Бенард Селебр вовсе не искал приключений, когда услышал крик женщины.

Резко развернувшись, Бенард поспешил назад по переулку. Нильс, который, спотыкаясь, шел рядом, не сразу понял, что остался один. Он бросился назад и схватил обеими руками мощную руку друга.

— Нет, не нужно! Никаких неприятностей, Бенард. Бенард, они воины! И их трое! Тебя разорвут на части.

Поскольку Нильс был не только слабее Бенарда, но и куда пьянее, тот против воли потащил его по переулку. На закате солнца они с друзьями пошли праздновать помолвку Нильса с дочерью главной кухарки дворца и немало преуспели в этом занятии. Бенард охрип от громких песен, а мир вокруг купался в хмельном веселье — пока не прозвучал женский крик.

Несмотря на приближение рассвета и мрачные тени, заполнявшие переулок, воздух оставался сырым и теплым, как в парильне; птицы охотились на насекомых, сверчки выводили рулады в кустах. Красные сполохи только-только появились на востоке, город спал, но Бенарду хватило света, чтобы понять: громогласные верзилы у дверей таверны, мимо которых он только что прошел, — воины. Он не заметил, что с ними женщина. И закричала она лишь теперь.

Орлад Орладсон

слушал

бога, это было четвертым испытанием второго уровня. Он стоял с завязанными глазами перед Его изображением, сжимая в правой руке бронзовый меч, а в левой — топор. Он был полностью обнажен, если не считать веревочного ошейника, который носил с тех самых пор, как три года назад выиграл право на послушничество. Командир войска Гзург разрешил кандидатам просить одежду для этого испытания, поскольку оно проходит в ледяном Нардалборге, но, естественно, все они с презрением отказались продемонстрировать

такую

слабость.

Они должны

слушать

священного Веру до тех пор, пока он их не отпустит. Им не позволили шевелиться, хотя великодушно разрешили время от времени двигать пальцами ног, чтобы восстановить кровообращение. Кандидат, который уронит свой меч или топор до того, как его отпустит Веру, подвергнется наказанию, скорее всего такой сильной порке, что в дальнейших испытания он участия не примет.

Неприступная крепость Нардалборг контролировала во Флоренгии пути доставки провизии для лорда крови Стралга. Построенная на каменистых унылых пустошах, она охраняла дорогу из Трайфорса к Леднику, видневшемуся в пяти мензилах от крепости, чье зловещее сияние заполняло небо на востоке. Пронизывающие ветры правили в этих землях, гнали серые потоки дождя на предательские болота, бездонные черные озера и окутанные белой пеной реки. Здесь бродили котомедведи и еще более свирепые скалистые медведи. Сильный ветер дул и сейчас; он стонал среди скатов крыш и стучал открытой ставней: бум, бум, бум. Этот грохот мог любого свести с ума.

Орлад чувствовал горький торфяной запах и колючий ветер, обжигавший голую кожу, но ничего не видел. Мамонты в загонах время от времени издавали трубные звуки. Неумолчный глухой голос водопада всегда слышался в Нардалборге; именно проклятые ставни не давали Орладу покоя и страшно его раздражали.

Шестнадцать кандидатов пришли в храм на испытание — когда? Вчера? Или много дней назад? Определить это можно было только по голоду, жажде и боли. И по грохоту проклятой ставни. Иногда раздавался стук дождя или мокрого снега по крыше. В темноте возникали диковинные огни, и Орлад знал, что у него скоро начнутся галлюцинации. Известно, что во время испытания бог отвергает неугодных кандидатов, навсегда сводя их с ума.

Салтайю Храгсдор называли Королевой Теней — это помимо прочих, менее лестных имен. Ее происхождение было загадкой, и никто не знал, сколько ей лет. Ее очень боялись, поскольку ходили слухи, что она Избранная Ксаран, и Древнейшая наделила ее жутким могуществом. Не вызывало сомнений, что всякий, кто выступал против нее, умирал.

Королева Теней… Темная королева. В течение пятнадцати лет она была регентом своего брата, лорда крови Стралга, дожидаясь его возвращения из Флоренгии. В пятнадцатый раз весна открыла перевал, и распоряжения Стралга полетели с бесчисленными почтовыми колесницами из Трайфорса в Бергашамм, а затем на быстрых кораблях в Скьяр. Салтайя передавала приказы, как всегда делая вид, что они поступают от ее мужа, сатрапа Эйда.

Лучше всего она чувствовала себя после наступления темноты, но в Скьяре многие не любили дневной свет. Дни становились невыносимыми, воздух в каньоне напоминал тяжелое одеяло из шерсти архара, неподвижный и густой, даже на ее любимой террасе высоко над рекой. Накидка из черного полотна облепила тело; головной убор пришлось сбросить. В комнате у нее за спиной, на полу, каждый под своей лампой, сидели писари и деловито водили палочками по глиняным дощечкам, проливая пот на выложенный плиткой пол. Тяжелые шторы закрывали двери, отрезая свет.

— Пиши. От сатрапа Эйда командиру войска Ландару, правителю Салнорна. Обычные обращения, обычные приветствия. — Она подождала, глядя в темноту. — У вас в качестве заложника содержится Мардо Стигетто из города Равима. — Салтайя старательно произнесла чужие названия и имена. — Сообщите…

Она гордилась своей памятью, но прошло много лет, да и заложников брали немало. Это случилось около двенадцати лет назад; пухлый, довольно глупый ребенок, лет четырех или пяти…

Старейшая проснулась с осознанием того, что умирает. Смерть пронизывала все ее существо, точно ползучие растения, стремительно распространяющиеся по лесу. Что бы ни думали простые люди, Свидетельницы Мэйн не предсказывали будущее; это слово стало их особой шуткой, напоминанием о том, что богов нельзя подчинить собственной воле. Благословением прорицателей было знание, и Старейшая понимала: ей не суждено встать с постели. Это факт, а не пророчество. У нее уже похолодели руки и ноги, они ей больше не принадлежали.

Она лежала, не шевелясь, стараясь успокоить слабое, неровно бьющееся сердце. Упрекая себя за страх. Ругая за печаль. Она бы хотела еще многое сделать, но смерти на такие вещи наплевать. Ей следовало быть благодарной за эти несколько мгновений — дар священной Мэйн. Старейшей Свидетельнице всегда дается право на прощание, чтобы она могла назвать имя преемницы. Некоторым позволяют уйти после особого благословения богини.

Поистине, Мэйн одарила ее долгой жизнью! Она была Старейшей материнского дома в Монастыре из Слоновой Кости города Бергашамма и, таким образом, Старейшей из всех Свидетельниц на Вигелианской Грани. Она уже состарилась, когда много лет назад стала наместницей богини. В былые времена ее звали Ночная Птица, но за прошедшие годы это имя ни разу не произнесли вслух. Ее правление нельзя было назвать простым; пожалуй, оно оказалось самым тяжелым, и она до сих пор сомневалась, верный ли сделала выбор. Мудрейшая из детей богини не могла оценить, правильно ли прожила жизнь. Впрочем, об этом можно не волноваться. Очень скоро богиня ответит на ее вопросы и разрешит все загадки.

Пятна солнечного света на стене указывали на то, что еще очень рано. Попрощавшись со старыми, многое повидавшими на своем веку камнями и посеребренными утренним светом балками, потертыми ковриками, которые она сама связала много лет назад, Старейшая вспомнила, что слепа. Она постепенно слепла с возрастом, но едва это замечала, потому что смотрела на мир глазами богини, и он был ярче и четче, чем прежде. Лежа на смертном одре, Старейшая заглянула на кухни, в прачечную и кладовые; в трапезную, где послушницы расставляли миски с завтраком; в большой ткаческий зал, где творились дела богини. Поля за стенами она уже не видела, потому что начала терять зрение.

Ей нужно было срочно собрать членов ее Руки, однако дары Мэйн не включали способность к призыву. Впрочем, последовательницы культа умели не только видеть. Священное число обозначало пять Граней мира, пять чувств, пять даров, пять пальцев. Сестры делились на Руки — пять отчитывались непосредственно перед Старейшей, у каждой было еще пять послушниц и так далее. Все приближенные Старейшей сейчас находились на месте, и они к ней придут. Острота их зрения зависит от важности события, а ее уход имеет огромное значение.

Френа Вигсон правила колесницу по длинному склону — копыта мерно стучали, колеса подпрыгивали на ухабах, визжали оси, тихонько поскрипывал кожаный пол. Френа держала поводья в одной руке, а другой ухватилась за перила и согнула колени, чтобы они принимали на себя толчки. Это в теории, а на самом деле она болталась, как тряпка в руках прачки. Колесница неслась вперед, и ее волосы, точно знамя, развевались на ветру. Блаженство!

— Что за деревня там, впереди? — Ей пришлось кричать.

— Биттерфилд, госпожа! — крикнул в ответ Верк. — Жалкое местечко.

В жизни мало что может быть прекрасней, чем ранним утром править молодыми онаграми, особенно когда ветер вот так треплет волосы — если, конечно, они правильной длины. Однако это не самое подходящее время для разговоров. На ровной дороге — да, но здесь вообще не было дороги. И путешествие могло многому научить.

Ее сопровождал Верк, старший стражник отца. Он держался за поручни так легко и уверенно, что даже не побелели костяшки пальцев. Его нисколько не трясло, лишь сокращались равномерно мышцы предплечий.

Бенард Селебр был дома, работал над статуей священной Анзиэль. Лето, полдень, зрителей почти не было, никто ему не мешал

. Бац! Бац!

Рокот…

Бенард сердито приставил резец туда, куда требовалось, и нанес следующий удар, во все стороны полетели осколки

. Бац! Бац!

Рокот…

Рокотало не в ясном небе, а у него в животе. Он начал работать еще до восхода солнца, но так и не нашел времени на еду.

Фабия Селебр неожиданно проснулась. Она крепко спала. По привычке одна ее рука свешивалась с постели и касалась холодной земли. Ей снился мрак и способы его создания. Она открыла глаза, но ничего не увидела.

Водного пути лучше Врогга не найти на всей Грани; река извивалась среди камышовых зарослей и топей равнин, от озера Скьяр и почти до самого Ледника. Летом ветры дули по движению солнца. Хотя течение Врогга было направлено в противоположную сторону, благодаря ветру многочисленные речные лодки, на которых летом оказывалось больше людей, чем в любом городе Вигелии, могли плыть против течения — ну а возвращаться было и вовсе не трудно. Людей, живущих на берегу, можно считать другой расой. Они почитали простых богов природы и говорили на собственном диалекте, которым назывался «вроггианским». Они сторонились деревень и городов, предпочитая на закате ставить палатки на берегу. Многие из них любили повторять, что ни разу в жизни не спали под крышей. На рассвете они поднимали красные треугольные паруса и вновь отправлялись в плавание.

Фабия спала в собственном кожаном шатре — таком маленьком, что она даже не могла в нем сесть. Вероятно, она проспала совсем немного, поскольку речной народ продолжал петь, празднуя случайную встречу с друзьями, которых они не видели несколько лет и могли не встретить еще столько же. Она успела уже к этому привыкнуть. Так что же ее разбудило?

— Фабия Селебр! — послышался шепот.

Ага! Она кивнула.

Ингельд Нарсдор вошла в святая святых храма Веслих, предоставив Сансайе закрыть за ними тяжелую дверь. Они оказалась внутри небольшого пятиугольного помещения, где вокруг центральной бронзовой жаровни могли разместиться не более дюжины молящихся. Поддерживаемый здесь жаркий огонь был еще более священным, чем тот, что пылал в куполе на вершине, поскольку он никогда не гас — многие столетия назад его зажгла сама священная Веслих в легендарном городе Гал. Пол покрывали дорогие ковры. На высоких стенах красовались узоры из зеленых и синих плиток, а в крыше были небольшие отверстия для вентиляции.

Кроме них здесь присутствовала только Тене, самая младшая Дочь. Обнаженная по пояс, Тене стояла на коленях рядом с жаровней. Ингельд подошла к ней, но встала на колени чуть в стороне, чтобы смотреть на огонь с другой точки. Ингельд спустила платье до пояса, расплела волосы, и они закрыли рыже-золотой вуалью ее грудь, а потом склонила голову в молчаливой просьбе о помощи и руководстве. Она почувствовала, как Сансайя присоединилась к ним по другую сторону огня. Лишь потрескивание дров в жаровне нарушало тишину.

Сансайя призвала Ингельд, поскольку тоже увидела дитя — предзнаменование, до сих пор доступное только жене сатрапа. В первый раз та разглядела его весной, и очень долгое время больше никто его не видел. Даже Тене не различала его в языках пламени, а зрение у нее безупречное — Ингельд ей и в подметки не годилась.

Когда волнения в ее душе утихли, она взглянула на угли. Лодка, естественно, уплывала. Это был Катрат. Она попыталась разглядеть его получше, но всякий раз ей удавалось увидеть лишь лодку, а часто и того меньше — только парус. Почти сразу же тлеющие угли слегка сместились, и лодка исчезла, хотя Катрат не мог почувствовать ее взгляд, и не знал о своем желании его блокировать. Ингельд не стала пытаться его перебороть. Катрат никогда не имел желания чем-то делиться с другими; чем больше он нуждался в любви, тем энергичнее ее отвергал. Она была счастлива уже тем знанием, что он жив — и удивлялась, что он все еще имеет какое-то отношение к Косорду, поскольку Ингельд перестала видеть его братьев задолго до их смерти.

Приближалось пять лодок, но они были где-то недалеко. Уже несколько дней подряд маленькая флотилия была связана с топором; да, вот он, церемониальный серебряный топор с длинной ручкой и блистающими полумесяцами двух лезвий. Ингельд знала, кто это. Она указала рукой.

Бенард Селебр осторожно поставил на землю тяжелый мешок, который нес на плече. Он облегченно крякнул, позвонил в колокольчик и стал ждать, массируя сведенные судорогой руки, кивая и улыбаясь прохожим. Когда маленькая дверка отошла в сторону, на него из темноты посмотрели такие же карие глаза, как у него самого, только в них совсем не было дружелюбия.

— Это я, — сказал он.

— Леди отдыхает. Уходи.

Бенард вздохнул.

— Она распорядилась впускать меня в любое время.

Ингельд Нарсдор никогда в жизни не пекла хлеб и не ощипывала гуся: многочисленные слуги выполняли за нее всю работу во дворце. Тем не менее приготовления к такому важному празднеству, как Пир Урожая Укра, отнимали у нее не меньше сил, чем у любой крестьянки, готовившейся к свадьбе дочери. Как ни странно, известие о том, что Салтайя прибудет завтра, оказалось настоящим благословением — Хорольд запаниковал и сбежал из города. Уверенная в том, что ночью ей ничего не грозит, Ингельд рано удалилась в свои покои и опустилась на колени возле очага, чтобы произнести молитву. Вечер выдался холодным, скоро нужно будет поставить ставни на окнах, но ей не хотелось признавать, что зима уже близка.

Даже аромат горящего божественного дерева не мог скрыть запахи Хорольда, которыми теперь пропиталась ее спальня. Он вернется. Как и Бенард, сатрап медленно менял курс, но ничто не могло его остановить, если уж он принял решение. Три ночи подряд он заставлял Ингельд делить с ним постель. К счастью, он не знал необходимых обрядов, но богиня всегда могла махнуть рукой на ритуалы. Когда Ингельд проклинала его семя, чтобы изгнать его из чрева, она чувствовала, что каждый раз ритуал дается ей с большим трудом. Она использовала благословение богини, чтобы Ей воспрепятствовать — Ингельд понимала, что долго так продолжаться не может. Веслих показывала свое неудовольствие, не отвечая Дочери на просьбы о руководстве. Пламя продолжало свой бесконечный танец, по стенам метались беспокойные тени, но Ингельд ничего не видела. Ничего, кроме Бенарда. Это лишь напоминало ей о том, что Ингельд должна найти время и освободить юношу от присосавшейся к нему нимфы.

Бенард, Бенард… Бенард притаился за кустом? Она

знала

этот куст.

Ингельд вскочила на ноги и выбежала в сад — холодный воздух ударил по ее разгоряченной коже. Он сидел на темном одеяле, подтянув колени к груди, практически невидимый под листвой.

— Ну, и что ты здесь делаешь?

Командир охоты Хет правил Нардалборгом в течение многих лет и инициировал для отца столько Героев, что ему и думать об этом не хотелось. При любой подвернувшейся возможности он изобретал свои способы их проведения.

Не все в жизни должно превращаться в торжественный ритуал и тяжелую работу до кровавого пота. Теперь кандидатам в течение двух дней позволяли отдыхать и отъедаться, чтобы подготовиться к испытанию на Стойкость духа — так им говорили. Каждый верист в Нардалборге прошел через такой розыгрыш, и когда кто-то из молодняка его упоминал, старшие морщились и со зловещим видом качали головой. Некоторые придумывали ужасные страсти, но юнцы ни о чем не догадывались. После того, что им довелось перенести, возможным казалось все. Мрачной ночью, когда их созвал бой барабанов, двенадцать юных воинов, готовясь к худшему, собрались возле входа в часовню и удивленно уставились на раба, открывшего им дверь.

— Если господа будут добры… — Хет отступил в сторону и низко поклонился. — Мы самым нижайшим образом просим прощения у ваших светлостей, но в Нардалборге не так много достойных сидений. На настоящих пирах уважаемые господа укладываются на ложе, однако никогда прежде в Нардалборге не бывало случая, чтобы весь фланг из двенадцати кадетов успешно прошел испытания. Если ваши светлости согласятся довольствоваться табуретами…

Над жаровней, под наводящим ужас изображением бога, танцевало пламя, но чуть дальше стоял стол, накрытый на двенадцать человек. На серебряных подносах было разложено жареное мясо, стояли кувшины со свежим пивом. Шесть слуг, одетые как рабы в верхних землях, — вожаки пяти стай и командир охоты. Юноши ошалело смотрели на командиров, а те принялись оглушительно хохотать; потом засмеялся и сам Хет, и только после этого не выдержали и начали смеяться кадеты. Всех охватило веселье.

Всех, кроме одного. Командир молодняка не смеялся. В его темных глазах сверкал гнев. Ему не понравилась шутка? Или он каким-то образом догадался, что ему грозит страшная опасность?

Катрат Хорольдсон и заметно поредевший отряд веристов прибыл в Трайфорс во время ужасного ливня. Ему сразу не понравился город, а более подробное знакомство с ним лишь укрепило первое впечатление. Во-первых, здесь было полно, веристов, нимф на всех не хватало, и в первую же ночь он попал в черные списки обоих публичных домов за то, что жестоко обращался с девушками. К тому же Трайфорсом управлял его безумный дядя Стервятник, который стал еще больше похож на общипанного аиста, умирающего от цинги, чем во время его прошлого визита в Косорд. Ходили слухи, что следующий караван отправится только весной. Если ему предложат выбор между гибелью от холода в Пограничных землях и полугодом жизни с дядей Стервятником, Катрат еще подумает.

Он чувствовал себя одиноким и скучал по дому. В Косорде он являлся сыном сатрапа и всегда имел возможность заказать себе выпивку. Здесь же он — лишь племянник Кулака, которого вполне могли избить, если бы он появился возле пивной. Все богатство Катрата состояло из скудного жалования. Он отправился в путь, зашив в свою накидку целое состояние в золоте и серебре, но все потерял, когда первый раз занимался любовью — девушка подсыпала ему в пиво какую-то гадость, и он едва не умер. Поскольку мать предвидела подобное развитие событий, когда полировала на прощание его медный ошейник, он радовался, что сейчас она далеко и никогда не узнает о его глупости. Но хуже всего было то, что друзья, с которыми он отплыл из Косорда, исчезли где-то на реке. Он ужасно страдал из-за того, что они его бросили.

Когда синюю стаю отправили в Нардалборг, он был рад, что покидает Трайфорс. Два легких дневных перехода, сказали командиры. И не упомянули о склоне, погоде и тяжести пропитавшейся водой накидки. Они не обратили внимания на клубящиеся на севере черные тучи. Они не учли, как влияет на людей долгое путешествие на лодке. Они забыли, что сын сатрапа во время забегов на дальние расстояния ездил в колеснице.

Синяя стая вышла из города еще до рассвета. Все шутили о том, какая часть тела отмерзнет первой и отвалится. Катрат трусил в переднем ряду возле вожака стаи Джарлиона и командира центрального фланга Квирба — из всех, кто отправился вместе с ним в Трайфорс из Косорда, остались только они. У обоих были семьи в Косорде, и Катрат подозревал, что их послали с приказом проследить за тем, чтобы он благополучно добрался до Пограничных земель, после чего они спокойно вернутся домой.

На вершине первого холма Катрата и некоторых других вырвало. После этого более сильным бегунам поручили помогать слабым — бить их по ногам палкой, когда те начинают спотыкаться. Этот день оказался самым длинным в жизни Катрата и едва не стал последним, поскольку около полудня штормовой ветер пригнал черные тучи и пошел сильный, слепящий снег. Шесть человек либо заблудились в метели, либо без сил лежали где-то на дороге. Катрат сумел добраться живым до маленького постоялого двора «На полпути», но не помнил, как ему это удалось, и позднее ему пришлось молча терпеть обидные шутки, когда другие веристы уверяли, что донесли его на руках.

У Бенарда Селебра не было солнечных часов. Он ел, когда испытывал голод, и спал, когда уставал, если только его не увлекала работа над чем-нибудь интересным — в таком случае он забывал о еде и сне и засыпал, лишь упав без сил. Бенард не знал, сколько дней прошло с тех пор, как они с Ингельд покинули Косорд. Они улетели, точно ласточки, для которых настало время улетать. Бенард видел, как меняется земля и небо, как деревья становятся бронзовыми и багряными, а потом и вовсе сбрасывают свои роскошные одеяния. Он видел, что идет сбор урожая. Он просто проводил дни рядом с Ингельд, а по ночам делил с ней постель, и был бы вполне доволен жизнью, если бы мир оставался таким навсегда. Увы, боги распорядились иначе.

Идиллия закончилась. Мир вокруг посерел, темные дождевые тучи задевали вершины гор. На отвесном берегу появился грязный город — Трайфорс. Капитан Бро вел «Благословенный Укр» по лабиринту узких каналов, мимо берегов, покрытых галькой — от могучего Врогга больше ничего не осталось. Команда взялась за шесты, но от помощи Бенарда капитан отказался, вежливо пояснив, что для этого требуется особое искусство, а любая ошибка может посадить лодку на мель.

Бенарду нравился диковинный речной народ, их беззаботность, непонятный говор, односложные имена — Бро, Ма, Ту и тому подобное. Они сразу же сообразили, кто такая Ингельд — Дочери выделялись среди людей и крайне редко покидали свои священные очаги. Поскольку Ингельд совсем не походила на молодую посвященную, отправляющуюся в другое место, чтобы там исполнять свой долг, а ее молодой спутник выказывал ей знаки внимания, какие не стал бы выказывать сын, они поняли, что она может быть лишь правительницей Косорда, сбежавшей с любовником. Хотя речной народ славился своей жадностью, Бро и его команда выполнили условия соглашения с Гатлагом и не пытались шантажировать или предать Ингельд.

— Мы на месте, — сообщила Ингельд. — Что ты теперь намерен делать, любовь моя? — Два пассажира сидели рядышком в шлюпке, дрожа в широких шерстяных плащах с капюшонами.

Вновь пошел дождь.

Фабия Селебр с первого взгляда влюбилась в Трайфорс. Нет, город не сразил ее своей красотой, но любое место покажется вам привлекательным после бесконечного путешествия по Вроггу. Утренний иней еще поблескивал на кровельной дранке, дыхание облачком подымалось над головой у Фабии, когда она сошла по трапу «Моры». После вчерашнего дождя небо оставалось пронзительно синим. Здесь река превращалась во множество маленьких речушек, по каждой из которых скользили лодки. Выше по течению виднелись ослепительно белые шапки гор — возможно, ей очень скоро предстоит пройтись по снегу. Трайфорс раскинулся на плоских холмах, поднимавшихся над поймой реки. Может, там ее ждет будущий муж; однако, она была совершенно уверена, что его нет среди встречающих.

Впрочем, никто не устроил им торжественной встречи. Никаких труб или почетного караула. Салтайя жестко настояла на том, чтобы они разбили лагерь всего в двух часах ниже по течению от города, чтобы она могла послать сообщение о своем прибытии, словно сомневалась, что ее брат способен принять неожиданных гостей. И она не довольствовалась од ним посыльным, а отправила двух, сначала одного, а через некоторое время и второго. Неужели ни один из них не добрался до дворца? Или сатрап решил проигнорировать прибытие Салтайи?

Командир охоты Дараг, лицо которого покрывали многочисленные шрамы, по пятам следовал за Фабией. Салтайя и Хорт сошли на берег с борта «Голубого Ибиса». Гавань жила напряженной жизнью, здесь грузились и разгружались многочисленные корабли, но никто не обращал особого внимания на вновь прибывших.

— Да помогут нам боги, миледи, — весело сказала Фабия. — Похоже, мы приехали слишком рано.

В ответ Салтайя лишь бросила на нее свирепый взгляд. Затянувшееся путешествие состарило ее. Бледное лицо еще больше вытянулось, но все равно никто не дал бы ей шестидесяти с лишним лет. Черные одеяния поблекли, да и сама она каким-то неуловимым образом выцвела. Но это не означало, что она стала менее опасной — наоборот, теперь ее следовало остерегаться еще больше.

Салтайя Храгсдор подождала, пока молодые люди уйдут, и затем сказала:

— Ты безумен, действительно безумен. Этот юноша тебя боготворит.

Терек повернулся к ней и побагровел.

— Нельзя верить флоренгианам! Он нарушит клятву, как только ему подвернется такой шанс!

— Ты делаешь все, чтобы он не хранил тебе верность.