Мы, люди социалистической страны, так привыкли заглядывать вперед, планировать, ссылаться на будущее и заботиться о нем, что подчас забываем, что будущего еще не существует. Оно будет построено из настоящего, но настоящего не механически, а диалектически продолженного в будущее. Поэтому представления о какой-то строго определенной структуре будущего, которую обязательно должны видеть фантасты, являются чистейшей метафизикой, неуклюжей попыткой повторения библейских пророчеств. Только диалектическая экстраполяция реального опыта истории земли, жизни, космоса, человеческих обществ может претендовать на научное предвидение возможного будущего.

Очевидно, что научная фантастика не является и не может являться пророческим предвидением целостной картины грядущего. Писатель-фантаст в своих попытках увидеть будущий мир необходимо ограничивает себя, подчиняет свое произведение какой-то одной линии, идее, образу. Затем, подбирая из настоящего, из реальной окружающей его жизни явления, кажущиеся ему провозвестниками грядущего, он протягивает их в придуманный мир, развивая их по научным законам. Если произведение построено так, то фантастика научна. Если главное в ней — только научное открытие, тогда фантастика становится узкой, технической, неёмкой. Если главное — человек, тогда произведение может стать сложным и глубоким. Излишне говорить, что изображение человека в будущем мире таит в себе громадные трудности. Черты будущего должны быть многогранными, и само действие должно развиваться в ином плане, не свойственном настоящему времени. Только так возникают и достоверность, и перспективная глубина образов людей и облика грядущего мира.

Мнение, сложившееся на заре развития советской научной фантастики, что этот вид литературы служит популяризации научных знаний или пропаганде науки среди детей, неточно, потому что охватывает лишь ничтожную часть возможностей научной фантастики. А между тем подобные взгляды порождают встречающиеся на страницах газет и журналов утверждения, что «действительность обогнала фантазию». Обобщенное утверждение подобного рода абсолютно неправильно, хотя в отдельных конкретных случаях и возможно. Возможно там, где мечта была ближнего прицела, устаревшая уже в момент печатания книги, или же, если речь идет о вещах, написанных за много лет до наших дней. На деле никакая действительность не может обогнать мечту и фантазию. Если бы случилось, что реальность обогнала бы наши мечты, то это означало бы, что люди попросту перестали мечтать.

Другой взгляд на научную фантастику как на занимательную популяризацию науки не менее архаичен. Он сложился в двадцатые — тридцатые годы, когда науку действительно надо было пропагандировать. Сейчас хорошие научно-популярные книги и журналы читаются нисколько не меньше, а подчас и больше, чем произведения художественной литературы. Значение научной фантастики в деле пропаганды науки отошло на задний план. Это не значит, что фантастика ослабила свою связь с наукой и ударилась в чистой воды сказку, хотя и такой взгляд иногда встречается среди литераторов. Нет, научная фантастика поднялась на новую ступень и стала вровень с обычной художественной литературой. В своих лучших произведениях она прослеживает влияние достижений науки на материальную структуру общества и духовную жизнь человека. Или же обрисовывает воображаемое развитие научных открытий, зародыши которых возникают сегодня, и ведет читателя к пониманию возможностей, заложенных в социальных явлениях настоящего.

Изложенные соображения уводят нас далеко от устарелых взглядов на значение научной фантастики и от надуманного лимитирования ее тематики, столь долго тормозивших развитие у нас этого вида литературы. Надо удивляться, что нас снова пытается возвратить к этим взглядам В. Немцов в своей статье «Для кого пишут фантасты?», помещенной 18 января в «Известиях».