Пандарена переполняли дурные предчувствия, но пути назад не было — все дальше от селения уводила каменистая тропинка, петляя среди темного хвойного леса. Так же тихо, как опавшие иголки под ногами, потрескивало пламя факела в его черно-белой лапе. Пропитанные смолой сосновые лапы низко нависала над тропинкой, и Хейдиву то и дело приходилось опускать факел, чтобы ненароком не поджечь лес.

Округлые черные ушки медведя улавливали каждый неосторожный ночной звук — с шорохом перебегали с одного дерева на другое белки, мягко хлопали покрытые пухом совиные крылья, острый слух пандарена мог распознать даже далекий и глухой звук прибоя. Но безлунной ночью в мелькнувшем на ветвях пятне Хейдив-Ли не мог отличить сову от белки — его черные глаза-бусинки видели только при хорошем освещении.

Небесный океан готовился к шторму. Задевая макушки сосен свинцовым брюшком, по небу ползли низкие тучи. Казалось, что и одной сосновой иголки будет достаточно, чтобы их переполненные тела лопнули и разразились продолжительными ливнями.

За ним никто не гнался, но Хейдив почти бежал, прорываясь через захватившие извилину тропинки кусты чертополоха. В знакомом вдоль и поперек, безопасном лесу Пандарии не было ничего и никого, что могло бы угрожать жизни пандарена, но его сердце колотилось, как и у загнанной в ловушку жертвы. Знакомые с детства вековые сосны при свете факела превратились в кривые, облезшие стволы, за которым прятались дрожащие тени.

Хейдив-Ли стремился к берегу острова, от которого в прежние дни предпочитал держаться как можно дальше. Пандарен то и дело оглядывался на то, что так сильно пугало его. И было это не позади и не пряталось за преобразившимися соснами. К своей черной с белой манишкой груди пандарен прижимал небольшой сверток, и именно на него Хейдив-Ли глядел с нарастающей тревогой.

Король Штормграда, Вариан Ринн, ждал. С каждой секундой его терпение истощалось, а лицо становилось только мрачнее. Светлая линия кожи, шрамом пересекающая переносицу, кривилась зигзагами, отчего становилась похожей на молнию. Принц Андуин мог определить настроение отца по одному только этому шраму. И молния не предвещала ничего не хорошего.

За прошедший год Андуин вытянулся сильнее обычного, и его учебные доспехи еще не успели перековать на новый размер. Боковые кожаные ремешки панциря ослабили до предела, но принц так и не смог натянуть доспех поверх рубахи из плотной холстины. Пришлось ему выбрать под низ тонкую хлопковую безрукавку, но узкий нагрудник с выгравированным штормградским львом все равно не давал вдыхать полной грудью. А это необходимо, когда в разгоряченный полдень тебя заставляют раз за разом налетать на деревянный манекен, раскрашенный в зеленый цвет орочьей кожи, и бить его изо всех сил, словно это он виноват во всех твоих неудачах. Очень скоро из-за недостатка кислорода у Андуина закружилась голова, а раскаленный на солнце металл доспехов при каждом движении острыми укусами жалил незащищенную кожу.

Не помогало Андуину и присутствие отца. Принц видел, что Вариан разочарован его мастерством владения мечом. Он призывал себя вспомнить о гладиаторском прошлом отца, старался биться с деревянным орком не на жизнь, а на смерть, но его выпады были недостаточно быстрыми, клинок — недостаточно проворным, а движения — недостаточно слаженными. Окажись раскрашенная деревяшка настоящим противником, с принцем давно было бы покончено. Андуин покрывался потом, вертелся, подпрыгивал, поднимая серую пыль, но отец был неумолим.

Солнце давно замерло в зените и, казалось, забыло о том, что нужно двигаться. Раскаленный воздух обжигал горло.

Облаченный в тяжелые доспехи король с ниспадающим с плеч темно-синим плащом, положив правую руку на эфес меча, стоял в тени деревьев неподалеку от тренировочного поля. Своей неподвижностью и величественностью король не уступал статуям героев прошлого, охранявших вход в Штормград.