Альфонс Доде

Награжденный пятнадцатого августа[1]

Перевод Р. Томашевской

Однажды вечером в Алжире, после дневной охоты, сильная гроза застигла меня в долине реки Шелиф, в нескольких лье от Орлеанвиля. Кругом -насколько хватал глаз -- не было видно ни деревьев, ни караван-сарая. Одни лишь карликовые пальмы, чащи мастиковых деревьев да обширные, протянувшиеся до самого горизонта пашни. К тому же, Шелиф, вздувшийся после ливня, начал тревожно бурлить и разливаться, и я рисковал провести ночь посреди топкого болота. К счастью, сопровождавший меня гражданский переводчик из Милианаха вспомнил, что совсем близко отсюда, скрытое в холмистой местности, ютится одно из арабских племен. Переводчик хорошо знал вождя этого племени агу Си-Слимана, и мы решили просить у него гостеприимства.

Арабские деревни, раскинутые в этой долине, так укромно скрыты среди кактусов и африканских фиговых деревьев, их низкие хижины так прижаты к земле, что мы очутились в центре дуара[2], сами того не заметив. То ли из-за позднего времени, то ли из-за непогоды, но там царила мертвая тишина. Вся местность показалась мне печальной и подавленной, как бы томящейся под тяжестью какой-то тревоги; казалось, здесь замерла всякая жизнь. На всем -печать запустения. Пшеница и ячмень, повсюду уже убранные, здесь лежали на полях, примятые дождем и ветром, и гнили на корню. Брошенные плуги и бороны ржавели под дождем. На всем чувствовался отпечаток тоскливой апатии и тупого равнодушия. Собаки -- и те еле залаяли при нашем приближении. По временам из отдаленной хижины доносился детский плач, и в чаще мелькала стриженная голова мальчугана или дырявый аик старика. Кое-где под кустами дрогли от холода ослики. Но нигде -- ни лошади, ни взрослого мужчины, как будто во времена опустошительных войн, когда всадники, покидая родные места, уходили на долгие месяцы...