Свадьбу гуляли на корабле.

Кораблик был симпатичный, где надо комфортабельный, где не надо — виртуальный, для красоты. Сквозь кружевные паруса просвечивало небо, снасти расчерчивали его в клеточку, а самый кончик мачты с национальным флажком слегка плыл на границе кондишенного купола, не рассчитали. По верхней палубе прогуливались гости, сплошное публичное гламурье, не вылезающее с Острова и телеэкранов. Андрей отснял корабль во всех ракурсах, набрал крупных планов особенно узнаваемых випов, и Юлька уже успела отсмотреть: ничего так, сойдет на перебивки. И вообще все отлично, если б не отсутствие до сих пор собственно сладкой парочки, олигарха с его моделькой. По релизу их ждали уже полтора часа назад. Блин.

Было прохладно, все-таки Остров, расслабляйся и получай удовольствие. Андрей, собственно, так и делал. Для прессы приготовили отдельный фуршет на нижней палубе, рассчитанный на после-церемонии, но пресса, понятное дело, прорвалась и фуршетила вовсю: у всех график, у всех он летит, какое там после. А на обратном пути, между прочим, снимать цены на фрукты, блицы по креативной сиесте и синхрон банкира Старкова по дружбе для Дашки. По-любому, Андрюху надо выдергивать. Юлька сунула в карман кондишен — давно пора, на Острове ходить с кондишеном стремно, сразу видно материк — и двинулась на приступ.

— Юлька! — жизнерадостно заорал оператор, как будто увидел ее впервые за пару месяцев. — Давай сюда! Чего тебе налить?

— Все дело в том, что в этой стране никогда не будет счастья, — сказал Ливанов. — Стабильность, ресурсы, экономический рост, развитие интеллектуальных и культурных сил, прекрасный, чтоб его, климат, даже вменяемая власть — все это у нас уже есть или теоретически может быть. А счастья не будет.

— Я счастлива, — пискнула из-под мощной ливановской подмышки Катенька.

Никто, конечно, не обратил внимания. Катенька задумывалась как чисто декоративный элемент вечера; будь у нее хоть капля вкуса и мозгов, она вообще не подавала бы голоса.

— Красиво, Дима, — кивнул Герштейн. — Как всегда у тебя. И, как всегда, неправда. Счастье у нас все-таки субъективная категория, допускающая разгул релятивизма и разброс толкований. С таким же успехом я могу заявить, будто в мире абсолютно все в той или иной степени несчастны, и что ты мне возразишь? Почему именно эта страна?

— Кеш, ты бы определился, что ли, — неопределенности Юлька не терпела больше всего в этой жизни. — Дают или не дают?

— Дадут, куда они денутся. Но с небольшими оговорками, — втолковал, как маленькой, Иннокентий. — Оно так всегда, что тебя, собственно, удивляет?

— Давай по пунктам.

— Да какие там пункты… Короче, им звезды нужны. Тогда дадут.

В субботу Диванов повел дочку в зоопарк.

Под это дело удалось отмазаться от одного телеэфира и двух интервью, от нескольких приглашений на пьянки по разным поводам, от Юрки Рибера и напоследок от Катеньки — ее он, оказывается, обещал куда-то увезти на выходные, однако в упор об этом не помнил и в искусственный интеллект не записывал. Но против зоопарка никто и пикнуть не посмел.

Тут Ливанов мог собой по-настоящему гордиться: за последние годы ему удалось приучить эту страну к мысли, что есть вещи априори более ценные и важные, чем что бы то ни было в мире — и на первом месте среди оных стоит его, ливановская, семья. Впрочем, ему нравилось думать, будто другие семьи данная максима тоже по касательной цепляет, а значит, его моральный авторитет способствует оздоровлению общества. Хоть что-то хорошее с того авторитета, хоть шерсти клок. Правда, этой стране оно мало поможет.

На большеглазой ламе шерсть действительно висела клочьями, что очень обеспокоило Дилю:

— Да, Дмитрий Ильич… Не может быть, какая удача!..Конечно, разумеется, будем очень рады. Я вам перезвоню. Еще раз большое спасибо, — Вероничка повесила трубку и улыбнулась снисходительной ухмылкой профессионалки.

— А меня он послал, — задумчиво сказала Юлька.

Редакторша пожала обнаженными плечами, не снисходя до объяснения очевидного. И то правда, на Юлькиной памяти Вероничку действительно никто и никогда не посылал. Вот сама она могла своим вкрадчивым, протяжным и всегда, не только в сиесту, будто заспанным голосом послать кого угодно и как угодно далеко.

— Послезавтра он у нас в эфире…

Мидии шкворчали на раскаленном солнцем ржавом листе, подпрыгивали, некоторые раскрывали створки, но все равно оставались безнадежно сырыми. В отличие от Юлькиных носа и плеч, прожаренных по самое не могу.

Периодически она отползала под прикрытие куцей тени домика, но наглые чайки только того и ждали — приходилось выскакивать с воплем, дребезжанием железа и гулким гудением пустот под ногами: тогда здоровенные птицы лениво взмахивали крыльями и отлетали в сторону, как правило, все-таки прихватив в клюве мидию-другую. Серега, выкарабкиваясь на поверхность, матерился почем зря. Правда, в воде он сидел практически безвылазно, сволочь.

Когда Юлька предложила нормальную и разумную вещь: нырять за мидиями по очереди, — его на ровном месте сорвало с катушек. Минут десять подряд оператор Сергей Василенко, известный на студии своей неподъемной ленью и мирным нравом, орал во всю глотку, что он мужчина, добытчик и воин! — а она, женщина, должна, блин, знать свое место, а именно готовить еду, гонять чаек и не бухтеть. Ужас, что делает с людьми (и, главное, с какой скоростью!) экстремальное погружение в герметичную модель традиционного социума, размышляла Юлька. Даже интересно понаблюдать, как далеко его занесет в мужском шовинизме, в частности, относительно широты понимания ее, Юлькиных, женских обязанностей. Ладно-ладно, размечтался. У нее и в мыслях не было безропотно принимать навязанную ей социальную модель. Просто очень уж хотелось печеных мидий. А ну кыш!..

На небе не виднелось ни облачка, и, отражая его голубизну, культурный шельф синел ярко и чисто, как море. Смотреть против солнца на берег на получалось, сразу слезились глаза. Впрочем, по Сережкиным расчетам, до полудня дайверы должны дрыхнуть. После чего он всерьез намеревался трансформироваться из добытчика в воина и даже отковырял уже от конструкции базы гнутый кусок арматуры. Ну-ну, Юлька бы посмотрела.

Вода была прозрачная, гораздо чище, чем обычно на культурном шельфе, наверное, давно не было шторма. А может, и объективно успела очиститься за те десять с чем-то лет, что Юлька здесь не ныряла. Сквозь стекло новенькой маски шельф просматривался четко, до камешка, до обрывков проводов на столбах и битых бутылок на дне.

Правда, пока плыли над спальными районами, смотреть было особенно не на что. Ряды одинаковых многоэтажек темнели дырами бывших окон, обрамленных колышащимися водорослями, сквозь бетонные остовы проплывали туда-сюда стайки мелких рыбешек. Иногда Юльке казалось, будто в подъездах шевелится что-то крупное и жуткое, но это были, разумеется, ее девичьи фантазии, базированные на дайверских байках. Ничего крупнее кефали, отраженной в локальной песенной традиции бывшего областного центра, на культурном шельфе не водилось.

Впереди уверенно греб ластами руководитель экспедиции Юрка Рибер. Рибера Юлька, как выяснилось, прекрасно знала: несколько лет назад они пересеклись на международном саммите, где главы держав беззастенчиво бухали часами напролет за закрытыми дверьми, а журналисты, томясь в ожидании, бухали в вестибюле, что, понятно, весьма сближает. Опознав друг друга (впрочем, не сразу) Юрка и Юлька с воплями кинулись друг другу в объятия и закружились, сотрясая базу; дайверы поаплодировали. Самое смешное, что Ливанову все это заметно не понравилось.

За Рибером плыли с двух сторон, похожие на щуплых бодигардов, а еще больше на свиту крупной рыбы, двое студентиков в цветных аквалангах и семейных трусах, красиво развевавшихся в воде: от гидрокостюмов Колька Иванченко посоветовал отказаться, воды культурного шельфа и так прогревались по самое не могу. Сам Колька порывался держаться впереди, указывая дорогу, но плавал он хуже и потому все время отставал, а Юрка так или иначе не производил впечатления человека, которому надо что-то указывать.

Острова Ливанов не узнал.

Он догадывался, что так и будет, но не предполагал, до какой степени все продвинулось. Его журналистские командировки на Остров имели место быть еще в те времена, когда здесь вовсю шел передел собственности и сфер влияния, немыслимый развал и распад всего соседствовал с бурным строительством и обустройством нового, контрасты били наотмашь по всем органам чувств, и все это было настолько же мелко и приземленно, сколь и величественно. Остров тогда не просто делили, продавали и застраивали — его выдумывали и создавали заново, с широким креативным размахом, который не мог не вызывать восхищения.

Разумеется, то был не банановый размах. Основную часть Острова с самого начала выкупили олигархи этой страны, которым уже тогда на родине становилось более чем неуютно. Местные же сдали ключевые позиции практически без боя: на тот момент, сразу после обвала глобального потепления, никто из них еще не успел опомниться, зализать раны, переориентироваться на выгодную кондишенную сферу. А уже через пару лет подобраться к Острову стало невозможно. Собственно, территорией Банановой республики он числился до сих пор скорее номинально: на самом деле ничем банановым тут и не пахло, ни в имущественном, ни в социальном, ни в ментальном, ни в любом другом смысле.

Как только издательская торпеда (кроме Ливанова, поехали сам Паша, его исполнительный директор и по совместительству жена Аля в, похоже, лучшем своем черном коктейльном платье и мальчик на реализации с пачкой «Валентинок», выгрызенной-таки из типографии) нырнула под кондишенный купол, похожий издали на мираж над раскаленным асфальтом, к ним тут же подскочили два патрульных катера и вежливо, но ненавязчиво отбуксировали к специальному закрытому причалу. По морю, разительно отличавшемуся от культурного шельфа и фактурой, и цветом, здесь раскатывали только яхты. Изысканные, стильные, сплошь на кружевных, белых или нежно-бирюзовых, лиловых и закатных, с большим подозрением на виртуальность, парусах.