— Товарищ Пономаренко? С вами будет говорить товарищ Сталин.

Первый секретарь ЦК Белорусской компартии прождал еще около минуты, держа в руках трубку специальной связи, когда услышал, наконец, глуховатый голос Сталина:

— Здравствуйте, товарищ Пономаренко. Как идут восстановительные работы в Минске? Собираетесь ли Вы приехать ко мне в Потсдам, как обещали?

— С восстановлением возникли сложности. Я сообщил об этом в ЦК, надеюсь на помощь Центра. Но основное сделаем сами. Как раз сегодня у нас актив — обсудим выдвинутые предложения. У нас к этому делу подключены все областные и районные организации. Думаю, через месяц доложу вам о первых результатах. Приехать к вам не могу. Планирую поездки по ряду областей и городов, где надо срочно решать вопросы. Меня уже ждут и не поймут, если не приеду. Люди верят нам, надеются на конкретную помощь. Не хотелось бы их подводить. Да и вам мешать неудобно.

Вскоре после освобождения Западной Украины и Западной Белоруссии встал вопрос об административной границе между этими областями страны. Хотя, казалось бы, этнографическая граница была довольно ясной и при формировании новых областей ее надо было учитывать прежде всего. Тем не менее Хрущев, возглавлявший партийную организацию Украины, подготовил предложения, которые полностью игнорировали эту границу. К Украине отходили исконно белорусские территории, включая города Брест, Пинск, Лунинец и Кобрин и даже большая часть Беловежской пущи. Пономаренко, заручившись поддержкой Бюро КПБ, подготовил другой проект, тщательно проработанный специалистами разных отраслей. Он предусматривал учет этнографического фактора.

Узнав об этом, Хрущев буквально рассвирепел и, когда встретил Пантелеймона Кондратьевича в приемной Сталина, набросился на него с резкими обвинениями в «белорусском подкопе» и даже угрозами. Как член Политбюро, входивший в узкий круг сталинских соратников, он занимал в партийной иерархии более высокое положение и посматривал на тех, кто не имел таких властных регалий, сверху вниз. Но Пономаренко быстро поставил его на место: «Товарищ Хрущев, я не позволю вам разговаривать со мной в таком грубом тоне. Мы не на коммунальной кухне, и не стоит здесь устраивать визгливую перебранку. Мы же не о личных вопросах печемся. Вы защищаете интересы Украины, а я Белоруссии. Конечно, никакой трагедии не будет, если верх возьмет ваша точка зрения. Живем мы в одной советской стране и при любом варианте останемся в ней. Но давайте решать вопросы не криком, а фактами и аргументами. У кого их больше, тот и возьмет верх».

Аргументов оказалось куда больше у Пономаренко. Сталин, уже изучивший позиции сторон и задав спорщикам ряд вопросов, подвел окончательный итог: «Граница, которую предлагает товарищ Хрущев, совершенно неприемлема. Она ничем не может быть обоснована. Ее не поймет общественное мнение. Невозможно сколько-нибудь серьезно говорить о том, что Брест и Беловежская пуща являются украинскими районами. Если принять такую границу, западные области Белоруссии по существу исчезают. Украинские товарищи, видимо, разрабатывая свои предложения, хотели бы получить лес. Его в республике действительно мало. Вот это как раз можно было учесть. Мы утверждаем границу, совпадающую в основном с предложениями товарища Пономаренко. Но учитывающую желание украинцев получить лес».

После этого разговора Сталин пригласил «гетманов», как он назвал Хрущева и Пономаренко, пообедать. Обычно оживленный и говорливый Хрущев, насупившись, молчал. Чувствовалось, что он был расстроен своей неудачей.

Стой поры он затаил по отношению к белорусскому руководителю сильную неприязнь. Она усилилась, когда Никита Сергеевич, воспользовавшись одной из статей, опубликованных в печати, пытался скомпрометировать молодого белорусского секретаря перед Сталиным. Речь шла о сооружении озера под Минском, которое предполагалось использовать как место отдыха для горожан, и которое сооружалось методом «народной стройки». В статье белорусским руководителям приписывались попытки насильственного привлечения людей в их свободное время к этому строительству, что было явной напраслиной. Никита Сергеевич вспомнил какого-то киевского профессора, которого якобы также обязали принять участие в стройке. Но когда Пономаренко попросил назвать его фамилию и институт, где он преподавал, обратил все в шутку, оказавшись в неудобном положении перед Сталиным. А тот, разобравшись во всем, даже похвалил белорусское руководство за поддержку народных инициатив.

Смерть Сталина дала Хрущеву шанс занять главенствующее положение в стране. На экстренно созванном 4 марта 1953 года заседании Бюро Президиума ЦК КПСС царило подавленное настроение, видно было, что его участники тяжело переживали обрушившееся на страну несчастье, в глазах у многих из них стояли слезы. Они-то знали, что внезапно заболевший и находившийся в коматозном состоянии Сталин был безнадежен, сообщение о его смерти могло поступить в любой момент. Только два члена Президиума — Лаврентий Павлович Берия и Никита Сергеевич Хрущев, похоже, справились со своими переживаниями и были даже более оживлены и возбуждены, чем обычно.

Открывший заседание Берия держался уверенно.

— Товарищи! Мы не можем допустить, чтобы враги Советского государства почувствовали разброд и растерянность в наших рядах. Надо обеспечить бесперебойное и правильное руководство страны. Предлагаю назначить на пост Председателя Совета Министров талантливого ученика Ленина, верного соратника Сталина Георгия Максимилиановича Маленкова. Есть возражения?

Возражений, как и ожидалось, не последовало. Хотя все хорошо знали, что на этот пост Сталин выдвинул Пономаренко, о чем свидетельствовало назначение последнего в декабре 1952 года заместителем председателя правительства, которое возглавлял Сталин. Было ясно, что вождь нашел себе замену и подготовил своему преемнику необходимую политическую стартовую площадку. На проекте Постановления Президиума ЦК о новом назначении Пономаренко стояли подписи 21 его члена, включая самого Сталина, получить четыре оставшихся был вопрос двух-трех дней.

Но об этом решении вождя Берия не сказал ни слова. Молчал и Маленков. Было ясно, что они заранее обговорили и согласованы все вопросы. Попытаться что-либо изменить было бесполезно. Да никто это и не пытался, члены бюро Президиума были искушенными в политической деятельности людьми. Взявший слово Маленков, поблагодарив за доверие, сказал:

Когда Никита Сергеевич с благословения Маленкова и Берии стал первым человеком в партии, Пономаренко сказал своему помощнику Николаеву: «Теперь нас ждут перемены. Советую тебе поискать другое место работы». Он не ошибся. Карьерный взлет сменился резким скатыванием вниз. Злопамятный и мстительный «Микита» ничего не прощал.

Правда, расправиться с Пантелеймоном Кондратьевичем было не так-то просто. Он пользовался большим авторитетом в партии, об особых симпатиях к нему вождя знали многие. Да и на всех постах, которые он занимал, проявил себя с наилучшей стороны, придраться было абсолютно не к чему. Хитроумный Хрущев нашел, как ему казалось, безошибочный ход. Он добился решения о назначении Пономаренко министром культуры. Пантелеймон Кондратьевич приходил на укрупненное министерство — в него вливалось 14 бывших министерств, комитетов и ведомств. Управлять такой махиной было крайне сложно. Теперь Пономаренко должен был иметь дело не только с послушными и дисциплинированными чиновниками, но и со строптивыми кинорежиссерами, писателями, поэтами, художниками и скульпторами. При Сталине с их мнениями, настроениями и даже капризами считались — вождь прощал людям искусства многое, только бы создавали произведения, помогающие воспитанию нового человека, реализации поставленных партией идеологических задач. Один кинорежиссер Иван Пырьев, лауреат нескольких Сталинских премий, чего стоил. Считая себя крупной фигурой в киноискусстве, он и с партийными руководителями разговаривал свысока. Один раз даже нагрубил и самому Хрущеву, который как руководитель Московской партийной организации пытался найти подходы к творческой интеллигенции.

Пономаренко, предполагал Хрущев, сломит себе на этом посту шею, потеряет авторитет среди этой распущенной и вольготно чувствовавшей себя при Сталине творческой братии. Тем более что ему были поставлены задачи усиления партийного влияния в этой среде, а Пантелеймон Кондратьевич, и Хрущев хорошо знал это, предельно добросовестно исполнял все партийные поручения. Все получилось, однако, с точностью наоборот.

Пономаренко любил искусство, прекрасно знал художественную литературу и кинематограф, причем не только отечественный, но и зарубежный и, главное, умел ладить с творческими людьми. С тем же Пырьевым, пришедшем к Пономаренко жаловаться на своих кинематографических начальников, Пантелеймон Кондратьевич нашел общий язык, тот ушел от нового министра в хорошем настроении. И потом не раз повторял своим друзьям, что новый министр в отличие от партийных дураков и невежд вроде Хрущева, разбирается в искусстве и понимает его специфику. Авторитет Пономаренко как умелого и знающего руководителя на новом посту только возрос, в творческих, да и партийных кругах стали говорить о том, что новое руководство во главе с Маленковым и Хрущевым сознательно затирают более способных и грамотных деятелей. А это все-таки была Москва, здесь располагался Центральный Комитет партии, работало правительство, да и в самой московской партийной организации было немало недовольных стилем и методами руководства новых лидеров страны. Пономаренко невольно становился фигурой, вокруг которой начинало концентрироваться это недовольство. Чувствуя это, Хрущев, легко заручившись согласием других членов Президиума ЦК, направляет Пономаренко на периферию — в Казахстан. Там планировалось крупномасштабное освоение целинных земель — мероприятие, по замыслу Никиты Сергеевича, весьма перспективное для быстрого и окончательного решения проблемы обеспечения страны зерном, но в то же время крайне сложное и рискованное. Пономаренко направляли в республику для избрания Первым секретарем ЦК компартии, под чьим руководством и должно было осуществляться освоение целинных земель.

Запуск советского спутника 4 октября 1957 года поверг правящую элиту США в шоковое состояние. «Русские не только достигли уровня Соединенных Штатов в области науки и техники, но и превзошли его там, где наше лидерство, казалось, не вызывало сомнений», — писала по этому поводу американская газета «Нью-Йорк таймс». И в самом деле, очевидному превосходству Америки в этой сфере, казавшемуся недавно незыблемым, был нанесен болезненный и унизительный удар. Американцы тоже планировали запуск искусственного спутника Земли, раздули вокруг этого широкую рекламную шумиху, а кончилось все тем, что первым на околоземную орбиту его вывел Советский Союз. Как не без ехидства отмечала та же «Нью-Йорк таймс», «90 процентов разговоров о спутнике приходилось на Америку, а 100 процентов дел — на Советский Союз».

Но дело было не только и даже не столько в престижных моментах. Страна Советов, экономика которой, казалось, была надолго обескровлена разрушительными последствиями недавней войны, в немыслимые сроки сумела не только преодолеть эти последствия, но и обойти Соединенные Штаты по ряду ключевых направлений научно-технического прогресса, включая ядерные исследования, ракетостроение, атомную энергетику, тяжелое машиностроение. Правда, технический уровень большинства советских промышленных предприятий существенно уступал американским, в сельском же хозяйстве отставание было на десятилетия. Но русские, выполняя и даже перевыполняя свои пятилетние планы, быстрыми темпами поднимали этот уровень.

В стратегических исследовательских центрах США внимательно изучали динамику экономического развития Советского Союза, она внушала самую серьезную тревогу. Его ежегодные темпы роста были на уровне 9—10 процентов, превышая темпы роста США в 5 раз. Что касается же градиента темпов изменения роста, то есть перспектив соперничества в наукоемких отраслях, то здесь русские опережали Америку в 10 раз. По уровню производительности труда СССР обогнал Италию и вплотную подошел к Великобритании. Кандидат в Президенты США Э. Стивенсон писал, что при сохранении таких темпов Советский Союз превзойдет Америку по производству промышленной продукции в 3–4 раза, а он основывал свой прогноз на данных ЦРУ, которое черпало свою информацию из серьезных источников.

Совсем недавно отсталая, сельскохозяйственная страна стала, и довольно успешно, заниматься производством высокотехнологичной продукции обрабатывающей промышленности. Советские станки, холодильники, телевизоры, электроприборы охотно раскупались даже в Западной Европе, на рынки которой не так-то просто было пробиться, учитывая острую конкуренцию между фирмами высокоразвитых государств. И хотя политики, радио и газеты на Западе кричали о «советском демпинге», было очевидно, что дело не сводится только к этому.

Шло и активное проникновение СССР в афро-азиатские страны, с его помощью там намечалось сооружение крупных объектов промышленности и инфраструктуры. Правда, пока напрямую экономическим интересам Соединенных Штатов это не угрожало, американский бизнес сколько-нибудь серьезной конкуренции со стороны СССР не ощущал. Но это пока… Главное, однако, в том, что монопольное господство США в мире было подорвано. Появилась вторая сверхдержава с мощным военным и особенно быстро растущим ракетно-ядерным потенциалом. Возможностей беспрепятственно диктовать свою волю другим странам у Вашингтона становилось все меньше. А это уже напрямую отражалось на его стратегических, а в перспективе и на экономических интересах. Правда, мало кто из серьезных американских политиков, не говоря уже об авторитетных исследователях и аналитиках, всерьез верил в угрозу так называемой «коммунистической экспансии», то есть, возможность советского нападения на одну из западных стран с целью установления там своего господства. Русским и так хватало заботы с Восточной Европой, которой они оказывали щедрую помощь, замедлявшую их собственное развитие. Но в любом случае Советы надо было остановить или, по крайней мере, затормозить их развитие, начинавшее приобретать опасный для капиталистического «свободного мира» характер.

Об ускорении научно-технического прогресса, об инновациях в сегодняшней России не говорит только ленивый. «Правильные» речи и наставления руководителей страны на эту тему звучат почти каждый день. Проводятся конференции и «круглые столы», Выдвигаются многочисленные программы и предложения. А реальных сдвигов как не было, так и нет. Зато они были в сталинский период, когда реально действовал механизм хозяйственного роста на основе высоких темпов научно-технического прогресса. Именно советское социалистическое государство первым стало активно и широко поддерживать науку и образование, инженерно-конструкторскую и изобретательскую деятельность, возведенные в ранг общенациональных приоритетов. К середине 50-х годов в СССР было наибольшее количество ученых-специалистов в разных областях, а также научных школ, благодаря чему были сделаны выдающиеся открытия мирового значения. В стране, экономический потенциал которой составлял всего 30 процентов от уровня Соединенных Штатов, работало более половины всех инженеров мира и более половины всех геологов. В соответствии с этим и выстраивалась вся система оплаты труда, материального и морального стимулирования, разрушенная потом Хрущевым в послесталинский период.

В послевоенное время, несмотря на все трудности, связанные с восстановлением народного хозяйства, были приняты эффективные меры по укреплению престижа ученых и преподавателей вузов. В нищей, разрушенной войной стране, где не хватало средств на элементарные хозяйственные нужды, были резко повышены зарплаты научно-преподавательского состава: ректоров вузов с 2,5 тыс. до 8 тыс. рублей, профессоров, докторов наук — с 2 до 5 тыс. рублей, доцентов, кандидатов наук — с 1200 до 3200 рублей.

Согласно официальной статистике, самой высокооплачиваемой категорией в стране были ученые и преподаватели высокой квалификации, а также конструкторы новой техники. В этом плане весьма показательны сравнения оплаты труда в разных сферах, в том числе и управленческой деятельности. Академики и профессора университетов зарабатывали более 10 000 рублей, оклад союзного министра не превышал 5000 рублей, квалифицированный рабочий получал 1600–1800 рублей, секретарь райкома — 1500 рублей. Хрущев, с недоверием и предубеждением относившийся к науке, как-то раздраженно заметил, что самым богатым человеком в стране был президент Академии наук. Он получал намного больше как Первого секретаря ЦК КПСС, так и Председателя Совета Министров, и такой порядок был заведен еще при Сталине.

Сознательно поддерживавшийся в стране культ знаний, поощрение творческой деятельности, и прежде всего в научно-технической сфере, имели под собой надежную материальную основу, нацеливая молодежь еще со школьной скамьи на высокие ориентиры, на постоянное повышение своего уровня образования и квалификации, на рационализаторский и конструкторский труд.

Массовая печать, радио, следуя установкам партийного руководства, постоянно поддерживали культ знаний, интерес к деятельности ученых, инженеров и конструкторов, огромными тиражами и по доступным даже для малоимущих ценам издавалась научно-популярная литература, периодические журналы научного профиля шли нарасхват. В школах и техникумах работали кружки научно-технического творчества, университеты и институты имели прочные связи с научными учреждениями и учеными, поступавшие в вузы сразу же окунались в атмосферу научного творчества и имели все возможности уйти в науку или заняться преподавательской деятельностью при наличии соответствующих способностей и желания.

Возможен ли коммунизм? Этот вопрос, задаваемый в школах и учебных аудиториях сегодняшней России с тем чтобы лишний раз подчеркнуть «провальность» и «утопичность» предпринятого в стране социалистического эксперимента, для Сталина не существовал. Для него, убежденного марксиста-ленинца, коммунизм был неизбежен. А создание Советского Союза, образование мировой системы социализма с включением в нее Восточной Европы и Китая, начавшийся распад колониальной системы империализма — были зримым подтверждением того, что капитализм клонится к упадку, что он сходит с исторической сцены, уступая место новому, лишенному эксплуатации, насилия и гнета, подлинно справедливому общественному строю.

Но Сталин видел и то, что до коммунизма еще далеко. Даже в Советском Союзе, форпосте социализма, в руководстве партии и государства были оппортунистические силы, сопротивлявшиеся продвижению к коммунизму, пасовавшие перед трудностями его строительства. Опасность проистекала с двух сторон. Давние сталинские соратники из старой партийной гвардии, погруженные в текущую партийную и хозяйственную текучку, стали утрачивать чувство перспективы, умение смотреть вперед, что грозило стране потерей верных ориентиров перед лицом стоявших перед ней в послевоенные годы качественно новых задач. Ну а молодое поколение, приходящее к руководству, имело книжное, начетническое представление о марксистско-ленинской теории, оторванное от реальной жизни, от опыта революционной борьбы за создание и укрепление социализма. Все это требовало усиления внимания к марксистско-ленинской теории, к разработке с ее позиций путей и подходов к решению новых проблем, без чего просто нельзя было двигаться вперед.

Сталин рассматривал теорию как руководство к действию, сравнивая ее с компасом, указывающим верный путь. В отличие от своих преемников на высших партийных и правительственных постах, хранивших в своих кабинетах аккуратные ряда полных собраний сочинений К. Маркса и В.И. Ленина с неразрезанными страницами, он испещрял зачитанные томики их работ многочисленными пометками, постоянно обращаясь к классикам перед принятием ответственных решений. И теория, действительно, помогала ему в этом. Маркс, — а его произведения Сталин изучил досконально — предсказывал неизбежность пролетарской революции, и она произошла. Ленин, на которого он равнялся, определил Россию как слабое звено в системе империализма, где вполне может победить социалистический переворот, причем без обязательной поддержки Запада, и он действительно победил. Тот же Ленин выдвинул идею социалистической индустриализации с упором на тяжелую промышленность как единственном средстве преодоления экономической отсталости — и осуществление ленинского плана превратило Советский Союз в кратчайшие сроки во вторую индустриальную державу мира. Мало кто верил и в коллективизацию сельского хозяйства, важную составную часть построения социализма в стране, но и она была успешно осуществлена.

Решая текущие задачи, Сталин постоянно оценивал и корректировал их с «дальних» рубежей, определенных теорией, и потому его подход, твердо опиравшийся на жизненные реалии, которые вождь хорошо знал по информации из различных источников, поражал своим размахом и «стратегичностью». Это особенно касалось ключевых моментов в развитии страны, когда речь шла о том, в каком направлении идти дальше.

Внешнюю политику Сталина до сих пор представляют либо как «классово-догматическую», оторванную от реалий того времени, либо, наоборот, как «коварную» и даже «предательскую» по отношению к своим друзьям и союзникам. Но так считают люди, совершенно не знающие той сферы, о которой взялись судить.

Сталин был таким же новатором в проведении внешней политики, как и во внутренней. С такими же выдающимися, кажущимися невероятными в наше время результатами. Прошедшие сталинскую школу министры иностранных Д. Шелепин, а затем и А. Громыко ее уроки старались не забывать. А они действительно весьма поучительны и стоят того, чтобы вспомнить о них еще раз. Тем более, что даже в объективных исторических исследованиях второстепенным и малозначащим заслоняют то основное и существенное, что было сделано для спасения страны, да и всего человечества.

В исторической литературе какой-то заговор молчания вокруг главного достижения сталинской дипломатии. А главным было то, что она еще до нападения фашистской Германии на Советский Союз сумела добиться того, что Гитлер оказался в заведомо проигрышном положении. Фактически фашистский режим был обречен на неминуемое поражение в войне с СССР еще до ее начала. И этого удалось добиться в тяжелейшей для Советского Союза международной обстановке, когда, казалось, все было против первого в мире социалистического государства.

Не только до начала Второй мировой войны, но даже после разгрома объединенной англо-французской армии и немецкой оккупации Франции, над Советским Союзом висела вполне реальная угроза нападения расширенной коалиции капиталистических западных держав, включая Германию и Японию. И вряд ли он сумел бы выдержать совместный натиск объединившихся капиталистических держав, война с ними означала бы почти гарантированное поражение. Можно представить, в какой ситуации оказалась бы наша страна, если бы осенью 1941 года, когда гитлеровские войска подходили к Москве, на советскую территорию вторглись бы еще британская и японские армии и, возможно даже, американский экспедиционный корпус.

Умозрительные предположения? Конечно же, предположения, но вполне обоснованные. Угроза вторжения на советскую территорию армий расширенной коалиции капиталистических держав по типу того, как это происходило в годы гражданской войны — тогда в интервенции участвовали воинские подразделения 14 государств — была вполне реальной. В результате целого комплекса глубоко продуманных и точно рассчитанных мер Сталину удалось не только сорвать образование такой коалиции, но и в максимальной степени использовать противоречия внутри нее в интересах советского государства.