Уникальное собрание классических детективов! 30 всемирно известных авторов, более 40 произведений — от захватывающего расследования в стиле Конан Дойла до таинственных новелл Эдгара По и остроумных историй от Джерома К. Джерома и О. Генри… Здесь вы найдете детектив на любой вкус!
ЗОЛОТОЙ ВЕК, ИЛИ ПЕСТРАЯ ЛЕНТА ДЕТЕКТИВА
Добротный, старинный, классический детектив — направление весьма почтенное. И, во всяком случае, на своей родине (скажем осторожно: не в Англии, но в пространстве англоязычной культуры) он никогда не считался «низким жанром». Поэтому детективы писали многие признанные мастера. Кстати, как и фантастику. Причем иногда «совмещая» эти жанры в рамках одного произведения — что, впрочем, отдельная тема.
Так или иначе, старые мастера использовали весь арсенал детективных методов — и вовсе не считали, что это требовало отказа от методов общелитературных.
Несколько слов об этих «старых мастерах». Будем надеяться, что читателям все-таки не надо дополнительно представлять таких авторов, как Артур Конан Дойл, Оскар Уайльд, Эдгар Уоллес, Брэм Стокер (он писал не только о вампирах!), Гилберт Кит Честертон (который писал детективы не только о патере Брауне!) и Марк Твен. Впрочем, повесть последнего действительно требует некоторых комментариев.
Твен нередко возвращался к теме новых приключений Тома Сойера и Гекльберри Финна, причем эти приключения порой обретали детективный характер (вспомним хотя бы повесть «Том Сойер — сыщик»). Но некоторые из них, так и оставшиеся незавершенными, на многие десятилетия оказались погребены в архиве. Это касается и повести «Том Сойер — заговорщик». Она, правда, не завершена то ли всего на несколько страниц, то ли, может быть, даже только на несколько слов: детективная разгадка состоялась, преступники изобличены… Почему автор не поставил точку — нам теперь уже не узнать. Возможно, просто не захотел окончательно прояснять судьбу Герцога и Короля: ведь читатели, выросшие на «Приключениях Гекельберри Финна», уже привыкли к открытому финалу…
Артур Конан Дойл
ВСТАТЬ НА ЧЕТВЕРЕНЬКИ
Мой друг Шерлок Холмс давно советовал мне не бояться предать огласке цепь невероятных событий, относящихся к делу профессора Пресбери. Тем самым, считал он, удастся навсегда покончить со скандальной молвой, двадцать лет назад распространившейся в университете и все еще продолжающей будоражить научную общественность Лондона. Однако случилось так, что лишь сейчас у меня появилась возможность изложить эту историю, расследованную Холмсом в последние годы его практики. Подробности о том, что произошло, долго хранились в моем сейфе наряду с иными весьма многочисленными записками о приключениях моего друга — но наконец получено разрешение их опубликовать. И даже теперь, однако, я должен быть предельно осторожен в изложении этих фактов.
Итак, в воскресенье вечером, в начале сентября 1903 года, мне доставили от Холмса вполне обычную для него краткую записку: «
Явитесь тотчас же, если это возможно. Если невозможно — то явитесь все равно! Ш. X.
».
Наше с ним общение в те времена происходило весьма своеобразно. Я был одной из его привычек, стойких и долговременных, — наряду со скрипкой, крепким табаком, прокуренной трубкой, разного рода справочниками, а также иными его привязанностями — возможно, и более неприглядными. Время от времени Холмс должен был предпринимать рискованные действия, и ему требовался надежный человек, которому он мог бы довериться в полной мере, — именно таким человеком я и являлся. Но нужен был я и для другого: для шлифовки его логических способностей, поскольку его мысль работала острее в моем присутствии. Ему нравилось, как бы обращаясь ко мне, размышлять вслух. При этом его рассуждения по большей части не требовали от меня ответа — он мог бы с таким же результатом адресовать их, предположим, кровати. Но все же, превратив меня в объект собственной привычки, он начал испытывать необходимость в таком слушателе, как я, и в моих нечастых репликах. Вполне допускаю, что ему была не по вкусу педантичная медлительность моего ума, хотя именно благодаря ей догадки и открытия рождались в его голове особенно быстро и ярко. Вот к этому и сводилась моя роль в нашем приятельском тандеме…
Когда я явился на Бейкер-стрит, Холмс как раз пребывал в раздумье: нахмурившись, погрузился он в свое кресло, задрав высоко колени и без конца затягиваясь своей вечной трубкой. Было очевидно, что моего друга не на шутку занимает какая-то очень серьезная проблема. Кивнув мне на старое кресло, в котором я обычно любил сидеть, он без малого полчаса не давал никак понять, что замечает мое присутствие. И наконец встрепенулся, будто стряхивая с себя отчуждение, и сказал, улыбаясь с привычной легкой иронией, что рад опять видеть меня в нашем общем — когда-то — доме.
— Надеюсь, вы, дорогой Ватсон, не будете на меня в претензии за мою рассеянность. Сегодня мне дали знать об одном поразительном случае, который волей-неволей заставил меня поразмыслить на отвлеченные темы. Я, например, всерьез задумался, не сочинить ли мне что-то вроде краткой монографии о том, насколько полезны собаки в работе детектива.
СЛУЧАЙ В ПОЛКУ
Это была крайне деликатная история. Думаю, у нас в Третьем Карабинерском полку ее забудут не скоро — то есть вообще не забудут.
Нравы в Третьем Карабинерском были столь же свободны, сколь тверда дисциплина, так что если в полк прибывал простой и незамысловатый служака, склонный жить исключительно по уставу — что ж, ему в этом смысле тоже предоставлялась полная свобода действий и его армейская карьера абсолютно не страдала. Но все же есть предел тому, что Полковник, при всем своем великодушии, считал допустимым. А уж коль скоро Полковник был ярым сторонником
честной игры
во всех смыслах, то и в первоначальном смысле, то есть за карточным столом, о нарушении ее, разумеется, не могло быть и речи. В таких вопросах даже тень подозрения — нечто абсолютно чудовищное.
Ну сами посудите. К библейским заповедям и ко всякому писаному кодексу можно относиться примерно так же, как к залпам арабских ружей при Кассасине:
[2]
ты учитываешь их значимость, принимаешь к сведению, но идешь сквозь них с этакой веселой беззаботностью, ведь, в конце концов, рисковать жизнью — это твоя профессия, не так ли? Но неписаные кодексы, законы чести высятся гранитными бастионами меж руин заповедей и уставов. Они кратки, ясны и порой «неудобны», но горе тому, кто их нарушит.
А раз уж в любом случае следует поступать по законам чести, то среди этих законов есть и вот какой: карточные долги надо платить. Поступать иначе попросту не спортивно. Это все равно что белое перо
[3]
— а такими перьями Карабинеры сроду отмечены не были и вовек не будут.
Короче говоря, кодекс был прост, в каком-то смысле даже примитивен, однако соблюдался свято — чем далеко не всегда могут похвастаться более сложные и развитые системы.
ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД
Истинным домом Малыша Уилсона следовало считать, по-видимому, Атлантический океан, поскольку ни Англия, ни Америка не выказывали ни малейшего желания принимать его у себя. Однако он ухитрился некими кривыми путями пробраться в Лондон и там внедриться — увы, на самом краешке того социального слоя, который именуют криминальным. Мы с Уолдреном встречались с ним время от времени в маленькой пивнушке с подмоченной репутацией в глубине района Сохо — в одном из тех местечек, которые открываются, когда уходит последний почтальон, и закрываются перед приходом первых молочников. Но беседы шли там весьма примечательные, достойные внимания. К сожалению, невозможно сделать добродетель столь же привлекательной, как порок, потому что добродетель — явление негативное, а порок — позитивное. Человек, не позволяющий себе совершать поступки определенного рода, несомненно, является наилучшим гражданином, однако он начисто лишен обаяния тех людей, которые себе позволяют все. Как ни грустно, но это правда.
Когда Малыш Уилсон принимался разглагольствовать, мы обращались в слух: мир, описываемый им, был нам совершенно неведом, а он умел, в своеобразной грубоватой манере, живописать его так, что тот становился близок нам. Наклонив стул под опасным углом, сдвинув черную сигару в уголок рта, Малыш вводил нас в этот странный подпольный мир больших американских городов, — а гидом он был, несомненно, весьма компетентным. Казалось, что по ту сторону океана он боялся не столько шерифов и полицейского начальства, сколько своих сограждан и сородичей по преступному миру: они явно доставляли ему кучу неприятностей. Для нас служила поучением даже сцена его ухода из погребка рано поутру. Засунув руки под полы пиджака, он бросал быстрые, острые взгляды затравленного зверька направо и налево, стоя в дверях, и лишь затем рисковал явить свою неприглядную личность улице.
Богатый опыт — или живое воображение, или и то и другое — позволяли ему зачаровывать нас, когда ему этого хотелось. В ту ночь, о которой пойдет разговор, он пустился в изложение очень длинной истории. Уолдрен считает, что пересказывать ее бесполезно, поскольку главная ее прелесть заключалась в великом и могучем американском языке. (Например, родную страну Малыш ласково именовал «Амуркой».) Ну, я тоже немножко им владею, в общем-то. Во всяком случае, постараюсь дать вам образчик речей Уилсона.
— Я бы больше успел, — так выразился он, — не будь там той старой юбки с помойным ведром. Расскажу вам все, как было, пока еще свежо в памяти.
Было это в некоем городишке, в Амурке. Названия не скажу, это, понимаете ли, может иметь последствия, и потом, история такая могла случиться в любом из дюжины подобных местечек. Вы только вообразите себе город открытый, нет, просто-таки распахнутый настежь — наверное, никакая власть в мире не могла бы его захлопнуть обратно. Город прогнил насквозь сверху донизу, от мэра до последнего посыльного в отеле. Все было в руках мошенников, бутлегеров, киднепперов, головорезов, рэкетиров, грабителей и прочей шушеры. Притом учтите, что бутлегер и грабитель — это зачастую один и тот же человек: сам занимается продажей спиртного из-под полы, а заодно крадет выручку у других парней. Полиция была приручена, судьи безопасны, окружного адвоката регулярно подкупали, с мэром договаривались. Честного судейского не взялась бы страховать ни одна компания. Гангстеры отправились бы с ним на конную прогулку за денек до вынесения приговора их корешу. Потому ничего удивительного, что вам пришлось бы вызвать в суд с полсотни людишек, прежде чем удалось бы подцепить хоть одного. Безопасности не было нигде. Даже представитель прокуратуры штата занимался рэкетом по игровым автоматам в аптеках. Да, сэр, у этого старого городишки, как у бурно кипящего котла, напрочь сорвало крышку. Я там был на подхвате и потому все хорошо знаю: сам промышлял сбытом поддельного пива, пока полиция меня не закупила.
Оскар Уайльд
СФИНКС БЕЗ ЗАГАДКИ
Однажды я сидел в
Cafe de la Paix
, за одним из столиков, выставленных на улицу, и смотрел на блеск и нищету парижской жизни. Потягивая вермут, я разглядывал необыкновенное сочетание надменной пышности и глубочайшей нужды, мелькавших прямо передо мною. Вдруг я услыхал свое имя; обернувшись, я увидал лорда Мерчисона. Мы не виделись со времен обучения в колледже — почти десять лет, — и я был рад нашей встрече; мы тепло пожали друг другу руки. В Оксфорде мы были близкими друзьями. Я очень любил его, он был такой красивый, такой жизнерадостный и к тому же в высшей степени достойный человек. Мы, студенты, не раз говорили о нем: он был бы лучшим из людей, если бы не его полное неприятие лжи. Впрочем, мы восхищались им прежде всего за его невероятную искренность. Теперь же лорд Мерчисон, судя по всему, весьма сильно изменился. Он выглядел встревоженным, и, казалось, некие сомнения одолевали его. Вряд ли это объяснялось скептицизмом, ставшим обычным в наши дни: Мерчисон был убежденным консерватором и верил в Писание столь же твердо, сколь и в палату лордов. Поэтому я счел, что причиной его треволнений может быть женщина, и спросил, женился ли он уже.
— Я не понимаю женщин настолько хорошо, чтобы жениться, — ответил он.
— Мой дорогой Джеральд, — сказал я, — женщин надо любить, а не понимать.
— Я не могу любить там, где не могу доверять, — возразил он.
— О, я уверен, Джеральд, у вас есть какая-то тайна! — воскликнул я. — Поведайте же мне ее!
Бертрам Флетчер Робинсон
ПРОПАВШИЙ МИЛЛИОНЕР
Сейчас, стоя спиной к камину и покуривая, я не мог перестать размышлять об этом деле. Деле, которое бесспорно стоило всех кричащих заголовков в газетах — и которое, казалось, не оставляло места загадкам.
Сайлас Дж. Форд был равно знаменит по обе стороны Атлантики. Миллионные обороты в США делали ему прессу с того момента, как он ступил на английскую землю. Его корпорации, синдикаты и картели заставили проснуться ленивый лондонский бизнес. Газеты захлебывались хвалой и хулой, наперебой выдавая то сплетни, то опровержения.
Форд был миллионером — Форд был на грани разорения, которое вызовет мировой кризис. Пьяница и трезвенник разом, игрок и самый что ни на есть примерный прихожанин, закоренелый женоненавистник-холостяк и влюбленный жених, готовый вот-вот объявить о помолвке… я терялся в той лавине слухов, которая катилась по Британии, шаг в шаг следуя за заокеанским гостем.
А потом тот исчез, сгинул, просто испарился в один момент.
ТАЙНА НЕФРИТОВОГО КОПЬЯ
— Вы инспектор Пис, сэр?
Этот мальчик выглядел как ученик садовника, каковым наверняка и являлся; он застыл на платформе ричмондского вокзала, глядя на нас с торжественностью херувима. Коротышка-инспектор кивнул ему, перерывая карманы в поисках билетов.
— У меня экипаж для вас, сэр.
— Ты из усадьбы Вязы?
Марк Твен
ТОМ СОЙЕР — ЗАГОВОРЩИК
Ну так вот, мы вернулись домой, и я жил у вдовы Дуглас на Кардиффской горе всю зиму и весну и снова набирался у нее и у старой мисс Уотсон хороших манер, а Джим работал у вдовы, чтобы на вырученные деньги когда-нибудь освободить жену и детей. Лето было уже на носу — вылезли первые листочки, и ветреница расцвела. Скоро придет пора играть в шарики, гонять обруч и запускать воздушных змеев; можно уже ходить босиком, а воздух такой мягкий и пахучий, и пар подымается от земли, и птицы в лесу поют. Из комнат выносят печурки и убирают на чердак, а на рынке уже продают пестрые соломенные шляпы и рыболовные крючки, и девчонки гуляют в белых платьях и голубых лентах, а мальчишкам не сидится на месте, и всем ясно, что проклятой зиме конец. Зима — хорошая штука, когда это настоящая зима — со льдом на реках, градом, мокрым снегом, трескучими морозами, вьюгами и всем прочим, а вот весна никуда не годится — сплошные дожди, грязь, слякоть, одно слово — тоска, и уж скорей бы она кончилась. Вот и Том Сойер то же говорит.
Мы с Джимом и Томом радовались теплу и солнышку и в субботу с утра пораньше взяли челнок и поплыли к мысу на острове Джексона, где можно спрятаться от всех и построить планы на будущее. То есть насчет планов — это была затея Тома. Мы с Джимом никогда планов не строим — незачем голову ломать и время впустую тратить, лучше просто сидеть и ждать, что дальше будет. Но Том говорит, что сидят и ждут одни лентяи, а на Провидение тем более нельзя надеяться — от него уж точно никакой пользы. Джим отвечает, что грех так думать, да и говорит:
— Нельзя так, масса Том. Вы Провидению не поможете, да и не нужно ему помогать. И еще, масса Том, если вы что-то задумали, а Провидению это не нравится, то старик Джим вам тоже не помощник.
Том понял, что ошибся, — если так и дальше пойдет, Джим ни о каких планах и слышать не захочет. Решил он попробовать по-другому, да и спрашивает:
НИЧЕГО СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОГО
Для старых мастеров, включая мастеров детективного жанра, как мы уже знаем, весьма характерна тяга и к фантастике, и к откровенной мистике. Но они умели и переосмыслить эту свою склонность. Для Викторианской и Поствикторианской эпохи (включая и синхронные ей пласты американской культуры) очень характерны «ложномистические» детективы. То есть такие, в которых общий ход сюжета сперва настраивал читателей на сверхъестественные объяснения — но в финале выясняется, что это «ложное решение», а на самом деле все обошлось без него.
Крайне любопытно проследить, как в такие игры играют и те, от кого, казалось бы, этого ждать совсем не приходится. Например, Эдгар По, который, хотя и считается одним из основателей классического детектива без всякой мистики, ничуть не меньше (даже больше!) прославлен произведениями по-настоящему мистическими, без всякой «ложности».
Примерно то же можно сказать и о Натаниэле Готорне, который был очень склонен выводить логику своих произведений за грань реальности, однако порой намеренно остается на этой грани, не делая последний шаг и позволяя читателю самому прийти к тем или иным выводам.
Что до Роберта Говарда, создателя знаменитого «Конана-Варвара» (и не только!), то для него, помимо абсолютно «черных» сюжетов, весьма типично, да простится нам этот каламбур, восхваление достоинств белой расы. Сейчас такое мог бы писать лишь крайне тенденциозный автор, но в ту пору представления о корректности не совпадали с нынешними. И тем более ценно увидеть, как говардовские сыщики, вопреки всему, оказываются способны проявить сочувствие и уважение к союзникам или достойным противникам вне зависимости от цвета их кожи. Да и на чувство долга этот цвет не влияет: недаром в рассказе «Оскал золота» великолепный образчик белого супермена готов рискнуть жизнью ради и темнокожей девушки, и китайской девочки.
Эдгар Алан По
ТЫ ЕСИ МУЖ СОТВОРИВЫЙ СИЕ!
Я намерен сейчас разыграть из себя Эдипа
[52]
и в этом качестве раскрыть секрет знаменитой «загадки Брякнисдуру».
[53]
Посему расскажу вам, — ибо это могу сделать я один, — суть того фокуса, который породил «загадку Брякнисдуру», точнее «чудо в Брякнисдуру»: то единственное, достоверное, всеми признанное, неоспариваемое и неоспоримое чудо, которое искоренило среди брякнисдурцев неверие и обратило к истинно ортодоксальной религиозности, ранее свойственной в основном старым дамам, практические умы средних горожан, прежде дерзавших впадать в скептицизм.
Это событие, — о котором негоже рассуждать легкомысленным тоном, — случилось летом 18… года. Мистер Барнабас Тудойсюдойс, один из самых богатых и уважаемых жителей Брякнисдуру, пропал из городка — и, что важно, при таких обстоятельствах, которые заставляли подозревать нечто в высшей степени недоброе. Он выехал верхом из Брякнисдуру в субботу, рано поутру, публично изъявив желание посетить соседний городок, милях в пятнадцать, и воротиться сегодня же: как говорится, ближе к ночи, но в тот же день.
Через два часа после отъезда лошадь его воротилась домой одна, без всадника и без седельных сумок, которые мистер Тудойсюдойс заведомо взял с собой в дорогу. Вдобавок несчастное животное было тяжело ранено и густо покрыто грязью. Все это, понятным образом, крайне встревожило всех друзей старого джентльмена, а когда он не воротился и в воскресенье, жители городка
en masse
[54]
отправились на розыски, надеясь отыскать если не пропавшего, то хотя бы его труп.
Более всех и энергичнее всех хлопотал при этом закадычный друг исчезнувшего, мистер Чарльз Славни, известный в просторечии под кличкою «Славни Чарли» или даже «Славни старина Чарли». Не знаю и знать не хочу, вступает ли тут в силу изумительное совпадение, или же имена наши имеют незаметное влияние на наши человеческие свойства, но более чем несомненно: вряд ли существует на свете хоть один Чарльз, который не был бы открытым, честным, прямым, добродушным, чистосердечным малым, обладателем ясного, звучного, приятного тембра голоса, ласкающим всякий слух, а взгляд его столь же прямо и открыт, как он сам, причем в этом взгляде читается: «У меня чистая совесть, я никого не боюсь и не способен ни на что дурное». Не верите жизни — поверьте театральной сцене: там все положительные персонажи, относящиеся к категории «беззаботный джентльмен», всегда именуют не иначе как Чарльз.
В общем, хотя «Славни Чарли» появился в Брякнисдуру не более как за полгода до описываемых событий и никто ничего не знал о его прошлой жизни, ему не стоило никакого труда познакомиться с наиболее почетнейшими людьми города и завоевать их всеобщее расположение. Любой уважаемый брякнисдурец без колебаний доверил бы ему в долг тысячу и даже более долларов,
Натаниэль Готорн
ЧЕРНАЯ ВУАЛЬ СВЯЩЕННИКА
Пономарь стоял на крыльце Милфордского молитвенного дома, усердно дергая за веревку колокола. Деревенские старики, сутулясь, брели по улице. Румяные детишки весело вышагивали рядом с родителями или шествовали нарочито важно, осознавая, что их воскресные наряды требуют вести себя с особым достоинством. Принаряженные холостяки искоса поглядывали на хорошеньких девиц, и им казалось, что в субботнее утро те выглядят намного прелестнее, чем в будни. Когда большинство народа просочилось в двери, пономарь принялся посматривать на двери дома преподобного мистера Хупера. Выход священника был для него сигналом к прекращению звона. И вот пастор вышел — и пономарь вскричал в изумлении:
— А что это у нашего доброго пастыря Хупера с лицом?
Все, кто услышал этот возглас, тотчас обернулись и узрели знакомую фигуру: это несомненно был Хупер, который неспешным шагом, в задумчивости, приближался к дому собраний. И все они разом вздрогнули, удивившись сильнее, чем если бы вдруг некий неизвестный священник явился вытряхнуть пыль из подушек на кафедре мистера Хупера.
— Вы уверены, что это — наш пастор? — робко спросил у пономаря Гудмен Грей.
— Да, разумеется, это добрый наш мистер Хупер, — ответил пономарь. — Его должен был сменить пастор Шатт, из Уэстбери, но он вчера прислал записку с извинением, что не сможет быть, — ему нужно провести погребальную службу.
Роберт Говард
ОСКАЛ ЗОЛОТА
— Это единственная дорога через болота, мистер. — Проводник показал пальцем на узкую тропинку, вьющуюся среди дубов и кипарисов.
Стив Харрисон только пожал широкими плечами. Расстилавшийся перед ним пейзаж не был привлекательным. В свете послеполуденного солнца длинные тени, словно гигантские пальцы, прикрыли мрачные низинки между поросшими мхом деревьями.
— Вы бы лучше подождали до утра, — продолжал проводник, высокий, долговязый мужчина в ковбойских ботинках и потертой одежде. — Сейчас уже поздновато. Этот мерзавец не стоит того, чтобы гоняться за ним по болотам после наступления темноты.
Роберт Эсташ
ТАК ГОВОРИЛ ШИВА
Тем летом мне случилось получить приглашение отужинать в Вэлкам-клубе при Выставке в Эрлс-корте вместе с одним моим знакомцем-медиком и несколькими его коллегами. И вот один из них, некий доктор Лорье, многообещающий молодой человек, несмотря на юные годы ставший уже признанным специалистом по душевным болезням (в тот вечер он как раз отмечал назначение в одну из крупнейших лондонских лечебниц для умалишенных), рассказал нам следующую занятную историю.
— Должен заметить, мистер Белл, — начал он, — причуды человеческого разума — область весьма обширная и доселе не исследованная. Скажем, недавно я столкнулся с примечательным и ужасным случаем умственного расстройства. Что любопытно, больной не опустившийся отщепенец, а джентльмен, вхожий в лучшие дома. Он не женат, владелец прелестного поместья в провинции. Детство и юность он провел в Индии — там он и помешался на теме, которая ныне выросла до ужасающей в своем величии мономании.
— Вот как? Прошу же, расскажите, пожалуйста. Если, разумеется, это не будет идти вразрез с медицинской этикой.
— Едва ли я заговорил бы об этом человеке, не будь у меня намерения поведать, насколько возможно, его историю.
