Александр Дюма
Графиня Солсбери
I
Двадцать пятого сентября 1338 года, без четверти пять пополудни, парадный зал Вестминстерского дворца освещали лишь четыре факела (их сжимали железные длани, укрепленные в стенах по углам), чьи неяркие, зыбкие отблески едва рассеивали сумерки, которые быстро наступают в конце лета и в начале осени, когда дни становятся ощутимо короче. Но этого света хватало дворцовой прислуге, занятой сервировкой ужина; в полумраке сновали слуги, хлопотливо расставляя самые изысканные в те времена блюда и вина на длинном столе, составленном из трех разной высоты частей, чтобы каждый гость мог занимать место, подобающее ему по происхождению или положению при дворе. Когда все приготовления были закончены, в зал из боковой двери чинно вышел дворецкий, неспешно, придирчиво проверил сервировку, дабы убедиться, что этикет ни в чем не нарушен; потом, завершив осмотр, подошел к слуге, ждавшему у парадного входа его распоряжений, и с достоинством человека, сознающего значительность своих обязанностей, приказал:
— Все готово, трубите сигнал воды
[1]
.
Поднеся к губам небольшой рог из слоновой кости, висевший на ремне через плечо, слуга трижды протрубил долгий сигнал; двери тотчас распахнулись — и с факелами в руках вошли пятьдесят пажей-мальчиков; разделившись на две шеренги, протянувшиеся во всю длину зала, они выстроились вдоль стен; потом, неся серебряные кувшины и тазы, прошествовали пятьдесят пажей-юношей, что встали впереди факелоносцев; наконец после них появились два герольда, которые, приподняв украшенные королевским гербом ковровые портьеры, замерли по обе стороны двери и громко возгласили:
— Дорогу его величеству королю Англии и ее величеству королеве Английской!
В ту же минуту вошел король Эдуард III: он вел за руку свою супругу Филиппу Геннегаускую; за ними следовали самые прославленные кавалеры и дамы английского двора, что в ту эпоху превосходил многие дворы мира духом благородства, доблестью и красотой. На пороге зала король и королева разошлись и, пройдя по разные стороны стола, сели на самом высоком его конце. Их примеру последовали все гости; каждый из них, подойдя к предназначенному ему месту, поворачивался к прислуживающему пажу: тот наливал из кувшина воду в таз и протягивал его кавалеру или даме, чтобы те смогли омыть руки. Когда эта церемония закончилась, гости расселись по скамьям, окружавшим стол, а пажи стали убирать серебряную утварь в великолепные буфеты, откуда они ее достали, и, вернувшись на свои места, замерли, готовые исполнить любое желание господ.
II
Эдуард ненадолго задумался, прежде чем ответить герольду, потом, с улыбкой обратившись к рыцарям, давшим обеты, сказал:
— Господа, вот у нас и появился союзник. Кажется, я бросил семена вовремя и в добрую землю, ибо мой замысел начинает в свой срок давать плоды и теперь я могу предсказать, с какой стороны мы вступим во Францию. Сир де Бомон, мы назначаем вас маршалом.
— Милостивый государь, наверное, вы поступили бы правильнее, положившись в решении вопроса о наследовании только на дворян, — ответил Иоанн Геннегауский, — ведь простонародью очень выгодно поддерживать междоусобицы сильных мира сего. Когда знать и королевская власть враждуют друг с другом, народу достаются трофеи, а волкам — трупы. Разве эти чертовы фламандцы не воспользовались нашей борьбой с Империей, чтобы избавиться от нашей власти? А теперь, видите ли, они сами себе хозяева, как будто управлять графством Фландрия — это сукна валять или хмельное пиво варить.
— Благородный мой дядя, — улыбнулся Эдуард, — вы, будучи соседом фламандцев, слишком сильно заинтересованы в этом, чтобы мы смогли полностью положиться на ваше мнение, которое нужно узнать у добрых людей Ипра, Брюгге и Гента. Впрочем, если они воспользовались вашими распрями с Империей, чтобы выйти из-под вашей власти, то разве вы, сеньоры, не использовали междуцарствие, чтобы ускользнуть из-под имперской власти и настроить себе замков, которые фламандцы у вас пожгли? Это ставит вас, если я не ошибаюсь, по отношению к Людвигу Четвертому Баварскому и Фридриху Третьему почти в такое же положение, в каком коммуны Фландрии находятся по отношению к Людовику де Креси. Поверьте мне, Бомон, не будем защищать этого человека, который позволял вертеть собой какому-то аббату из Везле, ничего не смыслил в управлении страной и думал лишь о том, как бы самому обогатиться за счет народа. Вы помните моралите, что лет десять тому назад с большим успехом разыграли перед нами цирюльники из Честера? Нет, не помните, ибо, если я не забыл, вы со своими людьми вернулись во Фландрию из-за ссоры, что произошла на Троицын день тысяча триста двадцать седьмого года между геннегаусцами и англичанами в нашем городе Йорке. Так вот, это моралите, хотя тогда было мне всего пятнадцать лет, стало для меня большой наукой. Хотите, я вам его расскажу?
Все с любопытством обернулись к Эдуарду.
III
В ночь на третий день после этих событий из Лондона выехали три посольства, державшие путь в Валансьен, Льеж и Гент.
Первое посольство возглавляли Уильям Монтегю, граф Солсбери, и Иоанн Геннегауский, сеньор де Бомон; оно было направлено к Вильгельму Геннегаускому, тестю короля Эдуарда III.
В состав второго посольства входили мессир Генри, епископ Линкольнский, Уильям Клинтон, граф Хантингтон; оно было отправлено к Адольфу Ламарку, епископу Льежскому.
Свиту каждого из этих двух посольств составляло множество рыцарей, пажей и слуг; эти посольства были достойны могущества и великолепия короля и были призваны их воплощать: в каждом из них находилось более пятидесяти человек.
Третье же посольство совсем не соответствовало богатому и знатному виду двух первых, ибо оно, как будто другие посольства были составлены за его счет, состояло всего лишь из двух господ и одного слуги, да к тому же эти господа, судя по простоте их одежд, казалось, принадлежали к среднему слою общества. Правда, посольство это направлялось к пивовару Якобу ван Артевелде: король Англии, наверное, опасался его унизить, послав к нему более многочисленную и пышную кавалькаду; но сколь бы просто и внешне неброско ни выглядело оно, мы, если нам позволят читатели, все-таки последуем за ним, а чтобы познакомиться с этим посольством поближе, для начала бросим взгляд на двух господ, что проезжают сейчас по улицам Лондона.
IV
На другой день оба наших путника поднялись чуть свет; оба, видимо, привыкли к этим утренним переездам: один, как солдат, другой, как человек среднего достатка; поэтому приготовления к отъезду они завершили с чистой воинской сноровкой, а когда солнце едва показалось на горизонте, уже снова были в пути. Примерно в четверти льё от постоялого двора, где они ночевали, дорога разделялась: одна вела на Харидж, другая — на Ярмут; Уолтер уже повернул коня на вторую дорогу, когда его спутник остановил свою лошадь.
— С вашего позволения, мессир, мы поедем по дороге на Харидж, — предложил Гергард Дени, — мне в этом городе нужно уладить кое-какие важные дела.
— Но я-то полагал, что в Ярмуте нам будет легче сесть на корабль, — возразил молодой дворянин.
— Но на менее надежный корабль, — ответил Гергард.
— Возможно, но, поскольку с этого берега ведет прямая линия в порт Слёйс, я полагал, что вы, как и я, предпочтете ее.
Александр Дюма
Эдуард III
Часть первая
I
Теперь оглянемся назад и присмотримся, что за человек был Робер Артуа (его мы видели в начале нашего рассказа), положивший на стол перед королем цаплю, над которой и были даны обеты. Попытаемся понять, почему король Филипп его ненавидел и по каким причинам Робер Артуа жаждал отомстить своему государю; в предшествующих событиях Робер Артуа уже сыграл большую роль, и не менее важная предстояла ему в дальнейшем.
Этот Робер Артуа был внуком третьего сына Людовика VIII, Робера I, прозванного Мудрым и Смелым, того, кто сопровождал своего брата Людовика Святого в Египет. Робер I погиб в битве при Мансуре: он ввязался в нее, нарушив данное королю обещание подождать, пока тот переправится через Нил.
Робер I Артуа, судя по всему, являл собой образец целомудрия, ибо его наследник появился на свет лишь после смерти отца. То был Робер II Артуа; он участвовал в восьмом крестовом походе в 1270 году, получил от короля звание пэра Франции и погиб в схватке с фламандцами в 1302 году. Его тело было продырявлено тридцатью ударами копья. Подобно своему отцу, Робер II мог бы тоже носить прозвище Смелый.
Его сын, умерший раньше отца, оставил потомка, Робера III Артуа, родившегося в 1287 году. Но Робер II, не видя достойного наследника, перед смертью завещал своей дочери Маго графство Артуа, а та принесла его в качестве приданого Оттону, графу Бургундскому.
После смерти деда Робер предъявил права на графство. Такова была исходная причина Столетней войны; как пишет Фруассар, она «принесла беду великую в королевство Франции и во многие страны».
II
Итак, Эдуард III вновь заявил свои притязания на корону Франции, и мы находим в хрониках Сен-Дени отправленное им Филиппу VI письмо; оно будет не лишено интереса для читателя. Вот оно:
«От Эдуарда, короля Франции и Англии, сеньора Ирландии.
Ваше Величество Филипп де Валуа, уже давно через послов своих и многими другими способами мы добивались от Вас, чтобы Вы признали нашу правоту и вернули нам наше наследственное право на королевство Франции, которым Вы надолго завладели силой. И поскольку мы прекрасно понимаем, что Вы намерены упорствовать в своей неправоте, не признавая правоты нашей, мы вступили на землю Фландрии как суверенный сеньор названной земли и извещаем Вас, что совершили это с помощью Господа нашего Иисуса Христа».
В конце письма Эдуард вызывал Филиппа на единоборство.
А вот что написал Филипп; ответ его исполнен благородства и достоинства, хотя, к несчастью, показывает, насколько король Франции ошибался в отношении своих союзников.
III
Свидание графа с женой длилось долго. Никому не известно, что происходило во время этой встречи. Мы лишь можем сказать одно: вышедший из комнаты Алике граф был столь бледен, что больше походил на привидение, чем на человека.
Он снова спустился во двор, приказал переседлать своего коня и, не сказав ни слова, даже не отдохнув и не перекусив, сел в седло и покинул замок.
Удар, обрушившийся на графа, был суров.
После многих лет его безупречной службы королю предательство Эдуарда было гнусной подлостью; после той любви, которую он испытывал к Алике, раскрытие ее невольного бесчестия было страшным горем. Поверить, что его жена по своей воле уступила королю, граф не мог, ведь вместо того чтобы носить траур по потерянной чести, она могла бы прятать свой позор за улыбками и цветами. Значит, Алике пала, как в древности Лукреция, уступив хитрости и силе, но к супругу вернулась чистой сердцем и помыслами. Однако Солсбери, человек честный, рыцарь пылкий, был не из тех людей, что убаюкивают подобными отговорками свою честь. Король обманул его в том, что Солсбери любил больше всего на свете; поэтому надлежало, нанести удар по самому дорогому, что было у Эдуарда, и в сердце графа клокотала месть, тем более грозная, что она не могла осуществиться сейчас.
Если бы в эти минуты кто-либо встретил Солсбери, он не узнал бы его. Граф медленно спускался с холма, терзаясь в душе тем, что сбылись страхи, мучившие его, когда он поднимался по склону к замку и, подобно Лоту, бегущему из горящего Содома, не смел оглянуться назад. Солнце садилось за горизонт, опускался вечер, и бледный Солсбери, чье лицо время от времени выхватывал из темноты последний луч заката, напоминал фантастического рыцаря из немецких баллад, какого-нибудь Вильгельма, ищущего свою Ленору.
IV
На следующий день король велел возвестить, что в начале января 1343 года состоятся праздники.
В пятнадцатый день этого месяца действительно объявили турнир, на котором должны были состязаться все благородные рыцари королевства и принять участие сам король Филипп VI.
В соседние провинции разослали герольдов, чтобы созвать бойцов.
Были проведены пышные приготовления, хотя никто не смог бы догадаться, к какой кровавой развязке они приведут.
За несколько дней до турнира король вызвал прево Парижа.
V
Тем временем в Бретани продолжались военные действия. Робер Артуа, кого мы оставили в Энбоне, захватил город Рен, откуда пытались бежать Эрве де Леон и Оливье де Клисон, но при втором штурме попали в плен.
Мы знаем, чем закончилось это пленение; но дела Франции не мешали делам графини Монфорской и Карла Блуаского.
Итак, Эдуард III осадил город Динан, тогда как Солсбери вернулся в замок Уорк и узнал о своем бесчестье из уст самой Алике.
Эдуард сразу же понял, что Динан можно захватить, ибо город был защищен простым палисадом.
Поэтому он посадил лучников на ладьи и приказал им приблизиться к городу на расстояние выстрела из лука; с этого места лучники так метко обстреливали защитников палисадов, что те почти не высовывались из-за укрытия.
Часть вторая
I
Благодаря капитуляции — о ней мы уже рассказали — сэр Томас Холэнд вместе с английскими рыцарями вступил в город, где они нашли немало прекрасных горожанок и монахинь, коих и изнасиловали; но все-таки англичане овладели им не без ощутимых потерь, ведь жители, взобравшись на крыши, продолжали отбиваться так, словно не признавали сдачи города, о которой договорились оба графа.
Горожане засыпали врагов камнями, скамьями, всем, что попадало под руку, и убили более пятисот солдат; король Англии, когда вечером ему сообщили об этом, пришел в такую ярость, что повелел на другой день город сжечь, а жителей перебить.
Но мессир Годфруа, который, кажется, изредка вспоминал, что он француз, сказал королю:
— Милостивый государь, соблаговолите немного умерить ваш гнев. Вам предстоит проделать большой путь, прежде чем вы окажетесь в Кале, куда намерены направиться. Здесь еще остается немало жителей, которые будут защищать свои дома так же, как их защищали сегодня, и прежде чем вы сломите их сопротивление, вы потеряете много людей. Посему берегите ваших людей: они очень пригодятся вам через месяц, ибо быть того не может, чтобы король Франции, видя, как вы опустошаете его страну, не пришел дать вам сражение. Ну а я, — прибавил Годфруа, — берусь сделать вас властелином этого города, не пролив ни капли крови.
— Мессир Годфруа, вы наш маршал, — ответил Эдуард, сразу понявший справедливость того, о чем ему сказал граф. — Поэтому поступайте так, как вам будет угодно, ибо на сей раз мне вовсе не хочется вмешиваться в ваши дела.
II
Между тем короля Филиппа VI начало всерьез беспокоить соседство Эдуарда. Он снова покинул Париж, куда вернулся, получив известие об отходе войск короля Англии.
Поэтому он просил Иоанна Богемского, герцога Лотарингского, Иоанна Геннегауского, графа Фландрского, графа Блуаского, всех своих сеньоров и рыцарей ждать его в Сен-Дени, откуда он отправится вместе с ними преследовать английского короля.
Чтобы конница могла проходить по улицам более свободно, он приказал снести наружные подпорки балконов, а парижане были так напуганы отъездом короля, что вышли из домов и, бросаясь на колени, умоляли:
— О милостивый государь и благородный король, что вы собираетесь делать? Неужели вы хотите покинуть ваш город Париж? Не забывайте, что враги находятся в двух льё отсюда и, если вы уедете, подойдут к городу, и не будет у нас никого, кто смог бы нас защитить. Останьтесь, сир, и помогите нам оборонять ваш славный город.
— Ничего не бойтесь, добрые люди, — отвечал король, — я еду в Сен-Дени, чтобы соединиться с моими войсками и идти на англичан. И будьте спокойны, враг сюда не дойдет.
III
Тем временем Филипп VI перестал колебаться и, горя желанием разбить Эдуарда, смело бросился за ним в погоню. Поэтому он покинул Сен-Дени и, делая большие переходы, пришел в Амьен, когда король Англии еще находился в городе Эрен.
Вечером того же дня, когда граф Уорик и Годфруа д’Аркур доставили королю сведения, о коих мы только что рассказали, были схвачены люди, в которых опознали шпионов короля Франции.
Лишь один из них отрицал, что он лазутчик французов.
Только случай, сказал он, свел его с этими людьми.
Он даже уверял, что вовсе не желает служить Филиппу и хотел бы служить Эдуарду Английскому. Это был столь известный способ защиты, что никто не обратил на это внимания, и все сошлись на том, что следовало бы повесить пленного, причем раньше остальных. Тогда этот человек замолчал, и король, внимательно рассмотрев его, удовольствовался тем, что приказал охранять пленных до нового распоряжения, потом отдал приказ выступать завтра рано утром, чтобы французский лагерь не успел узнать, какую позицию занимают англичане.
IV
Итак, Эдуард подошел к Креси в Понтьё, как мы уже знаем, и объявил:
— Я нахожусь здесь по праву королевы, матери моей, унаследовавшей королевство Франция, когда она вступала в брак, и хочу отвоевать здесь свое право у противника моего Филиппа де Валуа или умереть.
Мы, кажется, упоминали о визите, который Эдуард нанес накануне графине д’Омаль. Король Англии не удовольствовался тем, что приказал оберегать земли дочери Робера Артуа; он поклялся графине отомстить за изгнание и гибель ее отца.
Сейчас мы увидим, как Эдуард сдержал свое слово.
У него под знаменами находилось в восемь раз меньше солдат, чем у Филиппа, и поэтому ему необходимо было умело расставить свои полки.
V
Никто не смог бы точно описать, что происходило тогда среди французов, столь велики были хаос и смятение в армии короля Франции.
Англичане, увидев, что на них надвигаются французы, без всякого усилия встали и построились в боевые порядки; полк принца Уэльского занял позицию впереди лучников, выстроившихся в форме бороны, а пехота укрылась за ним. Граф Норхэнтон и граф Арондейл со своим корпусом были готовы поддержать полк принца Уэльского, если возникнет необходимость.
"Вам надлежит знать, что французские сеньоры, короли, герцоги, графы, бароны подошли к полю битвы не все вместе, а одни впереди, а другие сзади, без лада и порядка",
— пишет Фруассар.
Когда король Филипп прибыл к месту расположения англичан и увидел врагов, кровь прилила к его лицу: он смертельно их ненавидел. Посему он не смог удержаться от сражения и приказал своим маршалам:
— Пропустите вперед генуэзцев и начинайте битву во имя Бога и благодетеля нашего святого Дени.