Гулкий мелодичный удар, подобный аккорду, взятому на басах органа, прокатился в бестеневом круглом зале, под молочно сиявшим куполом. Посреди равнины пола, в зеленом фосфорическом кругу, призрачным вихрем завертелись сполохи, образуя зыбкий конус.

Алия Месрин подалась вперед; смуглое скуластое лицо ее осталось невозмутимым, но руки резко сжались в кулаки.

Валентин Лобанов и Уве Бьернсон, стоявшие за спиной начальницы Станции среди инженеров и операторов, невольно шагнули друг к другу, соприкоснулись плечами. Зеленоватый конус сгустился, стал плотным, как луч прожектора, и в широком основании его проглянули объемы будто бы человеческого тела, простертого на полу.

Не было в зале приглашенных, не плавали над приемным кругом телекамеры мировой информсети: с некоторых пор возвращения проникателей стали окружать тайной. Иначе, может быть, гнев землян привел бы к закрытию Станции.

Вдруг исчез конус и стало видно в деталях то, что вернулось с «Земли-прим».

Давным-давно, несколько веков назад, физики предположили, что наша Вселенная не единственная. И наши пространство и время — не одни на свете. Может быть, в том же объеме, что и наше, существует второе мироздание. Так сплетаются, не мешая друг другу, две радиоволны разной частоты. Мы не чувствуем той Вселенной; а если там есть живые существа, то они понятия не имеют о нашей.

Потом реальность мира «другой частоты» физики доказали на опыте. И, наконец, началось Проникновение. Сначала посылали роботов, затем добровольцев, одетых в сверхзащищенные скафандры, с могучим оружием в руках.

Случалось всякое. Порою межпространственный тоннель не возникал вовсе; тело неудачника истаивало, обращалось в «чистое пространство». Других, более удачливых, уносило по неодолимой мировой кривизне, и проникатели обретали себя плавающими в пустоте космоса среди далеких созвездий… В большинстве случаев их подбирали звездолеты; но страху бедняги успевали натерпеться.

При великом везении прокол удавался, и отважный человек опять-таки зависал среди звезд, только уже в параллельной Вселенной. Проникатель вовсю озирался, вел видеозапись, пока ему не открывали обратный тоннель. Но это удавалось далеко не всегда: дверь могла захлопнуться наглухо…

Людей, запертых в чужом пространстве-времени по обычаю считали погибшими, и родные оплакивали их. Пусть даже проникатели нашли там молочные реки с мармеладными берегами.

Чтобы показать собравшимся мощь лазерных лучей, компьютер провел одним из них повыше цели, и на песок с глухим гулом, встряхнув побережье, сполз целый увенчанный рощей утес. Затем все три луча скрестились, родив слепяще-алую звезду. Она пылала посреди богатырской груди Уве, а тот лишь смеялся и махал рукой экспертам…

Никакого видимого скафандра на Бьернсоне не было, лишь тонкая скорлупа времяслоя, незримый кокон, в теории — непроницаемый для любых энергий. Его не заменила бы и многометровая стальная броня… Теперь Уве мог спокойно прогуливаться среди термоядерных взрывов. Времяслой был известен давно, но лишь Бьернсону удалось запрятать его в горошину карманного абсолют-аккумулятора…

…Они обнялись возле приемного круга и, отстранившись, заглянули друг другу в самую глубину глаз. Другие провожающие отошли из деликатности.

— Скажи Сигрид, чтобы набрала к моему возвращению в лесу земляники, — сказал Уве. — Сейчас самое земляничное время. Завтра вечером, часам к шести, я приглашаю тебя на землянику со сливками.

— Прекрасная идея, — кивнул Валентин. Безошибочное чутье подсказывало ему, что он больше никогда не увидит своего ближайшего друга, но Лобанов не выпускал чувства на поверхность, чтобы Уве, сильный в биосвязи, не прочел их. — Кажется, с детства не ел такого…

Кабинет Алии Месрин по прихоти начальницы Станции представлял собою поляну в тропическом лесу, где среди лиан бились живые радуги попугаев и бродили венценосные журавли. Сама Алия восседала в уютном изгибе гигантского корня, Лобанову же предложила массивный пень у ручья.

Год назад Алия в очередной раз сменила свою внешность. Теперь она была невысокой брюнеткой южноазиатского типа — смуглая, губастая, с жестковатыми смолисто-черными волосами. Хотя Валентин знал Алию давно и отношения их когда-то были куда более нежными, чем теперь, — сейчас он не переступал границ деловой встречи.

— Дело не в прочности кокона, — говорила хозяйка кабинета. — Там что-то другое, невообразимое, вывернутое! Безумно искаженные законы природы. Может быть, кокон не защитил, а раздавил Бьернсона… Среди моих предков были казахи, в их легенде есть такая страна: Барса-Кельмес. Пойдешь — не вернешься…

Валентин печально кивнул.

Уве Бьернсон не вернулся, хотя, ожидая его, обратный тоннель открыли без малейшей заминки. Открыли — и держали в двадцать раз дольше положенного, высосав чуть ли не всю наличную энергию Кругов, остановив многие работы на Земле. Уве не вернулся, несмотря на то, что энергетический кокон, защищавший его, считался практически неуязвимым. В приемном круге не возникли ни мертвое тело проникателя, ни самый малый предмет из его экипировки. Неужели сам не захотел возвращаться? Молочные реки, мармеладные берега…

Лобанов стоял в центре приемного круга.

Не только зеленой фосфорической чертой и пустыней белого пола были отделены провожающие — Лобанов уже воспринимал их нереальными, точно объемные фигуры в видеопространстве… Отчужденно пылало красное платье Алии.

Она говорила, что в самый момент прокола человека охватывает громадная беспричинная радость. Будто вновь стал ребенком, которому впервые прикрепили к груди теплый диск антиграва. И ты, зажмурившись и крича во всю глотку, стремительно падаешь вверх, в небо…

Да, так оно и было. А потом настала темнота.

Валентин содрогнулся, почуяв ужас места, откуда нет возврата. Кожу пощипывало магнитное поле, чувствовалось тепло довольно высокой радиации. Ах, вот оно что! Он — в толще планетной коры. Только вот какая это планета? Из родной солнечной семьи — или все-таки «Земля-прим»? В любом случае надо пробиваться наверх…

Прежде чем сказать последние напутственные слова, Валентин Лобанов отошел к окну, выглянул наружу. Вид, которым он ежедневно любовался вот уже три месяца, просто не мог прискучить. Просторный амфитеатр бухты, застроенный с тропической белизной и воздушностью; шапки цветущих рощ, пальмовый караул набережной, а за ним — слепящее сетью бликов, густо-синее безбрежье. Все объято ленивой предвечерней неподвижностью жаркого дня.

Сильнее, чем прежде, резнуло сердечной болью недоброе предчувствие. Двадцать лет назад проводил он в этот мир единственного друга, Уве Бьернсона; сегодня… Нет. Нельзя поддаваться настроению. Надо выдержать до конца, таковы условия игры — условия, известные сейчас, пожалуй, лишь ему, Лобанову…

Волевым нажимом подавив тревогу, успокоив железы и нервы, Валентин обернулся к двоим, сидевшим у чайного столика. Вот они, последние выпускники школы, еще не получившие назначения: Войцех Голембиовский и Пауль Ляхович.

Что сказать напоследок? Сильное, проникновенное — такое, что не было бы сказано за месяцы учебы? Много-много дней подряд этих двоих и еще двадцать девять человек, в основном бывших трутней, готовили к сложной и опасной работе в Новом Асгарде, в других городах и фермерских поселках Вальхаллы. Теперь обученные агитаторы (или, как их здесь называют, проповедники) займут определенные места в обществе, будут служить, получать за это деньги. А в свободное время — собирать людей, неустанно рассказывать о Земле, о Вольной Деревне; спорить, убеждать в преимуществах нашей жизни, приглашать всех желающих побывать здесь или на прародине… Да, все говорено-переговорено, смоделированы тысячи возможных ситуаций. Точно! Следует просто еще раз повторить самое главное. Коротко и четко. «Под занавес», чтоб иглой застряло в памяти.

— Наверное, вы не раз спрашивали себя, — начал Валентин, — почему Земля не ведет агитацию техническими способами. Скажем, с помощью видеофильмов. Зачем рисковать людьми? И вы, я думаю, нашли для себя ответ. Но я попытаюсь кое-что уточнить… — Лобанов налил себе в чашку душистой светлой заварки — он пил зеленый жасминовый чай, — доверительно присел к столу. — Да, личный контакт, задушевный разговор действует сильнее, чем любой фильм, это так. Но есть более важная сторона. Мы не намерены вести тайную борьбу с кланом, расшатывать устои режима. А подпольные просмотры, конспиративная передача кассет — это уже формы подрывной работы. Ясно?.. Вальхалла устала от террора спецслужб, мы не хотим провоцировать новые гонения на «инакомыслящих». Пока это возможно, будем действовать о т к р ы т о. Пусть знают нас, как добрых друзей, как целителей прошлых ран, а не очередных заговорщиков, пытающихся «ускорить» прогресс, не жалея своей и чужой крови…

Пауль на минуту остановился перед лестницей, присел на бетонный барьер и достал сигареты. Отсюда, со склона Запретной горы, был виден чуть ли не весь город. Над головой Пауля вдоль многолетних, твердых, как мрамор, снежных завалов тянулась глухая ограда. За нею, над краем плоской вершины высились угрюмые колпаки подземного арсенала, одиноко белела башня нового вычцентра. Дом Семьи казался тяжелее и внушительнее обычного на фоне светленьких, веселых зданий службы исцеления душ — век бы не видеть этого веселья…

Выступ горы закрывал от Пауля кварталы правительственных учреждений и казарм, зато во всей красе разворачивалась река подо льдом, с недавно вымощенной гранитной набережной. Под тем местом, где сидел агитатор, у опорной стены начинался парапет площади Божьего Суда. Дальше, один другого затейливее и роскошнее, среди голых крон стояли особняки отцов клана, окружая античную колоннаду театра и купол главного зала Единства Духа. Да, горделив и богат был правый берег; но за рекой уныло теснились одинаковые серые общежития трудармии, торчали бесчисленные заводские трубы, и лишь величавый собор, чем-то похожий на храм святого Петра в Риме, являл собою контраст убогой застройки левобережья.

Думая о том, как разрослась столица за годы его отсутствия, Пауль смотрел глубоко вниз, куда уходила лестница. Там стыли в морозном тумане разномастные, разновысокие крыши Нижнего города. Туда лежал сегодня путь проповедника.

Докурив, он стал спускаться по разбитым ступеням.

…Сегодня утром окончились три нереально-счастливых месяца учебы. Пауля, чувствовавшего себя, как приговоренный перед казнью, одели в бесформенный грязно-синий комбинезон, каскетку и тяжелые неудобные ботинки. Вручили ему стандартный бланк — справку о том, что гражданин государства Вальхалла такой-то излечен от последствий электронаркомании и является психофизически здоровым. Затем будущий агитатор вошел в фокус Переместителя… и обрел себя у реки, покрытой бугристым льдом, за которой в пелене метели громоздились фасады сумрачного города. Когда-то, в первой своей жизни, Ляхович сбежал от этого холода и уныния в чрево электронного наркоцентра — Улья.

Могучий согласный рев плыл над пустыней, приближаясь к озеру в подкове круглых вершин. Места были совершенно дикие: зима, та самая, что встречала еще проникателя Лобанова, — тридцатилетняя зима Вальхаллы превратила озеро в сплошной пласт льда, покрытого многометровым, гранитной прочности снегом; фарфоровые шапки лежали на негритянских головах гор.

Уииу… С истерическим скрежетом, словно толстое железо резали ножницами, передний вертолет налетел на силовой барьер; свернул, чуть не исковеркав лопасти, и завис на месте со всем сердито жужжавшим отрядом.

Семь громадных, как двухтажные дома, серо-коричневых «королевских питонов» — десантное братство колена авиаторов — поднимали шквал винтами, готовясь к самому необычному из штурмов, о которых когда-либо упоминали хроники «Стального ветра». В кабине флагмана племянник главы братства (то есть адъютант командира отряда) Войцех Голембиовский был сшиблен толчком с ног, по счастью, на мягкую обивку; поднявшись, заявил не без восхищения:

— Вот это котел у ребят! Накрыли все озеро, не подступишься…

— Подступимся, — ровным голосом сказал начальник братства Син Тиеу Самоан. Со своими жесткими раскосыми глазами под краем каски, с рублеными носогубными складками на плоском лице, Син Тиеу казался Войцеху похожим на маску южноазиатского божества-устрашителя (видывал он такие маски в музее Вольной Деревни). Адъютант глушил в себе неприятное чувство — господи, ведь это же Син, родной мой человек! — гнал прочь страх и брезгливость, но не мог унять подсознательного трепета…

Пауль, сидевший за отведенным ему столиком перед банкой дешевого пива, уже давно поглядывал в дальний угол. Там что-то заваривалось.

Сначала трое бритоголовых парней в клеенчатых куртках просто беседовали с сидящими за угловым столиком, даже как будто чокались и вместе выпивали; потом один из сидящих, губастый масленый мулат, сказал что-то резкое; его смазали салфеткой по носу, пока что салфеткой. Мулат вскочил было, но снова сел, дернутый за руку своей спутницей, хорошенькой встрепанной блондинкой… Похоже, что из-за блондинки и загорелся весь сыр-бор. Должно быть, парни приглашали ее танцевать, а мулат противился…

Возможно, девушка, дружелюбно болтавшая с троицей в куртках, и окончила бы дело миром, но ее кавалер, задетый какой-то репликой, опять взвился и без лишних слов дал ближайшему парню в зубы. Тотчас мулата швырнули через стол, под самую стойку бара…

Пауль все тревожнее следил за дракой. Неугомонный мулат вскочил и, размазывая кровь под носом, пошел в наступление… Ого! Блондинка, впившись зубами в запястье одного из бритоголовых, предотвратила выпад, вероятно, равный по силе удару конской ноги. Ей-богу, это заслуживало внимания. Обычная потаскуха давно бросила бы случайного дружка, особенно если тот уже заплатил за выпивку, а эта даже обороняет, лезет на этаких носорогов!..

Видимо, у мулата в квартале имелись приятели, тогда как трое бритоголовых смотрелись чужаками. Пяти минут не прошло, и в «Голконде», заведении Толстого Ялмара, разгорелась настоящая битва. Целая толпа мутузила друг друга под сексуальные вздохи певицы на кассете и равнодушное мигание цветных ламп.

Син Тиеу встретил адъютанта, сидя у стола с пером в руках. Желтые тигриные глаза его под выпуклым лбом смотрели тоскливо. Откозыряв по уставу, Войцех присел на край жесткого стула. Более чем когда-либо командир пугал Голембиовского — своей цельностью, непоколебимостью, оливковым лицом-маской; скрытностью, недоступной европейцу; даже этой звериной тоской, способной содержать любую угрозу. Но вместе с тем было пронзительно жаль Сина. Как тогда, много-много лет назад, когда маленький Войцех оставлял шоколадные конфеты для отцовского механика-водителя…

Юность Син Тиеу прошла в «колене Кришны», наследственном полку для выходцев из Центральной и Южной Азии. Официальная пропаганда называла полк большой семьей, твердила, что там царит братская любовь. На самом деле «желтым» в колене присваивали родственные степени не выше брата-наставника; все офицерство состояло из белых и отличалось редкостной жестокостью. Син Тиеу терпел побои от белых «стопроцентных» клансменов, чистил им сапоги, отдавал лучшую часть своего пайка и посылки из дома, чтобы не забили насмерть… а может быть, делал и более постыдные, ранами оставшиеся в памяти уступки развращенным негодяям. Позднее Самоан стал прекрасным механиком-водителем танка, проявил незаурядный талант на уроках стратегии. Это был тот редчайший случай, когда плебей мог бы сравняться по рангу с родовитыми детьми «Стального ветра», получить степень старшего сына или даже отца… если бы у плебея была белая кожа!

Впрочем, по меркам «колена Кришны», Сину и так безумно повезло. Его взял личным механиком-водителем дядя, то есть заместитель начальника колена, Станислав Голембиовский, по прозвищу пан Стась. Дядя, знаток героических легенд, изображал магната времен Ягеллонов, носил лихо закрученные усы, устраивал пиры со стрельбой из танковых орудий и поминутно клялся честью шляхтича. Он всерьез полагал, что высшая награда за усердие для любого из подчиненных — это кубок вина из «панских» рук: ну а провинившимся не жалел зуботычин… Самоан испытал на своей шкуре даже пряжку от офицерского ремня. Жалостливый сын и наследник пана Стася, малолетний Войцех, залечивал бальзамом кровавые ссадины на плечах и на шее механика — тайно, в самом дальнем сарае отцовского имения, потому что и наследнику влетало под горячую руку… Терпя боль, Син не стонал и не плакал. Лицо его всегда было неподвижно. Только в присутствии Войцеха едва заметно теплел взгляд.

Когда Войцеху исполнилось семь, отец его умер вполне героической смертью, отморозив спьяну обе ноги. Самоан вернулся рядовым в «желтое» братство водителей средних танков. Единственной отрадой, светом в окошке оставалась дружба Войцеха… Вероятно, никогда не вышел бы бедняга из ничтожества, если бы не мятеж Дана Морриса.

Заключая договор с патриархами о совместном штурме Небесных гор, Вольная Деревня поставила условие: командир экспедиции и его ближайшие помощники будут тестированы земными методами. Обычай «Стального ветра» — поручать самые ответственные посты и дела дряхлым штабным полководцам, кои «заслужили» высокие ордена лишь тем, что удосужились прожить круглое число лет — этот обычай землян не устраивал. Был объявлен конкурс. Узнав о нем, Син Тиеу сам явился на компьютерные испытания — и был признан наилучшим кандидатом в командиры штурмового отряда. Согласно договору Гизелла фон Типельскирх немедленно утвердила «азиата» в этой должности, пожаловала степенью старшего сына. Но и великая, неслыханная в истории Вальхаллы удача не смягчила застарелой ненависти Син Тиеу, не залечила раны памяти…