Написано в декабре 1954 года

Немногие романы, написанные людьми нашего поколения, получили такую популярность, как роман Джорджа Оруэлла «1984». Немногие, если таковые вообще были, настолько повлияли на политику. Название книги Оруэлла вошло в пословицу. Слова, придуманные им, - «новояз», «старояз», «изменчивость прошлого», «Старший Брат», «министерство правды», «полиция мыслей», «мыслепреступление», «двоемыслие», «неделя ненависти» и т.д. - вошли в политический словарь; их можно встретить в большинстве газетных статей и в выступлениях, где осуждается Россия и коммунизм. Телевидение и кино познакомили миллионы зрителей по обе стороны Атлантики с жутким лицом Старшего Брата и кошмаром предположительно коммунистической Океании. Роман стал для холодной войны чем-то вроде идеологического сверх-оружия. Ни в одной другой книге, ни в одном документе судорожный страх коммунизма, захлестнувший Запад после окончания Второй мировой войны, не отразился так ярко и не сфокусировался так остро, как в «1984».

Холодная война создала «социальный заказ» на такое идеологическое оружие точно так, же как она создала заказ на сверх-оружие физическое. Но сверх-оружие - это настоящее чудо технологии; и нет расхождения между целями его применения и намерениями его создателей: оно должно сеять смерть или хотя бы угрожать полным уничтожением. Книгу же, подобную «1984», можно использовать, не обращая особого внимания на намерения автора. Некоторые ее части можно вырвать из контекста, а другие, не служащие нужным политическим целям, игнорировать или полностью замолчать. Чтобы произвести требуемый эффект, книге, подобной «1984», не нужно быть даже литературным шедевром или хотя бы важной и оригинальной работой. Собственно, труд большой литературной ценности обычно слишком сложен по строению и утончен в формах и идеях, чтобы дать себя использовать в конъюнктурных целях. Как правило, его символы трудно переделать в завораживающие пугала, а идеи превратить в лозунги. Если слова великого поэта попадают в политический словарь, это происходит путем медленного, почти неуловимого проникновения, а совсем не с помощью неистового натиска. Литературный шедевр влияет на ум политика, оплодотворяя и обогащая его изнутри, а не оглушая снаружи.

«1984» - книга сильного и концентрированного, но вместе с тем наполненного страхами и ограниченного воображения. Враждебный критик уничтожающе назвал ее «политическим комиксом ужасов». Это несправедливое суждение: в романе Оруэлла есть определенные слои мыслей и чувств, поднимающие его выше такого уровня. Но несомненно символизм «1984» груб; его главный символ, Старший Брат, напоминает лешего из довольно бездарной детской сказки; а история Оруэлла разворачивается как сюжет дешевого научно-фантастического фильма, где механический ужас громоздится на другой механический ужас, так что в конце концов более тонкие идеи Оруэлла, его жалость к героям, сатира на современное ему общество (не 1984 года) могут и не дойти до читателя. Похоже, что роман «1984» не оправдывает репутацию Оруэлла как современного Свифта - репутацию, для которой «Ферма животных» давала определенный повод. Оруэллу не хватает богатства и тонкости мысли, философской беспристрастности, присущих великому сатирику. Его воображение свирепо и временами прозорливо, но ему не хватает широты, гибкости и оригинальности.

Отсутствие оригинальности иллюстрируется тем фактом, что Оруэлл позаимствовал идею «1984», сюжет, главных героев, символы и всю атмосферу изложения у русского писателя, который остался практически неизвестным на Западе. Этот писатель - Евгений Замятин, а заглавие его книги, послужившей Оруэллу образцом, было «Мы». Как и «1984», «Мы» - это «антиутопия», кошмарное видение будущего, плач Кассандры. Вся работа Оруэлла - английская вариация на темы Замятина; и возможно, только тщательность английского подхода придает книге определенную оригинальность.

Это мнение основано на личных воспоминаниях и на анализе работы Оруэлла. Во время последней войны Оруэлл, кажется, заинтересовался критическим, хотя несколько необычным, содержанием моих статей о России, появившихся в «Экономисте», «Обозревателе» и в «Трибьюн». (Позже мы оба были корреспондентами «Обозревателя» в Германии и иногда делили комнату в лагере для журналистов). Мне понадобилось немного времени, чтобы разглядеть за нашим внешним согласием различие в подходах. Помню, как озадачило меня упрямство, с которым Оруэлл рассуждал о «заговорах», а его политические рассуждения поразили своей схожестью с фрейдистской сублимацией мании преследования. Он, например, был непоколебимо убежден, что Сталин, Черчилль и Рузвельт сознательно создали заговор, чтобы поделить мир, причем поделить с пользой для себя и потом вместе его поработить (я могу проследить идею Океании, Остазии и Евразии как раз в этом времени). "

Они

все хотят власти", - постоянно повторял он. Когда один раз я указал ему, что под внешней солидарностью Большой Тройки можно разглядеть сильные противоречия, которые уже выходят на поверхность, Оруэлл проявил такую испуганность и недоверчивость, что потом даже изложил нашу беседу в колонке в "Трибьюн" и добавил, что не наблюдает никаких признаков конфликта, о котором я говорил. Это было во время Ялтинской конференции или сразу после нее, когда не требовалось особого предвидения, чтобы понять, что будет дальше. Что поразило меня в Оруэлле, так это отсутствие чувства истории и психологического понимания политической жизни, сочетающиеся с острой, хотя и узкой, проницательностью в некоторых аспектах политики и с несгибаемой твердой убежденностью.

Перевели Юрий Жиловец и Елена Литвак

При использовании этого материала просим ссылаться на Left.ru