— Каждый матрос ворчит на море, — задумчиво сказал ночной сторож. — Ворчать в людской натуре, и я предполагаю, что они ворчат и остаются на море, потому что им иначе; нечего и делать. На берегу моря мало мест, годных для моряков, а те должности, которые годятся для них (как, например, обязанность ночного сторожа), требуют такого хорошего характера, что не может найтись много людей, способных занимать их.

Иногда они находят дело на берегу. Я знал одного, который поступил на бойню и работал хорошо, пока полиция его не взяла. Другой бросил море, чтобы жениться на прачке, и они обвенчались за шесть месяцев до ее смерти; тогда бедняге пришлось опять отправиться в море.

Ужасно ворчал на море старый Сэм Смоль; я недавно говорил вам о нем. Было просто страшно слушать, как он бранил море, после того, как в две недели растряс деньги, собранные им в течение пяти месяцев. Смоль, бывало, часто спрашивал нас, что будет с ним на старости лет; и когда мы отвечали, что вряд ли он доживет до старости, если не станет больше заботиться о себе, Сэм впадал в бешенство и бранил нас всячески, как только умел.

Раз, когда он был на берегу вместе с Петером Руссетом и Джинджером Диком, он как бы взялся за ум. Сэм начал заботиться о деньгах, не тратил их в течение трех месяцев, ежедневно покупал газеты и читал объявления, чтобы видеть, не найдется ли хорошего местечка для сильного доброго малого, не любящего работы. Он нашел было место и, по его словам, если бы туда же, не явилось семидесяти девяти других кандидатов, мог бы получить его. Однако, Сэм получил только синяк под глазом за то, что хотел оттолкнуть одного человека, и два дня ходил таким унылым, что совсем не был подходящим товарищем для Дика и Петера.

Самый странный кулачный боец, какого мне когда-либо приходилось видеть, был однажды вместе со мной в рейсе на «Кавендиме». Он нанялся к нам обыкновенным простым матросом — чертовски некрасивая эта была штука с его стороны, так как он вовсе не был обыкновенным человеком, и не имел никакого права быть здесь.

У нас в кубрике еще до него уже танцевал на наших головах один невыносимый парень, Билль Бонс, громаднейший мужчина неимоверной силы, походивший скорее на быка, чем на человека по своему сложению. Когда он бывал не в духе, то лучше было не попадаться ему на глаза или забираться на свою койку и лежать там неподвижно и чуть дыша. При малейшем противоречии он делался буквально бешеным, и если говорил, напр., что красная рубаха — синяя, то надо было молчать. Согласиться с ним и сказать, что она синяя, было еще хуже, потому что он тогда называл вас отъявленным лгуном и разбивал вам голову за вранье.

Капитан судна был сравнительно мягким человеком, помощники его нас не притесняли и провизия была хорошая. А потому многие из нас шли на «Кавендиме» уже не в первый раз. Но Билль портил все. Вообще говоря, он сам по себе был не плохой товарищ, но не мог, как я уже сказал, выносить противоречия. Это его сразу сводило с ума и делало настоящим зверем.

В тот рейс, о котором я говорю, а мы ходили из Лондона в Мельбурн, Билль явился на судно приблизительно за час до отхода. Вся остальная палубная команда к тому времени уже была на борту и сидела в кубрике. Одни распаковывали свои вещи, а другие просто занимались болтовней и врали друг другу о том, как провели время на берегу.

Билль, пошатываясь, спустился по трапу в кубрик и Том Бекер услужливо поддержал его, когда Билль, с пьяных глаз, чуть не шлепнулся.

— Все люди суеверны! — сказал ночной сторож, обращаясь с целым рядом ласкательных эпитетов к одноглазой черной кошке. — Если бы эта черная кошка утащила ужин кое у кого из моих знакомых, они, наверное, поступили бы весьма безрассудно и поплатились бы за это.

Оп погладил кошку и задумался.

— Они бросили бы ее в воду, — продолжал он мечтательно, — и стали бы кидать в нее камнями, пока она не пошла бы ко дну… Я уже сказал вам, что все люди суеверны, а кто не склонен к этому, должен послужить в ночных сторожах некоторое время: они живо бы изменились! Я знал одного человека, который убил черную кошку, и после этого в течение всей своей жизни, каждый раз, как выпивал лишнюю рюмку, видел ее тень. Вся жизнь его была испорчена!

Трудовой день закончился, и Матильда вышла на порог дома.

Видно было по всему, что она кого-то поджидает. В доме, кроме нее и старой служанки, никого больше не было.

Вот хлопнула калитка. Послышался характерный шорох приближающихся шагов, и вскоре показался маленький человек в фуфайке, синем пальто и низко надвинутой, круглой, жесткой шляпе.