Было раннее зимнее утро.

На улицах Петербурга еще совершенно темно.

Несмотря на раннее время, к подъезду Зимнего дворца подкатила карета, скрипя своими огромными колесами по мерзлому снегу.

Рослый выездной лакей соскочил с запяток кареты, быстро отворил дверцу и помог выйти из экипажа князю Петру Михайловичу Голицыну.

Князь Голицын приехал недавно в Петербург с важным донесением из действующей армии от фельдмаршала Румянцева-Задунайского к императрице Екатерине Алексеевне.

Молодой и красивый собой, гвардейский офицер Сергей Дмитриевич Серебряков направлялся по «Невской першпективе» к дому известного банкира Сутерланда; банкир этот был очень богат, к его денежной помощи нередко прибегали и первые вельможи в государстве. Проценты Сутерланд брал огромные и через это еще более увеличивал свой капитал, и без того огромный. К нему-то за деньгами шел и гвардейский офицер Серебряков; шел он, понуря свою голову, видно, и за проценты нелегко было ему просить денег.

— А если не даст Сутерланд мне денег, откажет, тогда что делать? В Москву без денег не поедешь. А ехать мне необходимо, надо хлопотать о вводе во владение. А главное, в Москву поеду, увижу княжну Наташу. Видеть ее для меня составляет большое счастье.

Если и не даст банкир мне денег, а в Москву я все же поеду, заложу кое-что, продам, а в Москву поеду. Там, может, меня счастье ждет. Во что бы то ни стало я объяснюсь с княжной… открою ей свою душу… кто знает, может княжна-красавица порадует меня ответом… Одно горе: сам князь едва ли согласится за меня, бедняка, выдать свою дочь, не о таком зяте он думает, — таким размышлениям предавался Сергей Серебряков, маршируя по «Невской першпективе».

Вот и большой красивый дом банкира Сутерланда.

Но что это значит! У парадного крыльца квартиры банкира стоят с ружьями двое солдат; они молодцевато отдают честь гвардейскому офицеру.

— Не спорь, молодой человек, не спорь!

— Я и не спорю, ваше сиятельство, а только говорю.

— Что говоришь, что? Порицаешь прошлое и восхваляешь настоящее… Былое ставишь ни во что?.. Мы, старики, перед вами, молодежью, нуль, ничто! — не проговорил, а как-то запальчиво крикнул старый князь Платон Алексеевич Полянский, обращаясь к своему гостю, молодому гвардейскому офицеру Сергею Дмитриевичу Серебрякову.

Резкий тон князя Полянского нисколько не смутил молодого офицера, он привык к этим вспышкам и спокойно ответил:

— У меня и в мыслях, ваше сиятельство, не было того, про что вы говорить изволите.

Князь Платон Алексеевич Полянский жил давно уже в Москве в своем огромном, что твой дворец, доме на Знаменке; к его дому примыкал тенистый сад с парком.

Широко и привольно жили в Москве старые родовитые бояре, имея одних дворовых по нескольку сот, из этих дворовых были у них музыканты, актеры, певчие и балет.

А какие балы и пирушки устраивали эти бары: заграничные дорогие вина лились рекой, а какие яства подавали… Любили поесть и попить баре давно прошедшего времени.

Князь Платон Алексеевич жил как-то особняком: ни балов, ни пирушек он не устраивал; сам почти никуда не выезжал и к себе никого не принимал. Называли его — кто «спесивым», а кто «скупердяем-гордецом».

Князь Полянский, ведя замкнутую жизнь, давно уже был не у дел.

Княжна Наташа провела Сергея Дмитриевича Серебрякова на свою половину, которая состояла из нескольких роскошно отделанных и не менее роскошно обставленных комнат.

С Наташей жила ее тетка, княжна Ирина Алексеевна, бывшая фрейлина императрицы Анны Ивановны.

— Ну, Сергей Дмитриевич, хоть папа и велел мне вас занимать, но я, право, не умею и не знаю, боюсь, вам со мною будет скучно, — с милой улыбкой проговорила Наташа.

— Что вы говорите, княжна, с вами разве может быть скучно?

— Но я ведь совсем не умею занимать…

— А, кстати, Григорий Александрович, тот офицер, подозреваемый в соучастии с Пугачевым, надеюсь, выпущен из крепости, — спросила Потемкина императрица Екатерина Алексеевна, только что вернувшаяся из Эрмитажа.

— Нет еще, ваше величество, — тихо ответил Потемкин.

— Как, почему? Ведь, кажется, был мой манифест о прощении всех замешанных или подозреваемых в мятеже. Разве тот офицер не подходит под манифест? — хмуря брови, с оттенком неудовольствия проговорила императрица.

— Смею доложить вашему величеству, что Серебряков обвиняется в другом преступлении.

— В каком? Что он еще там наделал?..

— Прежде всего скажи, Волков, что есть ты за человек? — вводя гостя в свой роскошный кабинет и показывая ему на стул, проговорил Потемкин.

— Такой же, как и ты, ваше превосходительство, созданный по образу и подобию Божию, — разваливаясь на стуле и принимая самую непринужденную позу, ответил Волков.

— Ну, это ты оставь! Неужели ты думаешь, что в тебе есть Божие подобие?

— А то как же? Я такой же человек, как и все!

— Ну, пожалуй, и не такой. Ты или колдун, или, сам дьявол!

Потемкин не заставил дожидаться в своей приемной Серебрякова и скоро его принял.

— Здравствуйте, рад вас видеть, господин Серебряков. Поздравляю с милостью ее величества, вы теперь совершенно свободны, и всякая ответственность с вас снимается, вы остаетесь в гвардии и производитесь в следующий чин, нужные к тому документы получите из военной коллегии, — такими словами встретил Григорий Александрович молодого офицера.

Молча, наклонением головы, Серебряков поблагодарил всесильного Потемкина за радостное сообщение.

— Я надеюсь, вы забудете весь тот разговор, который несколько времени тому назад произошел между нами в крепости.

— Я уже забыл его, ваше превосходительство! — холодно отвечал Серебряков.

— Это просто непостижимо! Здесь какой-то заколдованный город, право. Здесь люди исчезают, пропадают неизвестно куда, — такие слова встревоженным голосом проговорил князь Платон Алексеевич Полянский, обращаясь к своей сестре княжне Ирине.

— Что же, офицер Серебряков не отыскан?

— Нет.

— Странно!

— Более чем странно, удивительно, непостижимо!

Петербургский обер-полицмейстер бригадир Рылеев был в отчаянии.

Серебряков все не находился, несмотря на самые тщательные розыски.

Императрица уже не раз спрашивала Рылеева про Серебрякова и строго выговаривала ему за медленность розыска.

— Это, наконец, из рук вон, господин бригадир, ты дал мне слово разыскать Серебрякова в три-четыре дня, и вот уже прошло более недели, а о нем ни слуху ни духу!.. — нахмурив брови, говорила императрица обер-полицмейстеру. — Или ты, бригадир, стал стареть, или твои сыщики никуда не годны!

— Всемилостивейше простите, ваше величество, за медленность! — и Рылеев, несмотря на свою тучность, изогнулся в дугу.