Наврал вам всё доктор Булгаков. Насочинял. Не было ничего: не горело в ту ночь до утра электричество в операционной у профессора Преображенского, и не запирал доктор Борменталь парадное и чёрную лестницу на ключ. Не говорил он Зине и Дарье Петровне хрестоматийного: "Мы заняты, нам нельзя мешать. Это — не из-за недоверия к вам" — и никакой "повторной операции" тоже не было: Шариков-то, Полиграф Полиграфыч из профессорской квартиры сбежал!… Почувствовал, что дело пахнет керосином — и дал дёру, только его и видели!… И когда это выяснилось, тогда и Филипп Филиппович, и все прочие обитатели квартиры в бывшем Колабуховском доме вздохнули, наконец, спокойно. А Булгаков со своей повестью — ну, что с него взять? — на то он и писатель, чтобы присочинить не так, как было на самом деле, а так, чтобы читателю было интересно читать, и чтобы хэппи-энд красивый был. А на самом деле, повторяю, всё не так было…

Сбежавший Шариков очень быстро обнаружился в одном из Государственных Общежитий Пролетариата. Он по-прежнему продолжал трудиться в очистке, но вечерами посещал Школу Рабочей Молодёжи. А вскоре Полиграф Полиграфович уже учился на вечернем отделении Института Красной Медицины: это Швондер его надоумил — популярно объяснил парню, что мировая-то революция вскорости грянет — а пока не грянула, успевай, Полиграф, учиться! Товарищ Вяземская напечатала на боевом "Ундервуде" характеристику, товарищи Пеструхин и Жаровкин заверили её — и пошёл Полиграф в науку. Семимильными шагами.

Профессор Филипп Филиппович Преображенский, тем временем, спокойно продолжал делать свои операции: с исчезновением из квартиры Полиграфа, ему более никто не мешал. Сибарит и большой домосед, Преображенский, поостыв, решил, что не поедет ни в какую Европу: после достопамятного звонка из Кремля, Швондер навсегда оставил профессора в покое, а от пациентов у Филиппа Филипповича отбоя не было. С угаром НЭПа, кстати, поменялся и состав пациентов: среди тех, кому в разное время Преображенский вшивал семенные железы молодых обезьян, значились, к примеру, товарищи Блюмкин, Бокий, Ягода… и — не только. Так что, Филипп Филиппович Преображенский благополучно прожил в красной Москве ещё целых восемь лет, и умер в собственной постели ранней весной 1934 года от банальнейшего воспаления лёгких, которое сам же и запустил. Таким образом, никаких ужасов "Большого Террора" он не застал.