Если вам, дорогой читатель, случалось добираться из Нанта в Бурнёф, то после Сен-Фильбера вы огибали похожий на рог южный залив озера Гран-Льё, и еще через час или два пути, в зависимости от того, шли ли вы пешком или ехали в экипаже, перед вами появлялись первые деревья Машкульского леса.

Там, слева от дороги, в роще, являющейся как бы частью того же леса, от которого ее отделяет лишь дорога, вы непременно обращали внимание на две островерхие башенки и сероватую крышу маленького замка, проглядывающего сквозь листву.

Стены в трещинах, выбитые окна, порыжевшая от мха и диких ирисов кровля этого дворянского жилища придают ему, со всеми его феодальными притязаниями и двумя башнями по бокам, столь жалкий вид, что он не вызывал бы зависти у прохожих, если бы не его восхитительное местоположение — рядом с вековыми деревьями Машкульского леса, качающиеся зеленые верхушки которых вздымаются до горизонта, насколько хватает глаз.

В 1831 году этот маленький замок принадлежал одному старому маркизу и назывался по имени хозяина — замок Суде.

Теперь, когда вы имеете некоторое представление о замке, мы познакомим вас с его владельцем.

Маркиз де Суде добрался до берега Луары, нашел рыбака, и тот доставил его на мыс Сен-Жильда.

В море недалеко от берега он увидел английский фрегат.

За несколько лишних луидоров рыбак доставил маркиза прямо на фрегат.

Взойдя на борт, он почувствовал себя в безопасности.

Два или три дня спустя фрегат встретился в море с трехмачтовым торговым судном, готовившимся войти в Ла-Манш.

Маркиз де Суде лег в постель, твердя про себя старую истину о том, что утро вечера мудренее.

С этой мыслью он и уснул.

И ему приснился сон.

Ему пригрезились былые сражения в Вандее под предводительством Шаретта, чьим адъютантом он был, и, в частности, привиделся сын одного из отцовских арендаторов, который был его собственным адъютантом, Жан Уллье, о ком он ни разу не вспомнил и с кем ни разу не встречался с того дня, как они расстались в Шаботьерском лесу, простившись с умирающим Шареттом.

Насколько он помнил, Жан Уллье, до того как присоединиться к армии Шаретта, жил в деревне Ла-Шеврольер близ озера Гран-Льё.

Утром, перед тем как ехать на охоту, маркиз де Суде решил поцеловать дочек.

Для этого он поднялся к ним в комнату и был чрезвычайно удивлен, найдя там вездесущего Жана Уллье: тот опередил его и теперь умывал двух крошек с прилежанием и терпением опытной гувернантки.

Несчастному крестьянину это занятие напоминало о погибших детях; казалось, он был на верху блаженства.

Восхищение маркиза сменилось уважением.

В течение недели они непрерывно охотились, и с каждым днем охота становилась все увлекательнее и удачнее.

Маркиз де Суде не обращал внимания на проявления всеобщего недоброжелательства; более того, казалось, он даже не догадывался о них. Когда он заметил, что соседи перестали наносить ему ответные визиты после его редких посещений, он обрадовался, что избавился от опостылевших ему обязанностей, поскольку выезжал к соседям крайне неохотно после долгих уговоров дочерей или Жана Уллье.

Иногда до него доходили отголоски сплетен вокруг Берты и Мари, но он был так счастлив со своим фактотумом, своими дочерьми и своими собаками, что счел за благо не портить себе настроение, прислушиваясь ко всяким глупостям. И он по-прежнему каждый день носился по полям за зайцами, а порой, если удавалось, затравливал кабана, в то время как вечерами играл в вист с двумя бедняжками, оклеветанными молвой.

Жан Уллье был настроен далеко не столь философски, как его хозяин; кроме того, его скромное положение позволило ему знать гораздо больше о всех этих слухах.

Его преданность двум девушкам была поистине безграничной; он не мог отвести от них восхищенного взгляда — сидели ли они с улыбкой на устах в гостиной замка или же, нагнувшись к гриве коня, со сверкавшими глазами, разгоревшимся лицом, разлетавшимися по ветру волосами под широкополой шляпой с подрагивавшим пером скакали во весь опор рядом с ним. Он от души радовался, когда видел, как они статны и красивы, как добры и ласковы с отцом и с ним; он считал, что вложил частицу самого себя в эти два восхитительные создания, и не понимал, почему весь мир не преклоняет перед ними колена.

И поэтому первые, кто осмелился повторить ходившие в округе сплетни, получили такой отпор, что остальным сразу расхотелось следовать их примеру. Однако Жану Уллье, поистине отцу Берты и Мари, не нужно было слушать чьи-то разговоры, чтобы знать мнение людей о своих любимицах.

В соответствии с указаниями маркиза, Розина, получив их от Мари, впустила солдат по первому удару молотка. Как только ворота распахнулись, солдаты ринулись во двор и тут же окружили дом.

Слезая с лошади, старый генерал не мог не заметить двух мужчин с канделябрами в руках и двух девушек рядом с ними, наполовину выхваченных светом из темноты.

И что удивительно: они направлялись ему навстречу с самым любезным видом.

— Честное слово, генерал, — воскликнул маркиз, ступая на последнюю ступеньку крыльца, чтобы как можно ближе подойти к гостю, — я уже почти потерял всякую надежду увидеть вас… по крайней мере сегодня вечером!

— Так вы, господин маркиз, утверждаете, что потеряли всякую надежду? — переспросил генерал, удивленный этим вступлением.

Итак, метр Лорио не замедлил воспользоваться предоставившимся случаем, чтобы последовать примеру девушек, и, оставив маркиза с гостями предаваться в свое удовольствие воспоминаниям о войне великанов, незаметно поднялся из-за стола и прошел за сестрами в гостиную.

Он вошел в комнату, отвешивая поклоны и радостно потирая руки.

— О! — воскликнула Берта. — Господин нотариус, у вас такой довольный вид!

— Я сделал все что мог, — ответил вполголоса метр Лорио, — чтобы хитрость вашего отца удалась; я надеюсь, что в случае необходимости вы не откажетесь засвидетельствовать, какое хладнокровие и самообладание я продемонстрировал в данных обстоятельствах.

— Дорогой господин Лорио, о каких военных хитростях вы говорите? — спросила, рассмеявшись, Мари. — И мне, и Берте непонятно, на что вы намекаете.

Поднявшись на третий этаж, Мари остановилась перед комнатой, которую занимал в замке Жан Уллье: именно здесь находился нужный ей ключ.

Затем она открыла дверь, выходившую с этого этажа на винтовую лестницу, что вела в башню, и, на несколько ступенек опережая Розину с корзиной в руках, стала быстро подниматься по довольно шаткой лестнице, сильно обветшавшей в этой редко посещаемой части замка.

Именно сюда, на самый верх башни, в маленькую комнатку под крышей, и привели юного барона Розина и кухарка, посоветовавшись между собой.

Если намерения двух славных девушек заслуживали похвалы, то исполнение замысла оставляло желать лучшего, так как трудно вообразить более убогую комнату, в которой вряд ли кто-нибудь смог бы отдохнуть, такой крошечной она была.

Это помещение служило Жану Уллье кладовой для семян и инвентаря, необходимого ему для выполнения его обязанностей метра Жака. На стенах не оставалось свободного места — они были буквально обвешаны связками фасоли, капусты, салата-латука, лука самых разнообразных сортов для того, чтобы их семена могли хорошо высушиться и вызреть. К несчастью, все эти сельскохозяйственные культуры уже полгода ожидали, когда их наконец посеют или посадят, и за это время так пропитались пылью, что при малейшем движении воздуха в узкой комнатенке тысячи пылинок слетали с пучков будущих овощей и забивали нос и рот.

Крошечная комнатенка, если, конечно, можно так назвать похожее на голубятню помещение, куда забрались наши молодые герои, освещалась только отраженным от входной двери светом лампы, оставлявшей тонуть в темноте почти весь чердак.

Мишель по-прежнему находился на куче овса. Стоя на коленях и пытаясь скорее скрыть свое смущение, чем доказать любовь к ближнему, Мари искала на дне корзины лакомый кусочек, чтобы предложить бедному узнику в качестве десерта на ужин, собранный расторопной Розиной.

Однако за короткое время произошло столько событий, что Мишель и думать не мог о еде.

Подперев подбородок рукой, опиравшейся на колено, он с любовью во взоре смотрел на нежное личико девушки, тонкие черты которого, представившиеся молодому человеку как-то по-новому, еще больше подчеркивали красоту Мари; он с наслаждением вдыхал аромат ее длинных, спадавших ко рту локонов, которые колыхались от легкого движения воздуха, проникавшего через узкое оконце. От красоты девушки, аромата ее волос юноша пришел в волнение: в груди его заколотилось сердце, кровь ударила ему в лицо, его тело охватила легкая дрожь, а голова закружилась. Во власти новых для него ощущений молодой человек почувствовал, как его душой овладевает неведомое ему до сих пор волнение и желание.

И это желание заключалось только в одном: найти подходящие слова, чтобы признаться Мари в любви.

На часах уже было около двух часов ночи, когда маркиз де Суде предложил гостям перейти в гостиную.

Приглашенные к обеду вышли из-за стола в том блаженном состоянии, в какое обычно впадают после отличной и обильной еды, когда хозяин дома отличается особым гостеприимством, гости не жалуются на отсутствие аппетита, а все паузы во время смены блюд заполняются содержательной беседой.

Предложив гостям пройти в гостиную, маркиз, по всей видимости, лишь хотел сменить обстановку, ибо, вставая из-за стола, он приказал Розине и кухарке последовать за ним, прихватив бутылки с ликерами, и расставить в гостиной рюмки по числу гостей.

Затем, напевая известный мотив из «Ричарда Львиное Сердце» и не обращая внимания на то, что генерал отвечал ему припевом из «Марсельезы», вероятно впервые прозвучавшей в стенах замка Суде, старый дворянин, наполнив рюмки, уже приготовился было вступить в полемику по поводу Жонеского договора, не включавшего, по мнению генерала, шестнадцати статей, когда гость показал ему пальцем на стрелки часов.

Рассмеявшись, Дермонкур сказал, что подозревает достойнейшего дворянина в желании привести своих врагов в оцепенение с помощью услад новой Капуи, и маркиз, оценив по достоинству шутку генерала, поспешил откликнуться на пожелание гостей и развести их по комнатам, приготовленным им для ночлега, а уже затем и сам отправился на покой.