Драгмор, 1874 год

Николас Брэгг, лорд Шелтон, стоял у французского окна, глядя наружу и вертя в пальцах письмо. Вид, открывавшийся из окна, был поистине великолепен: бесконечные зеленые лужайки и газоны, тщательно ухоженные, густые заросли розовых кустов, длинный, извилистый подъездной путь, а вдали – холмы и дубовые рощи в роскошном убранстве последних дней лета. Но графа ничто не радовало. Скривив крепко сжатые губы, он смял письмо.

– Ч-черт!

Он произнес это с большим чувством и в ту же секунду яростно отшвырнул письмо.

А потом начал шагать взад и вперед.

Я не буду бояться.

Я не боюсь.

Джейн все повторяла и повторяла про себя эти слова, полная отчаянной решимости. Но чем ближе они подъезжали к Драгмору, тем страшнее ей становилось. Она сидела не двигаясь, словно приклеенная к сиденью кареты, которую они наняли на железнодорожной станции в Лессинге. Руки Джейн, затянутые в белые кружевные перчатки, нервно тискали подол платья. Девушка почти не замечала пейзажей за окном кареты – она не видела ни широко раскинувшихся лугов, ни зеленых деревьев, четко обрисовывавшихся на фоне низкого августовского неба. Легкий, чисто английский туман залегал кое-где в низинах. Но девушку не трогала красота суссекского ландшафта. Она чувствовала лишь, как испуганно сжимается ее сердце…

Ох, думала Джейн, ну как она могла совершить подобную глупость! Зачем она напялила платье покойной Шарлотты Мак-Кинни, зачем решила напугать хулигана Тимоти Смита? Вообще-то, весь этот план, родившийся в ее живом воображении, имел целью как следует осадить задиру, заставить его дрожать от страха, и, надо признать, проделано это было неплохо. Шарлотта Мак-Кинни была тетушкой Тима, и умерла она всего месяц назад. И Джейн действительно перепугала Тимми до полусмерти, среди ночи вплыв в его комнату… Она кланялась и кивала, как самое настоящее привидение – в конце концов, не зря же она была актрисой. Джейн от всей души наслаждалась ролью. Тимми стал белым как простыня и затрясся от страха! Он был не в состоянии пошевелиться! Джейн, увлекшись игрой, надвигалась на него – и не расслышала шагов в коридоре. И чуть сама не умерла от страха, когда позади раздался женский голос:

– Что это такое?!

«Должно быть, это она и есть», – недовольно подумал граф.

Он как раз собирался войти в дом. Но остановился, услышав стук колес приближающегося экипажа, который донесся до него сквозь лай борзых. И тут же его охватило крайнее раздражение. Он быстрым шагом направился в дом, мимо вышедшего дворецкого.

– Встретьте их, – бросил граф сквозь зубы.

– Куда мне следует проводить их, милорд? – вежливо спросил Томас. Дворецкому было за пятьдесят, его седовласая голова начала лысеть; он всегда хранил на лице непроницаемое выражение. Граф иной раз думал, что, выскочи он из дома в набедренной повязке и мокасинах, в полной боевой раскраске команча, старый дворецкий не моргнет и глазом. И Ник испытывал к нему тайную симпатию.

– Откуда мне знать, черт побери! Веди их хоть в конюшню, мне все равно! – Граф пересек мраморный холл, не обращая внимания на то, что оставляет за собой следы грязи и навоза. И начал подниматься по полукруглой лестнице красного дерева.

Матильда уехала.

Внезапно Джейн охватила острая тоска; девушка почувствовала себя одинокой и покинутой. Она, правда, сумела ослепительно улыбнуться слугам, внесшим в дом ее багаж, но вот они ушли, и тяжелая дверь красного дерева плотно закрылась за ними. И мгновенно воцарилась тяжелая тишина.

Джейн ощущала эту давящую тишину как боль, как горе, как одиночество и тоску по дому. В ее горле застрял тяжелый ком; нервно сглотнув, Джейн прошла мимо кровати под пышным шелковым балдахином к окну. И посмотрела наружу.

Вокруг дома расстилались безупречно ухоженные лужайки. Сверкала подъездная дорога, вьющаяся по землям Драгмора; шел дождь, и солнечные лучи отражались в каплях упавшей на землю влаги. В отдалении высились холмы, на зеленых склонах которых паслись коровы и овцы. Волновались под легким ветерком пшеничные поля, раскинувшиеся до самого горизонта. В небе густели и темнели облака. Джейн разглядела вдали шпиль – наверное, это была церковь в Лессинге. Джейн гадала, где пролегает граница Драгмора.

Нет, она не собирается выходить замуж.

Чем скорее она разберется с этим, тем будет лучше.

Джейн глубоко вздохнула, набираясь храбрости. Она стояла перед массивной дверью из тикового дерева, ведущей в библиотеку; дверь была закрыта, а библиотека представляла собой запретную территорию. Джейн уже знала, что это личное владение графа. Она почувствовала, что даже Чед побаивается вторгаться сюда. И она знала, что граф сейчас там, внутри. Не то чтобы она спрашивала об этом кого-нибудь, нет; она просто чувствовала.

Его присутствие было для нее осязаемым.

Джейн колебалась, ярко вспоминая тот момент, когда он увидел ее играющей в детские игры, с его маленьким сыном, в детской. И в очередной раз пожалела о том, что вела себя слишком порывисто, позволив собственному ветреному воображению завести ее бог весть куда. Она, впрочем, лишь утвердила его в прежнем мнении – что ее место в детской. Закусив губу, Джейн поклялась, что впредь будет держать себя в руках. И станет грациозной, надменной… взрослой. Она постучала в дверь.

Ответа не последовало.

Лондон, 1876

Аплодисменты не смолкали.

Сердце Джейн радостно пело. Когда она снова вышла – одна – на огромную пустую сцену и присела в реверансе, аплодисменты усилились. Джейн выглядела чудесно в мерцающем голубом шифоне. Ей подумалось, что, может быть, на этот раз аплодисменты перейдут в те громовые овации, что сопровождали выступления ее матери. Но, едва закончив поклон, она уже слышала, что волнение в зале утихает. Продолжая улыбаться, Джейн в последний раз кивнула публике и ушла со сцены.

Едва она очутилась за кулисами, улыбка исчезла с ее лица. И радостное возбуждение уступило место отчаянию. Джейн казалось, что она задыхается. Неужели ей никогда не добиться таких же оваций, какие доставались ее матери?

Будет ли она когда-нибудь так же хороша на сцене, как ее мать?

Джейн показалось, что ее сердце совсем перестало биться. Но потом она с трудом взяла себя в руки.

– Отошли его! – прошипела она. – Скажи, меня нет дома! Скорей! – И в ее уме мгновенно возник план побега.

Потому что она должна была бежать.

Благоразумие покинуло ее. Она знала одно: он здесь. Пришел ли он за Николь? Знает ли он о существовании дочери? Боже, если так, он будет преследовать их до скончания века! Она должна немедленно забрать спящего ребенка, бежать, через заднюю дверь, в ночь.

Молли развернулась было, чтобы спуститься вниз, но застыла, услышав тяжелые шаги на лестнице. Она бросила на Джейн отчаянный взгляд. Слишком поздно… он уже близко! Джейн понимала, что не должна позволить ему очутиться здесь. Ей нужно любой ценой выиграть время. Она бросилась вперед, оттолкнув Молли, помчалась вниз по ступеням – и очутилась лицом к лицу с пришедшим.

Линдлей твердил себе, что не следует быть дураком. Но все равно на следующее утро он послал Джейн букет белых лилий. Их хрупкая бледность напоминала ему о Джейн.

И он гадал, какие события так изменили девушку, сделав ее «женщиной с тайной».

И еще Линдлей гадал, что сделает Шелтон, если узнает, что он видится с Джейн.

Линдлей был глубоко задет. Он не был глупцом, никогда не был. И не обманывал себя. Он прекрасно помнил то лето, почти два года назад. Он помнил огромные голубые глаза Джейн, он помнил, как вел себя Ник. Да, Шелтон был мрачнее и злее, чем обычно, и Линдлей прекрасно видел, что Ник тоже увлечен девушкой. И Линдлею казалось удивительным и странным, что Шелтон позволил ей пойти на сцену.

Линдлей ничего не мог поделать с собой; твердя себе, что они с Джейн – просто друзья, он послал ей приглашение на чай. Приглашение было вежливо отклонено письмом, доставленным горничной.

В зрительном зале было темно и тихо, публика, словно зачарованная, следила за Джейн, освещенной яркими лучами прожекторов.

Он стоял совершенно неподвижно, прислонясь окаменевшей спиной к двери, ведущей в фойе. Он не собирался отыскивать место, чтобы сесть, но не собирался и уходить. Шел уже третий, последний акт, но Ник только что приехал. И он смотрел на сцену, не в силах отвести глаз от актрисы, как, впрочем, и все остальные в зале.

Но мысленно граф Драгморский отчаянно ругался. Видит Бог, он ненавидел эту женщину! Но ведь прошло так много времени… он-то думал, что ничего не почувствует, увидев ее. Что он будет холоден и безразличен. Однако ничего подобного на безразличие он не ощущал; напротив, его кровь кипела от горячего гнева. Граф содрогался от злости!

Услышав вчера о Джейн, он не смог удержаться. Да, она была прекрасна – Линдлей говорил правду. В ней ощущалось странное противоречие между ангельской невинностью и плотской чувственностью. Губы графа насмешливо скривились. Хотел бы он знать, скольких любовников она имела за прошедшее время. Он твердил себе, что его это не касается, но тут же, не сдержавшись, выругался вслух.

– Ш-шш! – тут же зашипели на него ближайшие зрители. Он пытался заставить себя уйти… но ничего не получалось.

В эту ночь Джейн не смогла уснуть. Ее мысли были полны Ником.

Она лежала, глядя в потолок, ожидая, прислушиваясь, надеясь услышать стук колес экипажа или топот лошадиных копыт. В груди у нее все сжималось от боли. Каждый мускул тела был напряжен. Джейн была уверена, что граф станет ее преследовать.

Но он не появился.

Он не погнался за ней – точно так же, как два года назад.

Сначала, охваченная паникой, Джейн решила, что Ник явился лишь затем, чтобы увидеть наконец Николь.