, и оба визжали от охватившего их веселья и холода. Крики, свист, плеск воды, звериное рычанье слышались вокруг судна. Дежурные мыли швабрами палубу. Наш повар, долго бывший без работы, суетился около своего камбуза; из маленькой трубы вился голубой дымок, нёсся запах мясного соуса из фасоли с луком. Груда отсыревших сухарей сушилась на разостланном парусе.
