Я очень рано почувствовал, что родился не зря.

Признаю, что такая точка зрения подходит для любого существа на Земле. Но я осознал это сильнее и раньше других, поскольку чрезмерное стечение того, что именуют случайностями, подавляет самую мысль о случайности.

Когда я представляю себе рассеянные по двум векам лица или одни лишь силуэты тех, через кого пришла к осуществлению моя жизнь, когда, перешагивая океаны и континенты, оцениваю их географический разброс, когда прикидываю, насколько маловероятны были их встречи, однако произошедшие, когда прохожу через эту пеструю портретную галерею, где соседствуют противоположности и сталкиваются характеры, но все же объединяются, часто лишь для того, чтобы тотчас же снова разделиться, когда подвожу там итог трудов и мечтаний, амбиций, свершений и неудач, в которых единства было не больше, чем в диссонансе, мне не удается убедить себя, что все это случайность. Хотя мы видим лишь самый кончик нити, который Парка вытянула из бесконечности для каждого из нас.

С юного возраста — я хочу сказать с тех пор, когда начинает формироваться мысль, — и вопреки баюкавшим меня семейным легендам, которые венчали ореолом оправданной или приукрашенной славы эти призраки, явившиеся в четырех основных точках, у меня никогда не возникало впечатления, что я их потомок

по нисходящей линии.

Скорее уж я чувствовал себя

восходящим

— упрямо поднявшимся странными окольными путями по склонам земли, по излучинам рек и по ступеням времени, чтобы выплыть на поверхность сознания и действия.

Я верю просто, но твердо, что воля к жизни предшествует самой жизни, что она приходит из дальней дали и упорно ищет себе обиталище, потому что она — частица божественного в нас, упорядоченная связь с космосом.

Явились ли эти охочие до приключений дворяне из Порто или Лиссабона, из Альгарве или Браганцы, чтобы после странного Тордесильясского договора, по которому Папа Александр VI Борджа разделил владение Западной Индией между двумя иберийскими королевствами, создать империю для короля Португалии?

За четыре века Океан стер кильватерный след их каравелл.

Испанцы отправили своих

конкистадоров

— «завоевателей», португальцы своих

дескобридоров

— «следопытов». Вся разница в названии. Из этого раздела родилась Бразилия.

На ее северном побережье, всего в одном градусе от экватора, я и нахожу моих первых поддающихся распознанию предков — в городе Сан-Луис провинции Мараньян.

Сан-Луис был основан французами, в те времена, когда они тоже хотели выкроить себе кусок на новом континенте, в самом начале царствования Людовика XIII, откуда и название Сен-Луи, которое получило их поселение.

В Нарбоннезе, прежней Нарбоннской Галлии, от античной цивилизации сохранилось больше, чем почти во всех остальных областях Франции. Эта провинция помнит, что была римской. Земля здесь суха, дух горяч.

Маленький, когда-то укрепленный городок Лаграсс между Нарбонной и Каркассоном был из тех поселений, что не входили ни в какой феодальный лен и управлялись самостоятельно, избранными

консулами.

Семьи, из которых когда-либо выходил

первый консул,

удостаивались чести называться

консулярными.

Таковой была семья Крос — конечное «с» в этом южном краю произносится.

В середине XVIII века тут успешно занимался ремеслом портного Мартен Крос, обшивая местных именитых граждан. На роль крестного отца для своего первенца Антуана, родившегося в 1765 году, он выбрал из своих клиентов архитектора. Ребенок оказался одаренным, и архитектор подтолкнул его к учебе, не подозревая, что тот даст начало череде странных потомков, у каждого из которых будет особенная судьба. Оставив сукно и родительские ножницы своему младшему брату, Антуан Крос, которого я впредь буду называть старшим, в двадцатилетием возрасте оказался преподавателем средних школ Брива и Перигё, у «братьев христианского вероучения».

В 1792 году, во время революционных бурь, Антуан Крос вернулся в Од и набрал там батальон из семидесяти семи добровольцев. А в 1794 году безумно влюбился в Пернетту Бланшю, весьма красивую барышню-протестантку, родившуюся в Женеве и, как говорили, довольно близкую родственницу Жана Жака Руссо. На ней он и женился февральским вечером, в девять часов, в пиренейской деревне, где стоял его отряд. Какие счастливые или несчастливые часы привели его к рубежам Испании? Потом Антуан-старший почти сразу же ушел к границам и вновь появился только через пять лет, все в том же капитанском чине, с которым уходил, и обосновался в Лезинъяне, открыв там частную школу.

Помимо различных школьных учебников он написал «Опыт общей грамматики», получивший в 1800 году премию Французского института как «полезнейший для народного образования».

Старший, Антуан, был тем самым блестящим студентом-медиком, который очаровал прекрасную бразильянку, дочь Маноэля Одорико Мендеса, и женился на ней. Брак, вне всяких сомнений, необычный. Я еще вернусь в свое время к Антуану Кросу, моему прадеду с материнской стороны, поскольку его жизнь отнюдь не лишена интереса.

Второй сын. Анри Крос, художник и скульптор, добился известности. Своей худощавостью, бледным лицом и пушистой бородкой он, по словам современников, напоминал вельможу эпохи Возрождения, но вельможу, у которого постоянный жар. Эдмон де Гонкур описывает его как «худющего, чернявого, заросшего бородой малого с пристальным взглядом черных глаз, от которого становилось не по себе».

Тоже увлеченный античностью, он разгадал или полагал, что разгадал, древние секреты восковой живописи и египетской стеклянной массы, которые так и не захотел раскрыть. Он делал бюсты и медальоны Эредиа, Франсуа Коппе и многих других. Получал заказы от Александра Дюма. На лестнице дома Виктора Гюго на Вогезской площади можно видеть большой фонтан его работы из одноцветной, странно светящейся стеклянной массы. Но куда подевались большие барельефы Истории воды и Истории огня?

У Анри Кроса была мастерская в Севрской школе, приписанной к министерству изящных искусств; в ту же пору его наградили орденом Почетного легиона.

Роден сказал о нем: «В его скульптуре есть безмятежность, которая роднит ее с греческим искусством; это, полагаю, лучшая похвала, какую только можно сделать художнику. Крос — один из самых славных ваятелей XIX века». Но это было сказано на его могиле. И Роден добавил, что придало несколько иной оттенок его словам: «Он прошел незамеченным». Означает ли эта оговорка, что Анри Крос заслуживал более высокого мнения в глазах своей эпохи?

На полях литературной истории мне надо записать еще один анекдот.

В 1870 году во время обстрела Парижа дом на улице Ренн, в котором обитал Шарль Крос, был частично разрушен, и он на несколько дней нашел пристанище у своего друга Верлена. Таким образом, когда этот последний в следующем году выманил из Арденн «гениального подростка» Рембо, но не знал, где его поселить, было вполне естественно, что с просьбой о приюте для своего юного протеже он обратился к Кросу.

Рембо прожил у Кроса только две недели, успев за это время изгадить квартиру грязными башмаками и выдрать из литературного обозрения стихи своего гостеприимна, чтобы воспользоваться ими самым пошлым образом. А потом в одно прекрасное утро Шарль Крос, стоявший, по счастью, перед зеркалом, увидел, как сзади подкрадывается Рембо, собираясь всадить ему между лопаток длинный кухонный нож. Тогда он попросил Верлена подыскать другое жилье этому очаровательному юноше.

Крос был незлопамятен. Случай не помешал ему участвовать в подписке, которую Верлен затеял ради «питомца муз», и питомец дважды засвидетельствовал ему свою признательность — в обстоятельствах, о которых я сейчас расскажу.

Однажды в кафе «Дохлая крыса», где они все втроем пили, Рембо, якобы желая показать некий опыт, попросил Кроса и Верлена положить руки на стол, что они и сделали, сочтя это шуткой. Крос едва успел отдернуть свои, когда Рембо выхватил нож из кармана, но Верлену досталось — тот полоснул его по запястью.