Бывает броская красота: увидишь и взгляда не оторвешь. Но вот – появилась злоба в прекрасных глазах, и нет красоты. Исчезла. Осталось неприятное чувство разочарования. А есть люди со скрытой приятностью: чем больше узнаешь их, тем сильнее обаяние. Такова была Валя. Коричневые глаза ее словно излучали обаяние. Особенно хороша была улыбка: то радостно распахнется до глубины души, то дрогнут уголки губ закрытого рта, то улыбнется нежно, доверчиво, то жалко, растерянно. И от этой улыбки становится совсем другой, порой неузнаваемой: то искренне веселой, то грустной и задумчивой. Вся она, тонкая, гибкая, мягкая, излучала какое-то непонятное тепло. Временами даже легкая косина глаз шла ей.

– Ну как же ты останешься без копейки, до зарплаты целая неделя, – говорила Валя робко, с нежной улыбкой. – Возьми! – и сунула последнюю пятерку в большую ладонь мужа.

– А ты как же?

– Я? Ночь пересплю, а к вечеру буду в Новосибирске, там встретит папа. Попрошу у него денег, он не откажет. Только ты сразу, сейчас пошли телеграмму, чтобы встретил.

Она стояла, прижав к груди спящего ребенка, чуть покачивая его.

В Кемерово Валя приехала рано утром. Солнце залило розовым светом дома, вокзал, улыбающиеся лица встречающих. Взбитой пеной в голубом небе плыли облака. В вагоне душно, пахло каменным углем.

На перроне людно. Валя никогда не видела родителей Сергея. Поженились, в день регистрации выпили с Сергеем бутылку шампанского (подарок зятю от Валиного отца). Вот и вся свадьба. Но она сразу догадалась, что это они, увидев их в окно. Перед ней стояла полная женщина с мясистым злым лицом, над ровной влажной щелью рта бугристой грушей нависал нос; колючие глазки, утонувшие в водянистых мешочках век, пытливо высматривали кого-то среди пассажиров, выходивших из вагона. «Как она похожа на Кабаниху Островского, – подумала Валя, – с такой жить – побежишь топиться». Тревога закралась в сердце. Стало страшновато. Одета женщина была бедно: в старую ситцевую кофточку и черную юбку, сшитую из старых брюк мужа, которая была ей узка и плотно обтягивала большой живот. Ноги обуты в растоптанные, потрескавшиеся от времени туфли. Рядом с ней стоял щупленький мужчина в железнодорожной форме. Лицо веселое, доброе. Это вселяло какую-то надежду.

Как только в тамбуре появилась Валя с ребенком на руках, они подошли к ступенькам вагона. Свекор снял чемодан, свободной рукой помог Вале спуститься.

– Здравствуйте, – неуверенно поздоровалась Валя, робко посмотрела на свекровь. Та недружелюбно промолчала.

– Здравствуй, здравствуй, дочка, – обнял ее свекор и поцеловал в щеку. «Однако напрасно я приехала. Нелегко мне будет с ней, а что делать? Куда девать ребенка? Практику надо пройти», – думала Валя.

Солнечный яркий день. В открытое окно ординаторской вливается теплый аромат березовой рощи. Зеленое свежее кружево листьев развесили деревья. Солнечные пятна играли, прыгали на траве. Всё ласкало глаз. Валя закрыла папку с историями болезни. Хороший день не радовал ее. На душе тоскливо. Идет третья неделя, а от Сергея ни денег, ни ответа на ее письма. Домой идти не хотелось. Опять будут упреки, что много ест. Она даже боялась есть и потому всегда была голодной. Но куда денешься? Надо идти. Там ее ждал круглоголовый лобастый Мишутка. От этой мысли теплело.

Дорога длинная, чего только не передумаешь! Валя не любила парней красивеньких, с усиками, курносых, меньше ее ростом – они просто не существовали для нее. Она любила мужчин сильных, здоровых, серьезных. Сергей – высокий, худой, с крупными чертами волевого лица. Его синие задумчивые глаза Валя любила больше всего на свете! В отличие от нее, неуравновешенной и взбалмошной, он был сдержан, всегда спокоен. В нем чувствовался сильный характер. Она вспоминала, как они познакомились. Валя приехала на первый курс медицинского института. Ее поселили на «голубятне» (так называли общежитие под самой крышей). Потолок скошен, окна открывались на железную, горячую в солнечный день, крышу. Первокурсницы выбирались из комнаты на нее: загорали, готовились к лабораторным занятиям. Город с высоты полнометражного шестиэтажного дома казался сказочным, как в «стране Гулливера», с маленькими машинками и человечками. Напротив стояло общежитие студентов института железнодорожного транспорта. В комнате, в которую поселили Валю, жило двадцать человек, все новички. Только Дуся Дубова, которой науки никак не давались, училась второй год. Это была смешливая добродушная толстушка.

Вечером, когда гасили свет, она рассказывала про свою любовь, про Сергея: какой он красивый, умный, как хорошо поет. Девчата лежали, и каждая представляла его по-своему. Вале он рисовался высоким, могучим, с густой темной шевелюрой и синими-синими глазами, как говорила Дуся.

Тогда еще была шестидневка: пять дней работали, а шестой отдыхали. Вот шестого сентября, в честь начала учебного года, на «голубятне» должен был состояться осенний бал с конфетти и серпантином, которыми девчата запаслись заранее.

После занятий студентки мыли головы, кран титана не закрывался, не успевала греться вода. Все бегали, суетились, в папильотках, полураздетые: гладили, подшивали, делали маски на лицо из простокваши, яичного желтка, громко доказывали друг-другу преимущества, каждая своей. Другие, встав на стул, тянулись, развешивая разноцветные флажки, ветви елок, серпантин – украшали зал.

Тяжелых больных не было. Валя сделала обход, выслушивая у больных легкие, сердце, прощупывая печень. Осталась довольна: у всех дела шли на поправку.

Подробно расспросила, осмотрела вновь поступивших больных, записала в историю болезни. Один больной озадачил ее. Жалобы на боли в желудке и кровавую рвоту. «Что это? Язва желудка или заболевание селезенки? Может быть, печени? Надо подробно обследовать».

Мысли вернулись к началу дня. Сегодня чуть не опоздала на работу Анна Васильевна. Сейчас, после Указа «Об опозданиях и прогулах», за опоздание судили, увольняли с работы. Все врачи собрались в ординаторской, ждали ее, волновались, не могли работать. У Вали, казалось, сердце, как часы, отстукивало каждую секунду. Словно большая птица мелькнула в окне и задохнувшаяся от бега, в синем распахнутом плаще, под которым была видна ночная сорочка, на пороге появилась Анна Васильевна. Прислонилась к косяку и навзрыд заплакала. Часы пробили девять. Все облегченно вздохнули. Успела. «Опять перегиб, – думала Валя, – не знает наше местное начальство разумной достаточности». Обязательно переусердствует. «Научи дурака богу молиться, он и лоб расшибет». Так было с коллективизацией, когда с револьвером загоняли в колхоз, и с указом о мелких кражах – за горсть зерна давали пять лет лишения свободы. А теперь вот судят за опоздание. Конечно, опять вмешается ЦК партии, и дело выправят, но сколько нервотрепки уже переживут люди». С досадой встала, сняла халат. На кормление сына не ходила, до дома далеко. Один раз свекровь подкармливала Мишутку манной кашей. С работы уходила на час раньше.

Высокое, полинялое, словно небрежно вымазанное серой краской небо. Сеял дождь, похожий на мелкую пыль. Земля дышала теплом. Ноги скользили, накрепко вязли в цепкой грязи. Валя с трудом вытаскивала их, к ботинкам приклеивались пуды черного грунта. Дважды останавливалась, подобранной тут же палкой сталкивала плотные толстые лепешки земли, но через два шага подошвы снова обрастали тяжелыми пластами. «Бесполезно сбрасывать, что за земля!?» – думала она. Старалась шагать широко. Каждый шаг давался с трудом.

Промокшая, усталая, голодная вошла в дом и, пораженная, остановилась у порога. Свекровь сидела у стола и плакала. Валя боялась спросить, в первую очередь подумав о Сергее. Только испуганно смотрела на нее.

В девятом классе шел последний экзамен. Ребята столпились в коридоре: задерживался Сережка Лоза, ждали его. Учительница дважды закрывала дверь, но та, взвизгнув коротко на высокой ноте, снова открывалась. В щелочку подсматривал его друг, Витька Холодов, высокий ладный парень, с большой русой головой, белыми ресницами и бровями.

Наконец Сережка, сидевший на последней парте, прошел к столу, положил сочинение и вышел. Сломанные под углом густые темные брови высоко подняты над умными круглыми глазами. Небольшого роста, подвижный, он отличался удивительной способностью говорить «в точку». Другой раз на классном собрании обсуждают что-нибудь, говорят много, всё вокруг да около, а он встанет и коротко, просто скажет самую суть, чего с таким трудом искали. Сережка пишет хорошие стихи.

– Ну, как? Ты что писал? – обступили его ребята.

– Базарова.

Галдящей вороньей стайкой вылетели на школьный двор.