Евгений Дрозд

Феникс

I

Сигнал интеркома острогой пронзил душу и выдернул ее из уютной заводи сновидения навстречу беспощадной реальности. Не раскрывая глаз, я нашарил на стене клавишу ответа. - Да, - сказал я хрипло. - Слушаю. Голос капитана-психолога звучал несколько виновато. - Извините, Геннадий Альгертович, что разбудил вас раньше времени, но нам нужно поговорить. Прошу вас зайти минут через десять в кают-компанию. - Слушаюсь, Евгений Дмитриевич, через десять минут буду. - Я еще вас попрошу - разыщите Вараксу и тоже пригласите ко мне. - А где он может быть? - Не знаю. Во всяком случае, не в своей каюте. Там никто не отвечает. - Хорошо, Евгений Дмитриевич, выхожу... Капитан дал отбой. Я посмотрел на часы. До моей смены оставался еще час, а поспать мне дали всего лишь три. Я застонал. Господи, когда, наконец, я смогу выспаться? Перевернуться бы сейчас на другой бок, уткнуться в подушку, зарыться в одеяло и ничего не слышать... Я вскочил с койки, потому что чувствовал еще секунда, и я закрою глаза и в самом деле засну. Быстро оделся, убрал койку в стену. В каюте, более похожей на одноместное купе, царила мягкая полутьма утренних сумерек. Я с детства люблю такое освещение, поэтому света включать не стал. Термос с кофе я приготовил еще с ночи, он стоял на столике около единственного в каюте иллюминатора. Отпивая маленькими глоточками горячую, горькую жидкость, я приблизил лицо к толстому, закаленному стеклу. Под нами были горы. Видимо, "Цандер" пролетал уже над Гималаями. Заснеженные вершины медленно проползали совсем рядом с самолетом, и шли мы, судя по всему, на высоте три-четыре километра. Я допил кофе, ополоснул стаканчик-колпачок и вышел в коридор. Здесь было пусто и темно. Плафоны горели через один и то вполнакала. По сторонам шли закрытые двери кают "галёрников" и других членов экипажа. Почти на половине из них висели прикрепленные липкой лентой бумажки с красным крестом. Знак карантина. Размышляя, куда черти могли в такой час занести Вараксу, я дошел до каюты бортового доктора. Дверь была приоткрыта, я постучал и, придерживая дверь за ручку, заглянул внутрь. Доктор в одежде сидел на откинутой койке - то ли уже встал, то ли еще не ложился. На коленях у него стоял открытый чемоданчик со всякими медицинскими причиндалами. Доктор что-то в нем перекладывал, чем-то звякал. На столике у иллюминатора бледным пламенем горела спиртовка. Надо полагать, что доктор, как и я, любил покойный час утренних сумерек, поскольку электричество и у него не было включено. - Доброе утро, Роберт Карлович,- сказал я.- Как там наши? Доктор, не отрываясь от своего занятия, что-то буркнул. Слов я не разобрал, но этого и не требовалось. И так было ясно, что утро отнюдь не доброе и что больные продолжают оставаться больными. И на ноги они встанут не скоро, а значит, и выспаться мне и всем остальным "галерникам" придется тоже не скоро. Не раньше чем вернемся в Капустин Яр. "Цандер" заложил пологий вираж, мы вышли из тени горного массива, и через иллюминатор в каюту ворвались прямые лучи только-только взошедшего солнца. Огонь спиртовки стал совсем невидимым, а на лице доктора резче обозначились морщины, складки у рта и мешки под глазами. "Да,- подумал я,- старику нелегко... Впрочем, кому сейчас легко?" А вслух сказал: - Извините, доктор, вы случайно Вараксу не видели? Роберт Карлович со вздохом захлопнул чемоданчик и посмотрел наконец в мою сторону. Даже при таком освещении было заметно, что глаза у него красные от бессонницы. - Я видел Вараксу, Геннадий Альгертович,- усталым голосом ответил он.Четверть часа назад Богдан Янович проследовал на смотровую площадку на верхней палубе "Цандера", чтобы, по своему обыкновению, встретить рассвет и позаниматься дыхательными упражнениями. Вы его там найдете, Геннадий Альгертович... - Спасибо, Роберт Карлович, извините,- проговорил я, аккуратно прикрывая за собой дверь Век живи - век учись. Оказывается, у Вараксы есть привычка встречать рассвет, а я об этом даже не подозревал. А ведь он числится в моей четверке "галерников".. Смотровая палуба не герметизирована, и по ней гуляют ледяные сквозняки. Я запахнул полы куртки и сглотнул слюну, чтобы выровнять давление. Богдан, голый по пояс, стоял у широкого, во всю стену, смотрового окна и сквозь поляроидные стекла мрачно созерцал огненный шар, висевший в фиолетовой пустоте меж двух сверкающих, заснеженных пиков. Меня он не заметил. Я кашлянул. Богдан вздрогнул и метнул в меня какой-то дикий взгляд. Впрочем, лицо его тут же расслабилось. - Чего тебе? - буркнул он. - Капитан-психолог вызывает. В кают-компанию. Варакса ответил не сразу. Казалось, его гложет какая-то неотвязная мысль. Он бросил озабоченный взгляд в сторону Солнца, потупил взор, что-то обдумывая, и лишь тогда ответил: - Понял. Передай, что иду. Оденусь только... По дороге в кают-компанию я все пытался представить себе набор хромосом, породивший личность с таким здоровьем и такой внешностью. Фигура древнегреческого атлета, смуглая, матовая кожа ямайского невольника-мулата и профиль римского императора в сочетании с кельтскими глазами и шевелюрой. Да и характер - напористость добивающегося взаимности Казановы и кротость караибского флибустьера. Откуда бы это все в его родном Ивье? Впрочем, мать его, кажется, не то ассирийка, не то азербайджанка - горячая южная кровь, все такое... В кают-компании был только капитан-психолог. Он глядел в иллюминатор, стоя с заложенными за спину руками. - Садитесь, Геннадий Альгертович, - сказал он. - А что Варакса? - Сейчас будет, Евгений Дмитриевич. - Что ж, подождем. Он снова отвернулся к иллюминатору. Я опустился на круглую табуретку-пуф, прислонился к стене и вытянул ноги. Перед глазами оказались атрибуты кают-компании, коими она отличалась от всех остальных отсеков корабля: полка с двумя десятками книг и стереокассетником и большая фотография над ней. Фотку эту я видел сотни раз, но надо же куда-то глядеть. Вот я и пялился на изображение летательного аппарата сигарообразной формы, с пропеллером в носовой части и ракетной дюзой в кормовой, с тремя парами коротких, широких крыльев, идущих одна за другой вдоль фюзеляжа, и со множеством иллюминаторов. Многие думали, что это снимок нашего самолета. На самом деле это была фотография модели межпланетного аэроплана-ракеты, проект которого Фридрих Артурович Цандер разработал еще в 1924 году. В проекте было предусмотрено измельчение и сжигание в качестве ракетного топлива металлических частей самолета, ставших ненужными. Таким образом, увеличивалась дальность полета. Странно, Цандер серьезно верил в осуществимость этой идеи, мечтал полететь на своем аэроплане на Марс. А ведь тогда это было чистейшей фантастикой. Увлеченные в те времена люди жили... Часто бывает, что техническая мысль описывает круг и возвращается к старым, как кажется, давно похороненным идеям. Был изобретен усилитель Дойлида, появились компактные термоядерные реакторы с принципиально новым методом удержания плазмы, и оказалось вдруг, что форма модели Цандера идеально подходит для исследования верхних слоев атмосферы Венеры, и вот, пожалуйста, мечта подвижника Фридриха Артуровича воплощается в титановых сплавах. Ну, конечно, части самолета мы не сжигаем, хотя, в случае нужды, и это можем. Но вообще-то, когда мы идем на ракетной тяге, то испаряем рабочее вещество. А им может быть все что угодно - камни, песок, вода... Я глядел на фотографию и вдруг увидел, что рамка ее куда-то исчезла, как и стена за ней, а самолет, описав вираж, с хриплым рычанием устремился прямо на меня, целя в переносицу. За штурвалом сидел Варакса, и за мгновение до того, как в меня врезаться, он превратился в черный скелет, окутанный облаком золотистого пламени. Я заорал и проснулся. Оказалось, что рычание было моим собственным храпом и что я почти сполз на пол, а надо мной стоят Богдан и капитан-психолог. Капитан смотрел на меня с сочувствием, Варакса с ехидной ухмылкой. И спал же, мерзавец, не больше моего, а свеж, как огурчик. Как это ему удается? Я, стараясь не краснеть и не глядя на них, восстановил исходную позу, а капитан, заминая неловкость, предложил Богдану сесть и перешел к делу. - Я позвал вас посоветоваться насчет графика вахт. Полчаса назад у меня был Роберт Карлович, и он не сказал ничего утешительного. Больные войдут в форму не раньше, чем через три дня. Более половины "галерников" недееспособны. А лететь нам еще почти три тысячи километров. Мы с доктором прикидывали и так и этак, разбивали остатки четверок в разных вариантах... Все равно получается, что кому-то придется стоять две смены подряд. Когда я спросил доктора, кто лучше всего подходит для этого, он указал вас, Богдан Янович. Вот я и хочу обсудить с вами... - Евгений Дмитриевич,- перебил капитана Варакса, - ну чего вы крутите? Вам нужно мое согласие стоять две смены? Да, пожалуйста, хоть круглые сутки! Если надо, то я и один смогу плазму держать. Не в этом дело... - В чем же? Варакса замялся, на его лице появилось давешнее выражение, когда он смотрел на Солнце. - Я могу высказать свое мнение? - Да, конечно. Богдан подался вперед и, глядя в упор на капитана-психолога, сказал: - Тогда я бы посоветовал немедленно прервать полет, приземлиться на любую подходящую площадку и погасить реактор. Мы с капитаном ошеломленно уставились на Вараксу. Погасить реактор! Ну, Богдан! От кого угодно мог я ожидать такого, только не от него. Первым опомнился капитан: - Вы это серьезно, Богдан Янович?! - Нет, шутки шучу! - Но... надеюсь, вы сознаете, что у нас с капитаном-штурманом должны быть очень веские основания, чтобы отдать такой приказ? - Основания есть. Через несколько часов на Солнце произойдет мощная вспышка, а значит, тут у нас будет сильнейшая магнитная буря. Мы не сможем удержать плазму в переменном магнитном поле. - Это опасение или твердая уверенность? - Скажем так - серьезные опасения. - Значит, все же не полная уверенность. Это раз. А во-вторых, откуда вы вообще взяли, что будет вспышка? По радио что ли передавали? Варакса на секунду замялся и поерзал в кресле. - Я это просто чувствую. Можете назвать это интуицией. Но что вспышка будет - в этом я уверен. Капитан смотрел на него недоверчиво. - Как это вы можете чувствовать? Варакса недовольно скривился, снова поерзал. - Я не могу этого объяснить. Чувствую, и все. - И вы считаете, что мы должны принять такое решение, основываясь только на ваших субъективных ощущениях? Всего лишь час назад была связь с центром управления полетом, и ни о чем таком мне не говорили. Кому я должен верить? Варакса мрачно молчал. Капитан вздохнул. - Ну хорошо, Богдан Янович, если вы согласны стоять две вахты, то у меня к вам все. А насчет реактора... Что ж, обещаю вам, что ваши соображения будут приняты во внимание и рассмотрены самым серьезным образом. Богдан зыркнул на нас глазами, молча поднялся и вышел. Когда за ним закрылась дверь, капитан повернулся ко мне. - Ну и что вы на это ? Я пожал плечами. - Не знаю, что и сказать. Но то, что именно он предлагает погасить реактор, говорит о многом. Мне кажется, надо прислушаться. - Погасить несложно. Но сможем ли потом запустить - вот вопрос. А если не сможем и придется вызывать спасателей? Чем это обернется для проекта, вы знаете. Это я знал очень хорошо. "Цандер" был началом принципиально нового этапа в нашей космонавтике. История освоения космоса уже знала космические самолеты-орбитальники на химическом топливе - американские "шаттлы", наши "бураны". Но космического самолета на термоядерном приводе, способного совершать межпланетные перелеты, - такого еще не было. Правда, конкретно наш "Цандер" для космических просторов не предназначался. Это был просто самолет с термоядерной силовой установкой. В нынешнем полете испытывались главным образом реактор и экипаж. Нам требовалось облететь вокруг земного шара и доказать, что сменяющиеся четверки "галерников" способны поддерживать непрерывную работу реактора в течение сколь угодно долгого времени. Как у всякого нового начинания, у проекта "Цандер" имелось немало влиятельных противников. В этом полете нам нужна была только победа. Малейшая неудача - и проект если и не зарубят, то задвинут в достаточно долгий ящик. - В конце концов, - сказал я, - большую часть пути мы проделали. Осталось-то всего ничего. - Не имеет значения. Противникам проекта мы сможем заткнуть глотки, только если выполним программу на все 100% и приведем "Цандер" назад в Капустин Яр. Они к любой мелочи прицепятся. - Богдан сказал, что вспышка будет через несколько часов. Может, нам перейти на ракетную тягу - тогда, глядишь, и успеем проскочить. - Думал уже. Загрузка рабочей массы весь выигрыш в скорости съест. Кого мы можем на погрузку бросить? Почти никого. Вот если бы мы шли над морем... Да, если бы мы шли над морем... Когда "Цандер" двигался на ракетной тяге, скорость увеличивалась раз в десять, но зато расходовалось рабочее вещество. Над морем просто: сели на поверхность ("Цандер" был амфибией с вертикальным взлетом и посадкой), сбросил вниз шланг - и закачивай воду в трюм. А здесь, в горах, придется вручную загружать снег или камни. Та еще работа. Особенно, если учесть, что выполнять ее придется часто - трюм у нас, увы, маловат. - Ничего не поделаешь,- сказал капитан.- До Каспия придется идти на винтовой тяге. - Но если он прав и реактор сам погаснет, а мы загремим на скалы, то проекту конец. - Если он прав. Все сводится к тому - можно ли ему верить. Вот вы можете? - Да, могу. - А я нет. - Но почему, Евгений Дмитриевич? - Беспокоит он меня, этот ваш Варакса. "Галерники", конечно, все личности яркие, но Богдан слишком уж... э-э... самобытен. Все эти его экстравагантные теории... Как он, кстати, уживается с остальными членами четверки? - Нормально уживается. А в работе ему вообще равных нет. Такое понимание плазмы не часто встретишь. Можно сказать, он ее любит. - Вот чего я как раз и опасаюсь. Не переходит ли эта его страсть в мономанию, в паранойю? - Ну что вы! Он мужик нормальный. Ну, увлекается, перегибает, не без того. - А на какой почве у них с Охотниковым возник конфликт? - Конфликт? - Ну, ссора, во время нашей стоянки на атолле. - А, это! Ну, какая там ссора. Обычная их стычка по теоретическим вопросам. Вы же их характеры знаете. Охотников - педант, любитель точных определений, а Богдан все больше на интуицию напирает. Вот они и спорят по любому поводу. - Но, насколько я знаю, тогда страсти особенно разгорелись. Что они не поделили там, на атолле?

II