Беседы со Сталиным

Джилас Милован

Воспоминания известного политолога и публициста, бывшего вице-президента Югославии М. Джиласа – это непредвзятый взгляд опытного политика на события времен Второй мировой, на отношения России и Югославии. Автор, который неоднократно встречался и беседовал с Иосифом Сталиным, пытается пролить свет на прошлые события и воссоздает всесторонний портрет личности Сталина как знаковой фигуры мировой истории и крайне противоречивого человека. В книге множество малоизвестных фактов из жизни Сталина и его окружения, портреты известных исторических деятелей.

Предисловие

Человеческой памяти свойственно отбрасывать все лишнее и хранить лишь то, что кажется наиболее важным в свете последних событий. Но это одновременно и слабая ее сторона. Предубежденность не может способствовать сопоставлению прошлых реальностей с нынешними необходимостями и надеждами на будущее.

Осознавая это, я постарался представить факты настолько точно, насколько это только возможно. И если на книге все же сказалось влияния моих нынешних взглядов, это не должно приписывать ни недоброжелательности, ни защите протагониста, а скорее отнести на счет характера самой памяти и моих попыток пролить свет на прошлые встречи и события на основе моих нынешних взглядов.

В этой книге не столь уж много такого, чего хорошо подготовленный читатель не знал бы из опубликованных мемуаров и другой литературы. Однако, поскольку событие становится более понятным и осязаемым, если оно объяснено с большими подробностями, я счел небесполезным тоже высказать свою точку зрения. Считаю, что люди и человеческие взаимоотношения важнее сухих фактов, поэтому и уделил им больше внимания. И если в этой книге есть нечто такое, что можно было бы назвать литературным, это тоже следует в меньшей степени приписывать моему стилю выражения, нежели моему желанию сделать предмет описания более привлекательным, ясным и соответствующим истине.

Когда я работал над своей автобиографией, мне в 1955-м или 1956 году пришла в голову мысль выделить мои встречи со Сталиным в отдельную книгу, которую можно было опубликовать быстро и самостоятельно. Но я оказался в тюрьме, и, пока находился в заключении, мне не было удобно заниматься такого рода литературной деятельностью, поскольку, хотя моя книга и имела отношение к прошлому, она не могла не оказать отрицательного влияния на текущие политические отношения.

Только после освобождения из тюрьмы в январе 1961 года я вернулся к своей старой идее. Конечно, на этот раз, ввиду изменившихся обстоятельств и эволюции моих собственных взглядов, пришлось по-другому подходить к данному предмету. С одной стороны, мне надо было уделить большее внимание психологическим, человеческим аспектам исторических событий. Более того, оценки Сталина остаются противоречивыми, а его образ по-прежнему настолько ярок, что я счел необходимым предложить в конце собственные выводы об этой действительно загадочной личности, основанные на личных наблюдениях и опыте.

Глава 1

Восторги

1

Первая иностранная военная миссия, прибывшая к Верховному командованию Армии народного освобождения и партизанских отрядов Югославии, была британской. Она высадилась на парашютах в мае 1943 года. Советская миссия прибыла девять месяцев спустя – в феврале 1944 года.

Вскоре после прибытия советской миссии встал вопрос о посылке югославской военной миссии в Москву, в особенности потому, что миссия такого рода уже была назначена к соответствующему британскому командованию. В Верховном командовании, то есть среди членов Центрального комитета Коммунистической партии Югославии, в то время работавших в штабе, возникло пылкое желание послать миссию в Москву. Я полагаю, что Тито в устной форме привлек к нему внимание главы советской миссии генерала Корнеева; однако совершенно ясно, что вопрос окончательно был решен телеграммой советского правительства. Посылка миссии в Москву имела для югославов множество значений, сама же миссия была иного характера и имела совершенно другую цель по сравнению с той, которая была поставлена перед миссией, приписанной к британскому командованию.

Как известно, именно Коммунистическая партия Югославии организовала партизанское и повстанческое движение против германских и итальянских оккупационных сил в Югославии и внутренних коллаборационистов. Решая свои национальные проблемы путем самых жестоких приемов ведения войны, она продолжала считать себя членом международного коммунистического движения, чем-то неотделимым от Советского Союза – родины социализма. На протяжении всей войны самый сокровенный внутренний орган партии, политическое бюро, больше известный в народе под сокращенным названием – политбюро, поддерживал связь с Москвой по радио. Формально это была связь с Коммунистическим интернационалом – Коминтерном, – но в то же время это означало также и связь с Советским правительством.

Вызванные войной особые условия и сохранение революционного движения в ряде случаев уже приводили к недоразумениям с Москвой. Среди наиболее значительных я бы отметил следующие.

Москва никогда не могла понять реальностей революции в Югославии, то есть того факта, что в Югославии наряду с сопротивлением оккупационным силам одновременно происходила внутренняя революция. В основе этого неверного представления лежало опасение советского правительства, что западные союзники, главным образом Великобритания, могут возмутиться тем, что оно использует трудности войны в оккупированных странах для распространения революции и своего коммунистического влияния. Как часто бывает в случае с новыми явлениями, борьба югославских коммунистов не согласовывалась с установившимися взглядами и бесспорными интересами советского правительства и государства.

2

Итак, было не случайно, что вместе с генералом Велимиром Терзичем Тито назначил членом миссии меня в прежнем качестве высокого партийного функционера. (К тому времени я на протяжении нескольких лет был членом внутреннего партийного руководства.) Другие участники миссии были отобраны подобным же образом из числа партийных и военных функционеров, и среди них был один специалист в области финансов. Миссия также включала в себя физика-атомщика Павле Савича, перед которым была поставлена цель продолжать его научную работу в Москве. С нами был также Антун Аугустинчич, скульптор, которому дана была передышка от тягот войны, чтобы он мог продолжать заниматься своим творчеством. Все мы, конечно, были одеты в форму. Я был в чине генерала. Полагаю, что меня выбрали отчасти потому, что хорошо знал русский язык – я выучил его в тюрьме в предвоенные годы, – и отчасти по той причине, что раньше я никогда не бывал в Советском Союзе и, таким образом, не был обременен никаким фракционным или уклонистским прошлым. Ни один из участников миссии также никогда не был в Советском Союзе, но никто из них не владел хорошо русским.

Было начало марта 1944 года.

Несколько дней ушло на сбор участников миссии и их снаряжение. Наша форменная одежда была старой и разноцветной, а поскольку не было материала, новую пришлось перешивать из обмундирования взятых в плен итальянских офицеров. Нам также были нужны паспорта для проезда через британскую и американскую территории, и в спешном порядке они были напечатаны. Это были первые паспорта нового Югославского государства, и на них стояла личная подпись Тито.

Почти стихийно возникло предложение послать подарки Сталину. Но какие и откуда? Верховное командование располагалось тогда в Дрваре, в Боснии. Искать было негде, нас со всех сторон окружали опустошенные деревни и разграбленные, покинутые населением небольшие городки. Тем не менее решение было найдено: подарить Сталину одно из ружей, сделанных на партизанской фабрике в Южице в 1941 году. Найти его оказалось довольно трудно. Потом начали поступать подарки из деревень: кисеты, полотенца, крестьянская одежда, обувь. Мы отбирали из этого самое лучшее – сандалии из недубленой кожи и другие вещи, которые были настолько же убогими и примитивными. Мы пришли к заключению, что нам следует взять их, поскольку они являлись символами доброй воли народа.

Перед миссией стояла цель договориться о советской помощи Армии народного освобождения Югославии. В то же время Тито обязал нас добиться через Советское правительство или по другим каналам помощи освобожденным районам Югославии со стороны администрации ООН по вопросам помощи и восстановления. Мы должны были попросить у Советского правительства заем на двести тысяч долларов, чтобы покрыть расходы на наши миссии на Западе. Как подчеркнул Тито, мы заявляем, что выплатим эту сумму, как и стоимость помощи оружием и медикаментами, когда страна будет освобождена. Миссия должна была взять с собой архивы Верховного командования и Центрального комитета Коммунистической партии.

3

Нас разместили в Центральном доме Красной армии, который был своего рода гостиницей для советских офицеров. Еда и все остальное были очень хорошими. Нам дали автомобиль с шофером по фамилии Панов, человеком в годах, простым и несколько странным, но придерживавшимся независимых взглядов. Был и офицер связи, капитан Козовский, молодой и очень красивый парень, который гордился своим казацким происхождением, тем более что казаки в нынешней войне «отмыли» свое контрреволюционное прошлое. Благодаря ему мы всегда были уверены в том, что получим билеты в театр, кино или куда угодно еще.

Но мы не могли установить сколько-либо серьезных контактов с ведущими советскими деятелями, хотя я и просил, чтобы меня принял В.М. Молотов, тогдашний комиссар иностранных дел, и, если возможно, И.В. Сталин, премьер-министр и Верховный главнокомандующий Вооруженными силами. Все мои окольные попытки изложить наши просьбы и потребности были тщетными.

Во всем этом нечего было ожидать помощи югославского посольства, которое по-прежнему оставалось роялистским, хотя посол Симич и его небольшой штат высказались в поддержку маршала Тито. Формально они пользовались уважением, но фактически были еще более незначительны и беспомощны, чем мы.

Не могли мы ничего добиться и через югославских партийных эмигрантов. Они были малочисленны, многие из них были уничтожены чистками. Самой значительной личностью среди них был Велько Влахович. Мы были ровесниками, оба революционерами из революционного студенческого движения Белградского университета против диктатуры короля Александра. Он был ветераном Гражданской войны в Испании, а я прошел еще более ужасную войну. Он был человеком большой личной целостности, хорошо образованным и мудрым, хотя и чересчур дисциплинированным и не имевшим независимых взглядов. Он руководил радиостанцией «Свободная Югославия», его сотрудничество представляло ценность, хотя его связи не выходили дальше Георгия Димитрова, который с тех пор, как был распущен Коминтерн, разделял с Д.З. Мануильским руководство отделом советского Центрального комитета по отношениям с зарубежными коммунистическими партиями.

Нас хорошо кормили и любезно принимали, но что касается проблем, которые мы должны были изложить и решить, мы не могли добиться абсолютно никакого прогресса. По правде говоря, необходимо еще раз подчеркнуть, что, если не считать этого, нас принимали исключительно сердечно и уважительно. Однако только через месяц после нашего прибытия, когда генерала Терзича и меня приняли Сталин и Молотов и об этом было сообщено в печати, все двери громоздкой советской администрации и изысканных высших слоев общества словно по волшебству открылись.

4

За несколько месяцев до нашего прибытия Москва объявила, что в Советском Союзе сформирована Югославская бригада. Несколько ранее были сформированы Польское и тогда Чешское подразделения. Мы в Югославии не могли представить себе, откуда в Советском Союзе могло взяться такое большое число югославов, когда даже те немногочисленные политические эмигранты, которые там оказались, в основном исчезли в результате чисток.

Теперь, в Москве, мне все стало ясно. Основная часть личного состава Югославской бригады состояла из военнослужащих полка, который хорватский предатель Павелич в знак солидарности послал к немцам на советский фронт. Но армия Павелича не имела там успеха; полк был вдребезги разбит, взят в плен под Сталинградом и после обычной чистки преобразован в Югославскую антифашистскую бригаду во главе с командующим Мезичем. Нескольких югославских политических эмигрантов собрали и назначили на политические посты в бригаде, а советские офицеры – как военные специалисты, так и из органов безопасности – руководили снаряжением и проверкой людей. Поначалу советские представители настаивали на том, чтобы знаки различия в бригаде были идентичны Югославской королевской армии, но, встретив сопротивление со стороны Влаховича, они согласились на введение знаков различия Народно-освободительной армии. Было трудно прийти к согласию о знаках различия посредством депеш, но Влахович тем не менее сделал все, что мог, и мы нашли такие знаки различия, которые были результатом соглашения и компромисса. По нашему настоянию вопрос был окончательно урегулирован.

Никаких существенных проблем, касающихся бригады, больше не было, если не считать нашей неудовлетворенности тем, что на посту командующего был сохранен тот же самый человек. Но русские защищали его выбор, говоря, что он отказался от прошлых убеждений и имеет большое влияние на своих людей. У меня сложилось такое впечатление, что Мезич был глубоко деморализован и что, как и многие, просто поменял свои убеждения, чтобы избежать лагеря для военнопленных. Сам же он был разочарован, поскольку его функция в подразделении явно была нулевой – чисто формальной.

Бригада расположилась в лесу недалеко от города Коломна. Они жили в землянках, вырытых без учета суровой русской зимы. Сначала я удивлялся жесткой дисциплине, царившей в отряде. Было определенное расхождение, противоречие между целями, которым, как предполагалось, должно было служить это подразделение, и методами, которыми люди должны были вдохновляться на выполнение этих целей. В наших партизанских отрядах царил дух товарищества и солидарности, а наказания были суровыми только за мародерство и неповиновение. Здесь же все было основано на слепом подчинении, которому вполне могли бы позавидовать пруссаки Фридриха I. Однако и этого мы не могли изменить из-за упрямых, жестких советских инструкторов, с одной стороны, а с другой – из-за людей, которые только вчера воевали на стороне немцев. Мы проводили проверки, выступали с речами, поверхностно обсуждали проблемы, оставляя все как и было, и все это неизбежно заканчивалось пирушками с офицерами, которые все поголовно напивались, произнося тосты за Тито и Сталина и обнимая друг друга во имя славянского братства.

Одним из дополнительных наших заданий было сделать на заказ первые медали новой Югославии. Здесь мы встретили полное понимание, и если медали – особенно памятная медаль о 1941 годе – получились плохо, то в этом была вина не столько советской фабрики, сколько нашей скромности и плохого качества эскизов, доставленных из Югославии.

5

Должно быть, было часов пять дня, когда я закончил свою лекцию в Панславянском комитете и начал отвечать на вопросы, как кто-то шепнул мне немедленно все закончить из-за какого-то важного и неотложного дела. Не только мы, югославы, но и советские официальные лица придавали этой лекции более важное значение, чем обычно. Помощник Молотова А. Лозовский представил меня избранной аудитории. Югославская проблема явно становилась все более и более острой среди союзников.

Я извинился, или они за меня извинились, и, прервав выступление, выскочил на улицу.

Там меня вместе с генералом Терзичем втиснули в какой-то странный и не слишком импозантный автомобиль. Только после того, как машина отъехала, незнакомый полковник из государственной безопасности проинформировал нас, что мы будем приняты Иосифом Виссарионовичем Сталиным. К тому времени наша военная миссия была переведена на виллу в Серебряном бору, в пригороде Москвы. Вспомнив о подарках для Сталина, я забеспокоился о том, что мы опоздаем, если поедем так далеко, чтобы взять их. Но непогрешимая служба государственной безопасности уже и об этом позаботилась – подарки лежали в машине рядом с полковником. Все было в порядке, даже наша форменная одежда; уже дней десять мы носили новую, сшитую на советской фабрике. Не оставалось ничего другого, как проявлять спокойствие, слушать полковника и задавать ему как можно меньше вопросов.

К последнему я уже привык. Но сдержать волнение не мог. Оно выскакивало из самых глубин моего существа. Я ощущал свою собственную бледность и радостное, но в то же время почти паническое возбуждение.

Что может быть волнительнее для коммуниста, вышедшего из войны и революции? Быть принятым Сталиным – это же наивысшее признание героизма и страданий воинов-партизан и нашего народа. Пройдя сквозь тюрьмы и ужасы войны, не менее неистовые духовные кризисы и схватки с внутренними и внешними врагами коммунизма, Сталин представлял собой нечто большее, чем лидер в битве. Он был воплощением идеи, трансформированной в умах коммунистов в чистую идею, и потому в нечто непогрешимое и святое. Сталин был олицетворением победоносных битв сегодняшнего дня и братства людей – завтрашнего. Я осознавал, что лишь случайно лично я стал первым югославским коммунистом, который будет им принят. Вместе с тем испытывал радостную гордость при мысли о том, что смогу рассказать своим товарищам об этой встрече и кое-что о ней также югославским бойцам.