– Падре, – Каким-то гнусаво скучным голосом протянул мальчик, боясь отойти от дверей: – барон просит вас пожаловать на ужин к нему.

Отец Марк недовольно оторвался от чтения тревожного послания своего друга и внимательно и даже чуть строго посмотрел на маленького служку барона. Он не любил когда его отвлекали.

Вид мальчишки не радовал ничуть. Служка был одет в серо-грязное рубище, короткие его штаны чуть закрывали колени и, видя потертости и дыры на них, отец Марк только грустно покачал головой. Владетельный барон не спешил тратить деньги на приличный вид своих слуг, зато он всегда был готов осыпать подарками любовниц и приятелей по охоте.

– Питер, ты же в дом Господа пришел, – сокрушался священник и, качая головой, спросил: – Ты моешь ноги вообще? По колени вымазан непонятно чем. И почему ты не носишь обувь, которую купила тебе мать? Я же видел в воскресенье ты приходил в отличных башмаках. Почему сейчас ты опять босой?

Мальчишка, скуксившись, странно покосился на книги, расставленные по сундукам для удобства отца Марка, и даже не соизволил ответить. Хотя, по большому счету, ответ пастору был и не нужен. Скупостью в их славном городке отличался не только владетельный барон. Скорее мать как всегда, как и другие матери в их городе посчитала, что иметь сыну ботинки на каждый день да еще в такое жаркое лето – расточительная роскошь.

– Питер, вылезай! – прошипела Ингрид и, свесившись с края кровати, и чуть не скатилась на толстую медвежью шкуру, расстеленную на полу. Упираясь рукой, она смогла оттолкнуться и снова забралась на кровать, наблюдая, как мальчик тихо что-то шепча, выбирается из-под кровати. Полностью выскользнув, он уселся по-турецки на шкуре и нагловато кивнув, сказал:

– Я же тебе говорил не ори…

– А ты не щекотись! – заявила Ингрид, выскакивая из-под покрывала. Она обошла мальчика и подошла к раскрытому окну, что-то с любопытством высматривая в освещенном кострами дворе. Мальчик не отрывал он нее взгляда, в мыслях сравнивая девушку в ее ночной рубашке с привидениями, о которых он знал из рассказов старших приятелей. Но Ингрид даже в его богатой фантазии не могла превратиться окончательно в пугающего призрака. Питер притворно вздохнул и одним движением поднялся на ноги. Прошлепал босыми ногами к девушке и, встав рядом, тоже выглянул в окно.

– Только попробуй снова щекотать! – грозно предупредила его девушка.

– Больно оно мне надо. Сама же начала.

Вернувшись наконец-то к себе в свой небольшой домик, выстроенный городом специально для него недалеко от церкви, священник разделся до исподнего и аккуратно развесил одежду на деревянные распорки. Сам он не стирал, не гладил. Все за него делали прихожанки, считая своим долгом избавлять священника от бремени земного, дабы больше тот времени уделял молитвам за души их грешные. Но по природе бережливый отец Марк одежду носил аккуратно, не доставляя много проблем добрым помощницам.

Вместо того чтобы как добропорядочный пастор лечь спать, а уже с рассветом подняться и готовиться к службе, отец Марк достал из сундука свое старое мирское платье коим пользовался втайне от всех и стал торопливо облачаться.

Надев в конце глубоко шляпу с большими полями почти скрывшими его лицо, отец Марк в задумчивости поглядел на оружие оставшееся на дне сундука. Он не сомневался, что заметь его кто с клинком и епископ лично бы приказал гнать такого служителя. Не столько, потому что отец Марк, позволил себе подобное, сколько потому что его заметили и опознали в таком виде. Не желая рисковать, священник выбрал из оружия лишь кинжал с трехгранным лезвием и, заткнув его за поясной ремень, накинул на плечи потертый старый плащ украшенный на груди вышитыми гербами рода Роттерген.

Прежде чем выйти на темную улицу священник внимательно и долго разглядывал мрак за окном. Не заметив ничего особо подозрительного, он вышел на мостовую и стремительно направился прочь от дома…

Город, в котором волей Небес и кардинала Люмани, отец Марк возглавлял приход, был довольно небольшой. Скорее это была вообще деревня по прихоти еще отца нынешнего борона, огражденная мощной стеной. Время тогда было неспокойное. Бароны воевали с отцом нынешнего монарха, потом вместе с королем воевали против брата королевы – государя соседних земель. А уж совсем позже вместе с ним в союзе теснили северян, которые никак не могли смириться с потерей в давние времена побережья. Город не раз и не два приобретал значение полноценной крепости, служа безопасным пристанищем для королевских войск или спасая самих фон Эних от гнева короля.

Питер, не смотря на довольно сильный ушиб, не поцарапался. Выскочив за ворота, он спрятался у чугунной ограды соседнего особняка, решив пересидеть боль, и уже оттуда услышал тоненький голосок Ингрид что, разбудив стражника, возмущенно спрашивала, почему открыты ворота. Улыбаясь, он отчего-то с благодарностью вспомнил лицо девушки и подумал, что даже эта жгучая боль в коленях стоит того чтобы с ней иногда вот так украдкой общаться. Кто еще из его приятелей мог похвастаться, что проводит ночи с баронессой!? И пусть он никогда никому об этом словом не обмолвился, а под «провести ночь» подразумевал именно эту безобидную сумеречную болтовню, чувство странной гордости и трепета наполняло его в полной мере.

Иногда он думал, что все их общение это странно затянувшаяся сказка. Одна из тех, что рассказывала еще несколько лет назад ему матушка. Сказка, в которой нищий может жениться на принцессе. А принцессы сбегают из дома с бродягами рыцарями. Где-то в глубине души он оставался настолько наивным, что отчего-то верил… вот он вырастет, совершит не мало великих дел. Или король объявит снова кому-то войну и вот тогда… Тогда он прославившись станет дворянином. Пусть даже всего лишь личным. Без права передачи дворянства по наследству. Но дворянином. Он разбогатеет. Обязательно разбогатеет. Ведь не может он вечно оставаться в бедноте и прозябать в этом городе!? Он приедет за Ингрид и ее отец не посмеет отказать ему. Богатому и знаменитому… уверенному и сильному. Не посмеет…

Не стоит судить строго о детских мечтах Питера. Кто из нас, о чем только не мечтал в его возрасте. Всего мы и сами не упомним. Особенно, какие глупости приходили в наши головы. К его чести стоит сказать, что свои мечты он трезво отделял от реальности. Он понимал что скоро… очень скоро отец Ингрид выдаст ее замуж и все. Не к кому будет приезжать красивому и богатому, сильному и уверенному в себе. Да и насчет подвигов… что же такого надо совершить чтобы у короля – баловня судьбы, вымолить самое захудалое дворянство.

Тяжело вздохнув, мальчик поднялся на ноги и, морщась, потер больные колени. Но боль уже так не резала и он, осторожно ступая босыми ногами по холодным булыжникам мостовой, поплелся к дому.

Забравшись к себе в комнатку и закрыв за собой ставни, он прислушался к звукам в доме и в удивлении расслышал, как в родительской спальне идет какая-то возня и кто-то стонет. Причем не так как обычно когда мама с папой занимались этим… а стонет словно от боли. Словно от жара или в бреду. Тихо и жалобно.

Двери детского приюта долго не открывали. Наконец заспанная монахиня отворила тяжелые ворота и отец Марк, не стесняясь своего вида, вошел к ним.

– Доброго вечера… – поздоровался он и, после ответного приветствия и легкого поклона, попросил провести его к смотрителю приюта.

Смотритель, разумеется, спал. Но немедленно вышел в рабочий цех к ожидавшему его отцу Марку.

– Что за маскарад, святой отец? – обеспокоился смотритель. – Вас преследуют? Вы бежите от кого-то?

– Нет, дорогой Ян. Я как раз не бегу. А вот вам сейчас надо будет одеться… Разбудить ваших подопечных. И осмотреть их тела. Вы догадались, что вы будете искать?

Удивительно наблюдать людей связанных между собой некой тайной. И чем страшнее тайна, объединяющая людей, тем загадочнее отношения между ними. В иной момент кажется, что такие люди в полной мере овладели телепатией. Им хватает порой одного взгляда, жеста, улыбки, чтобы выразить свои мысли в огромном информационном объеме. Люди, собравшиеся в страшненьком кафе «Восток» на окраине Москвы, почти не знали друг друга. Но это нисколько не мешало им украдкой разглядывать пришедших или, больше того, обмениваться какими-то странными чуть смущенными улыбками. Это были очень разные люди. Сюда, словно спрятавшись от мира, забились и молодые и довольно пожилые. Бедные и богаты. Улыбчивые и странно обозленные. Но не различие в людях удивило бы стороннего наблюдателя. А удивительно схожие взгляды этих таких разных глаз. Даже когда они смотрели в глаза друг другу, там, в глубине, виделась если не тоска, то странное горе. Тщательно скрываемое. Спрятанное от всего мира. И еще там, на дне сознания, отчетливо проявлялся страх.

Сидящий у стены Семен Фомин без труда различал и страх в глазах собравшихся и глубокую скорбь, объединяющую этих, таких непохожих, людей. В какой-то момент ему даже почудилось, что он сидит на чьих-то похоронах. Все эти люди знающие некоего усопшего собрались здесь, чтобы проводить того в последний путь. Да вот беда, толи покойника кремировали, толи уже даже похоронили… в общем отсутствовал покойный без уважительной на то причины. И столы были пусты. Разве что на паре из них стояли принесенные с собой бутылки минеральной воды или лимонад. Одежда на людях была повседневная. А сами они, создавалось впечатление, только вырвались со своих офисов, вышли из-за прилавков, просто приехали из дома, одетые будто на прогулку по магазинам.

Только один человек на взгляд Фомина сильно отличался от всех других. Это «тот», кто собственно и собрал их всех… Таких разных и таких в чем-то похожих. И этот-то человек и был нужен Фомину. Семен страстно, до сведения скул, желал поговорить с ним. Он долго искал этого подтянутого, чуть резковатого, опасного не только в движениях, но даже в словах, человека.

– … Рано или поздно настанет момент, когда нас перестанут терпеть. – Говорил этот опасный субъект, мягко прохаживаясь между столиками и глядя поверх голов присутствующих. – Нам прикажут нашить на одежду желтые звезды как евреем при нацизме. Нас начнут сжигать в печах, нас будут травить газами. Кто еще не верит в это? Кому надо напомнить, что сначала у тех же евреев отобрали работу… Их сгоняли в лагеря и гетто. А нас? Скажите, кого из вас не уволят, когда узнают правду? А сколько среди вас уже пострадало? Поднимите руки те, кого уже увольняли узнав?..

Поднялось внушительное количество рук. Фомин по опыту знал, что собравшиеся и приврать могут. Но не в таком же количестве?! Видно и, правда, многие прошли через позорное вынужденное увольнение или были просто уволены «по собственному желанию».

– Малая, ты во сколько выходишь? – Раздался голос Сергея из прихожей.

– Зай, я еще часок посплю и поеду тогда. – Ответила Вика, даже не раскрывая глаз и не собираясь вставать и провожать.

– Соня. – Усмехнулся Сергей. – Завтрак на столе. Не забудь перекусить. После института позвони мне. Вечером поедем к моему брату, познакомлю вас хоть. А то он меня достал расспросами о тебе.

Угукнув в ответ и совершенно не горя желанием ехать знакомиться с кем-либо вообще Вика незаметно для себя снова скатилась в недосмотренный сон. Она не слышала, ни как Сергей вышел, ни шума закрываемых замков. Зато вот будильник на сотовом телефоне она расслышала хорошо. Ну, кто надоумил Сережу, что немецкие, нацистские, марши на телефоне девушки это лучший будильник?!

Сев на кровати она растеряно оглядывалась в поисках своей маленькой «нокии». Наконец она обнаружила телефон в хрустальной вазе среди мандаринов, но даже не задумалась, как его туда занесло. Быстро выключив этот кошмар, она спрятала телефон под ворох своей одежды на кресле и собиралась было снова лечь в такую манящую постель, но вовремя опомнилась. Она же вчера в тайне от Сережи записалась на прием к гинекологу, и если институт можно было прогулять, то посещение врача не стоило. От него слишком много зависело.

Через пару часов, закончив писать рапорт, Фомин признался своему командиру:

– С каждой операцией все хуже… И я так думаю, что будет еще все запущенней. Наши очень неохотно идут на задержание таких. В прошлый раз иглами двоих оцарапали. В этот раз вот укусили. В следующий раз что будет?

Начальник Фомина, проглядев рапорт глазами, сказал:

– В следующий раз будут осторожнее, Сема.

– Или палить сходу начнут. – Буркнул Фомин.

Сережа со своим братом очень сильно набрались в тот вечер. Вика и сама была хороша. Поглядывая на пустую бутылку из-под «Бэйлиса» и пиалу, в которой вначале были кубики льда, она только диву давалась, как смогла сама СТОЛЬКО осилить. Не пьющая обычно даже пива, Вика была откровенно пьяна от такого количества сладкого алкоголя. Ведь предупреждал ее Сережа, что девушки пьянеют не от количества градусов, а от количества сахара в алкоголе. Фыркнув с улыбкой в ответ, она заявила ему, что он женщин вообще кажется инопланетянами считает. Все типа у нас по-другому, сказала она. И как показал проведенный вечер, она была недалека от истины. И Сергей, и его брат ДЕЙСТВИТЕЛЬНО считали женщин кем угодно, но кажется не людьми.

Особенно Вику раздражало как во время стриптиза, совершенно не обращая на нее внимания, оба этих… придурка… обсуждали танцовщиц и кто кому бы «засадил». Все больше злясь, Вика наседала на «Бэйлис» и дошла даже до той стадии, что пообещала высказать потом дома Сергею все, что об этом думает.

Слава богу, стриптиз программа закончилась уже к половине второго ночи и двое этих «озабоченных» даже оторвались от темы женщин, перейдя к обсуждению, кто какую машину заказал на аукционе в Америке. Тема была нейтральная и Вика даже как хорошая девочка проявила к ней интерес. От ее некоторых вопросов мужчины улыбались, но поясняли. Но словно заговоренные, Сергей и его брат снова скатились к обсуждению женской психологии и что самое противное додумались спрашивать у нее у Вики, как бы она поступила в различных жизненных ситуациях. Отвечая честно, она лишь вызывала их насмешки и слова: «Ну, о чем я и говорил!», «Вот-вот. А мы удивляемся» и др. Это злило Вику, но она умело скрывала свою злость за флегматичной полуулыбкой и только попросила официанта себе еще «Бэйлиса» и льда. Напиваться, так напиваться, решила она, вот буду совсем пьяная, я им все выскажу!

Но в итоге, она ничего, не высказывая, просто поднялась, молча демонстративно взяла свою сумочку и пошла к выходу, не откликаясь на вопросы Сергея. Уже на улице стоя возле входа, она вдохнула прохладный воздух и ей словно полегчало. Она больше не могла слушать ту чушь и откровенную глупость, что несли эти напившиеся мужики. Поглядев по сторонам, она не увидела ничего похожего на такси и неторопливо пошла по тротуару в надежде поймать частника.

Она шла не торопясь, наверное, еще и потому, что надеялась в глубине души, что, опомнившись, ее Сережа попробует ее догнать. Но она шла, изредка поднимая руку, а тот все еще не появлялся. Теряя надежду на то, что он остановит ее, Вика все больше злилась и на саму себя и на него. Вот ведь дураки. Ну, ведь сами не понимают что говорят. А последняя фраза братика Сережи просто добила ее. Он, откровенно не обращая внимания на нее назвал всех женщин просто мясом… которое надо просто часто «драть», давать им немного денег и они никуда, мол, не денутся. Будут как шелковые на привязи.

Отец Марк под охраной двух стражников шел к воротам. Ничего, не скрывая, он бережно нес черное траурное полотнище. Люди, встречающиеся по пути, невольно бледнели, понимая суть происходящего, а женщины даже зажимали себе рот, дабы не выдать испуг вскриками. Дети… вечно ничего не понимающие дети подбегали к отцу Марку и, теребя того за сутану, просили благословить их. Стражники, не церемонясь, несильными пинками отгоняли тех в сторону. Но эта мелочь не отставала от отца Марка и словно шлейф тянулась за священником толпа детей и некоторых взрослых. Детей разбирало любопытство и непонимание этого странного торжественно молчаливого момента. А взрослые кто решился идти следом, желали услышать отца Марка. Они надеялись что тот скажет, объяснит, успокоит… может это черное знамя лишь предосторожность.

Но, дойдя до ворот города и пройдя сквозь двойной ряд стражи с пиками, отец Марк ничего не объяснил. Он по приставленной к стене лестнице поднялся и прямо на баронский герб накинул свою страшную ношу. Город больше не принадлежал барону. Город теперь был во власти смерти. Кто-то попытался пройти мимо стражи и поглядеть чем там снаружи занимается отец Марк, но стража грозно опустила пики и лейтенант – безусый молодой дворянин объявил громко указ короля и приказ барона.

«Коли обнаружат в селении любом Черную Смерть, селение то закрыть и не впускать и не выпускать никого. Торговцы дабы не терпели убытков и люди не голодали должны сгружать свои товары и продукты у черты селения и обмен товаров должен быть по бумаге доверен лишь одному из них. Он будет посредником и не сможет покинуть черту города пока Черная Смерть не покинет то место или селение не вымрет и не будет предано всеочищающему огню. Кто без ведома наместника, и без подорожных им подписанных попытается покинуть селение, тот предан будет смерти и тело его будет сожжено, как и тела других несчастных умерших от Черной Смерти. Всякий независимо от рода и звания должен следовать сему указу. Неисполнение его будет оценено судом как измена Королю и стране»

Королевский указ вызвал лишь ропот и полные страха выкрики. Но когда лейтенант зачитал приказ барона, люди буквально потеряли волю вообще к чему-либо.

«… Страже разрешается убивать всякого, кто несет на себе отметины Черной смерти. Тела несчастных должны быть погребены либо сожжены в тот же день, дабы зараза не распространялась через воду и воздух. Любой житель города обязан сообщить страже, если кто из его родных, близких, знакомых или соседей болен и у него есть отметки Черной Смерти. Любой не сообщивший будет считаться виновным в измене Королю и стране. Любой пытающийся покинуть город без ведома начальника стражи и моего на то соизволения, будет казнен на месте поимки. Любой пытающийся нарушить порядок и закон в городе в это тяжелое время будет казнен на месте преступления. Любой кто нарушит запрет на появление в общественных местах включая церковь, будет казнен на месте. Работа всех присутствий на время пока не будет снято знамя Смерти – приостанавливается. Бургомистру предписывается обеспечение стражи провиантом и всем что им понадобится, включая личные нужды. Всем питейным заведением приказывается закрыть свои двери и до снятия знамени Черной Смерти не открывать. Всем ремесленникам и торговцам запрещается торговля на рыночной площади. Площадь будет закрыта на все время, пока Черная Смерть не покинет город «.

Питер хмуро глядел на пастора и в душе, наверное, ненавидел этого сухого человека кто так жестко и бесцеремонно оставил людей без надежды. Закрытые ворота днем это само по себе страшно. Страшно и непонятно. Словно враг стоит под стенами города и жаждет ворваться внутрь и истребить всех и вся. Но враг же уже ворвался. Город этими закрытыми воротам просто давал понять, что он сдался.

Мальчик шмыгнул носом и потер воспаленные и раскрасневшиеся веки. Вторую ночь подряд он не мог нормально уснуть. Его грудь раскалывалась от страха и боли за своего отца, когда он слышал тихие постанывания его. Врач, еще молодой и явно малоопытный врач, жестоко сказал, что надежды нет. Это Черная Смерть. Он осмотрел и мать Питера и его самого. И сказал, что пока на них нет симптомов этой кары господней. Он велел чаще мыть руки и не прикасаться к больному, а по возможности не входить в его комнату. Но как его мать могла оставить мужа своего? Как она могла не дать страдающему воды?

Мама теперь спала на полу в комнатке Питера. Спала… Это неверно сказано. Она мучалась, а не спала. Поднимаясь каждый час она ходила обмывала тело отца Питера и меняла тряпки под ним. Отец сильно потел, но кроме желтых, словно гноистых следов пота на тряпках, сваленных в кучу у дверей, Питер видел и бурые следы вскрывшихся гнойников. Он представлял себе, как выглядит тело отца и еле сдерживал спазмы в желудке. Ему было страшно и горько от бессилия, что-либо сделать или изменить.

Мать не пускала Питера в комнату отца. Она говорила, что если она заразится и умрет на то воля божья. Ведь давно еще до рождения Питера она обещала пред богом быть с мужем и в бедах и в радости. Мальчик все понимал, но от мыслей, что и мама может заболеть, ему становилось совсем плохо. Он прижимался к маминому животу и всхлипывал, пока она успокаивающе гладила его по волосам.

…Врач приходил и этой ночью, прячась во тьме, словно лихой человек. Он еще раз осмотрел отца и заявил, что тому осталось от силы сутки, двое. Потребовал, чтобы мать не рассказывала никому, что он приходил осматривать больного. Типа не знал об этом никто, горько усмехался мальчик, вспоминая, как тарабанил в дверь счетовода. Мама обещала и что не расскажет никому и что, как муж скончается, немедленно позовет стражу или отца Марка.

Когда отец Марк закончил благословлять каждого из стражников у ворот, солнце взошло уже в зенит, и пастор в сопровождении двух охранников направился в баронский дом, где теперь бала его резиденция. Во дворе под седлом стояли лошади стражи. Отдельного отряда легкой кавалерии, чтобы можно было быстро предотвращать беспорядки в городе и нагонять беглецов улизнувших из него. Самих кавалеристов видно не было. Они со своим капитаном в зале для упражнений и танцев получали последние наставления как себя вести с зараженными, как избегать контакта с ними и что делать с телами, если похоронные команды не поспевают на место. Отец Марк, не задерживаясь, поднялся в баронскую библиотеку, где основал себе кабинет и приступил к составлению указаний бургомистру. Трусливый провинциальный дворянчик – бургомистр, непонятно как выбранный на эту должность городским собранием, в своей тяге к стяжательству и в желании угодить абсолютно всем, мог наворотить дел больших, чем сама Черная Смерть. К примеру, было достоверно известно, что он за мзду готовил побег из города богатым семьям. И даже наглец пытался убедить подписать барона подорожные. Отец Марк лично видел у одного из тех, кто желал вырваться из города отметины Черной Смерти. Приказать его убить пастор не мог, а капитан стражи не решался. Слишком уж богатой была та семья и далеко не факт что они не пожелали бы отомстить. Сами или через наемных убийц. Но и вырваться таким было нельзя позволить.

Составив подробные указания, пастор вызвал посыльного и, вручив ему пакет, сказал доставить бургомистру. Посыльный, позвякивая шпорами, вышел из библиотеки и отец Марк, позвонив в колокольчик, попросил вошедшую единственную оставленную в доме служанку подавать обед на него и капитана стражи.

Обедали в малом зале. Капитан был, как положено, сдержан в общении и не сразу разговорился под наводящими вопросами пастора. Отец Марк желал знать настроение стражи и не намечается ли дезертирства из зараженного города. Нехотя капитан признался:

– Я не могу ничего сказать, по этому… Стража верна барону и государю. Но не струсят ли они в момент, когда паника охватит весь город. Когда толпы больных, неся заразу попытаются вырваться за ворота? Не знаю. Нас всего сто сорок человек. Жителей почти три тысячи. И через пару дней они нас будут ненавидеть и считать врагами. Поверьте моему слову. Хотя вы и сами помните резню в столице. Когда королевская стража открыла огонь из артиллерии по взбунтовавшимся горожанам. Когда королю пришлось бежать из столицы, а потом всем рассказывать что они просто отправились на охоту. У нас нет артиллерии. А была бы, так у нас канониров нет. Разве что с баронской «Удачи»… Единственное на что рассчитываю, что действительно здесь… в баронском доме мы отстреляемся и отобьемся, пока гонец доберется до королевской стражи и пока она придет на помощь. Но ближайший заслон в двенадцати милях отсюда… возле монастыря. Перехватывают беглецов.

Покивав, пастор закончил обед и, поднявшись, поблагодарил капитана. Капитан тоже встал и когда пастор ушел, остался заканчивать обед в одиночестве. Отца Марка не смущало, что он нарушает правила приличия. Оставляя капитана одного за столом, он мог его обидеть, но Дело в это страшное время было превыше всего. Капитан тоже был человеком Дела, должен был понять.

Поздним вечером мама под тихое пение в их с отцом комнате сама зашила отца Питера в темную ткань и только после этой выматывающей душу работы вышла к сыну. Она больше не плакала. Бледная с самодельной свечой в руке она встала над Питером и попросила его проснуться. А он и не спал, хотя ужасно хотел. Он сел на своей деревянной кровати и с какой-то странной надеждой посмотрел на маму.

– Сейчас иди к воротам. Там у стражи спроси, где можно найти Родерика. Как найдешь его, передай ему вот это и скажи, я просила придти.

Приняв из рук мамы серебряные серьги, Питер поднялся и, ни слова не говоря, пошел в ночь. Пока он добрался до ворот, пару раз неудачно спотыкнувшись, Питер рассадил и без того зудящие колени и не на шутку разозлился на собственную неуклюжесть. Страдая, он ругал себя разными словами и вопрошал неизвестно кого, отчего все в этом мире вокруг него так глупо, мерзко и несправедливо. Мысли об умершем отце не покидали его ни на минуту и эту смерть, такую закономерную, к примеру, для понимания отца Марка и других, он считал совершенно необъяснимой и непонятной. Чем он такой маленький и ничего еще не сделавший так насолил великому богу, что тот лишил его отца? Чем провинилась его добрая матушка, что у нее Черная смерть отняла мужа?

У освещенных ворот он спросил у озлобленных стражников, где можно найти названного матерью и тогда чуть смягчившись стража отправила его в баронский дом. Уже там к нему за ворота вышел высокий статный стражник и, приняв серьги, и узнав от кого они, сказал Питеру ступать домой. Мол, он сам, когда освободится, приедет к ним. И Питер пошел домой, гадая, кто же такой этот Родерик, что мама в трудную минуту посылает за ним, а не за священником. Чувствуя, что от этой тайны несет чем-то нехорошим и постыдным, мальчик даже побоялся спрашивать у матери про стражника.

А она, узнав, что сын все сделал правильно, ушла в комнату к покойному мужу и не выходила оттуда до самой полночи, когда часы на башенке дворца бургомистра тихонько пробили двенадцать раз.

Иногда мне кажется, что Солнце и Луна сформировали нашу человеческую психологию. Именно эти объекты издревле почитаемые стали прототипами нашей психики.

Луна. Испещренная кратерами, словно незаживающими ранами. Помнящая каждый удар. Унылое существо обозленное на весь космос. Обделенное всем и даже нормальной освещенностью. Вынужденное вечно быть чьим-то спутником… Безинициативное существо.

И Солнце, на котором визуально незаметны все его жесточайшие метаморфозы. Вечно сияющее и не показывающее никому своих проблем.

Так и люди, на мой взгляд, делятся на тех, кто сияет всем вокруг. И глядя на кого, никогда не усомнишься что у него все в порядке. И на тех, кто всем и вся показывает свои болячки и неудачи. Считающие что кто-то что-то в этом мире им должен и кто в силу своей вечной унылости неспособны получить от этой жизни все причитающееся.

Если так рассуждать, то конечно, Толик был «солнцем» для всех своих многочисленных приятелей и знакомых. В силу природной живности и уверенности в своих силах он внушал людям его окружающим ту же уверенность. С Толиком им было просто, легко и они чувствовали, что словно нечто могучее на миг ограждало их от земных невзгод и проблем. Рядом с ним любой из его друзей был уверен, что именно этот человек никогда не бросит их в беде или оставит без сочувствия. И это не смотря на то, что Веккер всегда обладал здоровым чувством цинизма. Он любил говорить правду людям в глаза. Он получал от этого наслаждение и может самоутверждался за счет этого. Но он умел говорить правду людям так, что они сами улыбались от таких признаний. С шуткой и незлобно он мог пройтись по человеку, словно паровой молот, а человек еще и оставался доволен от такого надругательства. Если так можно говорить, то Толик был единственным человеком, кого любовь к правде и честности не сгубила. Не сломала карьеру или не заставила нажить массу врагов. Удивительно, но факт что его начальство даже любило выслушивать незлобное подтрунивание Толика над ними. И очень внимательно выслушивало редкие, но только по делу советы Веккера.

– Вы не беременны. – Суховато сказала врач и, поправляя очки, продолжала рассматривать какую-то бумажку в своих руках.

Вика испытала настоящее облегчение. Расставшись с Сергеем, они так и не смогли наладить отношения. Его личный водитель завез ей в общежитие ее вещи и на словах попросил, чтобы она позвонила Сергею и решила какой-то там вопрос с ним. Но звонить она не хотела сама. У него был ее номер. Захотел бы – сам позвонил. А звонить и выслушивать вполне ожидаемые гадости и упреки в свой адрес она не хотела. И вообще, она хотела теперь побыстрее забыть и Сергея и его брата и все эти не самые плохие в ее жизни полгода. Так что вердикт врача, снимал одну из самых страшных головных болей Вики. Теперь ей хоть об этом не надо будет думать.

Улыбнувшись доктору, Вика хотела была уже подняться и попрощаться, но врач хмуро взглянула на нее и сказала:

– Сейчас я вам выпишу направление. Съездите туда и проведите повторный анализ крови. Мало ли что не случается в этой жизни. Лучше перестраховаться.

– Мммм… – недоуменно произнесла Вика: – Вы думаете, что может быть я беременна?

Больше Толик ничего не сказал. Он налил себе чаю и, помешивая ложечкой, сахар стал вдумчиво читать бумаги перед собой. Семен, предоставленный сам себе, вновь углубился в просмотр форума. Но он не столько читал, сколько размышлял, пытаясь привести мысли в порядок.

На что надеются те, кто ведет ситуацию к конфликту? На что они рассчитывают? На то, что действительно страна бросит все свои усилия на поиск лекарства? Не будет этого. И не потому что это маловажная задача. Они хотят тем самым улучшить свое существование? Но ведь это приведет только наоборот… к мести со стороны здоровых людей! Это вызовет такой социальный конфликт равному которому пожалуй никогда и не было в мире! Когда начнется настоящая охота на ведьм. Когда сплошь и рядом начнутся расправы над заболевшими. Ничего другого и не может случиться. Только общество узнает о подобных планах группы лиц… оно само, напуганное, додумает все остальное. И замыслы этой группы дурачков в глазах общества превратятся в глобальный заговор всех больных против здоровых! У страха глаза не просто велики. Они гигантские! И каждый одурманенный страхом в ближнем начнет видеть врага и больного ВИЧем. Сколько расправ случится над абсолютно здоровыми людьми, когда общество, охваченное истерикой, вдруг всколыхнется? Да речь уже идет о том устоит ли страна после такой анархии вызванной массовым страхом.

Семен читал строки сообщений на форуме и ему смертельно хотелось написать им: ЛЮДИ! ОПОМНИТЕСЬ! ВЫ РОЕТЕ МОГИЛУ САМИ СЕБЕ! И вдруг ничуть не странное откровение пришло ему в голову: так они и пишут все это уже из могилы. Они уже мертвецы. ВСЕ!

По спине Семена пробежался жутких холодок и он невольно достал сигарету и закурил. Толик, подняв на него глаза, спросил:

– Страшно? – увидев ответный кивок, он тоже удовлетворенно кивнул и сказал: – Это хорошо. Хорошо, что тебе страшно. Если бы ты пренебрежительно к этому отнесся, не было бы от тебя никакого толку. Тут надо охренеть как испугаться, чтобы понимать… чтобы понять что ты последний рубеж на пути этих бестий. Это ВИЧ-террор! Они террористы-смертники. Шахиды. И ты, твой пистолет, твои руки, твоя голова… в общем, только ты можешь вовремя остановить такого, когда он плюнул на себя и вышел на тропу в небеса.

Мальчика звали Антоном. Он привез ее к себе домой и познакомил с еще тремя парнями. Все они, как выяснила Вика, были больны, а один из них и это показалось ей невероятным уже жил с этой болезнью ПЯТЬ лет. Именно он, кивнув Антону, взял Вику за руку и повел ее на кухонку, где стал расспрашивать. Вика еще потрясенная сегодняшним утром рассказывала все честно и без утайки. Словно самому близкому человеку. А этот Марат кивал и изредка что-то насмешливо комментировал.

Рассказывая о своей жизни, Вика все меньше и меньше сама понимала, как ее так вот угораздило. Ведь она не блядь, по рукам не ходила, как ее подружка Катька с общаги. Она вообще себя старалась блюсти. За всю жизнь она по пальцам одной руки могла сосчитать своих сексуальных партнеров. Сказав, что она даже не предполагает от кого заразилась, Вика выслушала целую лекцию о том, как и где можно подхватить эту мерзость. И что сексуальный контакт даже не обязателен.

Но из всего названного она не могла ничего примерить на себя. Все эти ужасы рассказанные Маратом были словно из другой жизни. Вика никогда не была наркоманкой. В стоматологию ходила только в лучшую. В парикмахерской ее не царапали и не резали. Контакта с явными больными у нее не было. Сдавшись, Марат сказал:

– Завтра результаты получишь, тебя направят к врачу. Он тебе сказать сможет, сколько эта гадость в тебе уже.

– Господи… как бы до завтра дожить. – всхлипывая и рассматривая потолок сказала девушка.

Пастор крепился и старался сдержаться. И ему даже самому казалось что он сможет удержать свой гнев в узде. Не позволит ему вырваться вместе с бранью неподобающей его сану. Но когда в библиотеку вошел лейтенант, ярость все-таки прорвалась из отца Марка:

– Сын мой, – обратился стальным голосом пастор к стражнику, – я не нахожу слов! Прочитайте это письмо и внятно ответьте мне, как это оказалось возможным!?

Побледневший лейтенант взял в руки письмо и стал читать про себя, резко перескакивая взглядом со строки на строку. Чем дальше он читал, тем тяжелее становился его взгляд. Тем глубже прорисовывалась морщинка у него меж бровей. Дочитав, он вернул письмо пастору и замер в ожидании справедливого взрыва ярости.

Но пастор уже взял себя в руки и говорил тихо и жестко:

– Мальчишка ясно сказал, в какое время он пересек стену. Он рассказал, как он это сделал. Он даже описал, что в него стреляли. Барон жаждет наказать тех, кто это допустил! И предотвратить подобное… – пастор глядел на лейтенанта в ожидании ответа, но тот молчал, рассматривая пастора со странным любопытством. И пастор, вздохнув, сел в кресло и, продолжил, медленно откинувшись в нем: – Да, сын мой, мы все устали. Но это не значит, что мы можем подобное допускать. Если те, кто не доложил, боялись наказания… то зря… я бы просто послал погоню за мальчишкой. Но теперь… Я даже не знаю, как наказать тех, кто упустил его, и кто умолчал об этом. Я хочу, чтобы вы выяснили, кто эти стражники и примерно их наказали. Вы меня слышите, сын мой? Очнитесь! У вас потерянный взгляд.

– Питер! – позвала мальчика, склонившаяся над решеткой, Ингрид. Подняв голову Пит увидел, что вместе с баронессой приперся этот хлыщ – майор гвардии. Хмуро шмыгнув носом, Питер довольно сильно простыл сидя который день в яме под навесом, он тихо отозвался, мол, тут еще и даже, кажется, жив.

– Как у тебя дела-то там!? – спросила снова Ингрид. Мальчику совершенно не нравился ее почти смеющийся голос, а еще больше ему не нравилась насмешливая улыбка майора. Он бы многое отдал, чтобы не видеть этой улыбки. И еще больше отдал чтобы не видеть самого майора.

– Нормально… – глухо и обиженно отозвался мальчик.

– Ты там держись! – сказала Ингрид. – Если сегодня у тебя не появятся бубоны, папа обещал выпустить тебя!

– Я тут без ваших бубонов помру от холода. Знаешь как тут ночью холодно!? И еще тут крысы! Да-да, крысы! Твоего папу бы сюда…

Время в молитвах и размышлениях летело невероятно стремительно. До самой ночи пастор не выходил из церкви, лично меняя свечи и заботясь об утвари. Он как раз искал ответы в библии на свои тяжелые вопросы, когда двери церкви отворились и на пороге замерло несколько человек. Медленно повернувшись к ним, священник почувствовал, как сердце в груди словно погрузили в лед. И холод этого льда заморозил и само нутро пастора.

Они все до единого были больны. Следы вскрывшихся бубонов были даже на лицах. Обезображенные еле стоящие на ногах, с заплывшими глазами и каким-то шумным хрипящим дыханием они вызывали в пасторе почти панику. Но он стоял, сжимая библию в руках и внимательно рассматривал уродливые лица, выискивая среди вошедших лидера.

Вожак нашелся сам:

– Пастор… – прохрипел он. – Наш добрый пастор. Наш милосердный, отпускающий грехи и спасающий души пастор… вы ли это?

Отец Марк опустил руки с библией, чуть склонил голову на бок и сказал тихим ровным голосом:

Толик, как всегда сияющий своей улыбкой, только для формы постучавшись, ввалился в квартиру Вики. Она и Андрей, который совсем недавно был привезен в город, сидели на кухне и просто пили чай, коротая время в пустой болтовне.

Андрей изумленно поглядел на вошедшего человека и так же перевел взгляд на Вику. А она, легко махнув рукой, сказала весело:

– А, не обращайте внимания. Это Веккер. Он такой. Войдет без спроса, посмеется над вами и, пока вы не опомнились, уйдет. Со мной он именно так и поступает.

Не смотря на столь сомнительный отзыв, к удивлению Андрея, Вика поднялась и поцеловала вошедшего в щеку. Больше того, она шутливо уперлась ему в спину и стала направлять к столу:

– Садись сейчас чаю попьем и мне ехать пора.

Семен открыл дверцу Вике, и она забралась на заднее сидение. Там уже сидел один из бойцов и он приветливо поздоровался. Сам Фомин сел за руль и спросил весело:

– Ну, как там ваше Коммуниздякино?

– Фу, блин! Сема! Я это слово даже повторить не смогу. И причем тут коммунизм?

Засмеявшись, Фомин вывел машину с парковки от КПП и сказал, доставая сигарету:

– Мечта моих родителей была в свое время! Денег нет, все бесплатно. От каждого по способностям каждому по труду. Хотя это вроде социализм, а не коммунизм. Короче, нихрена я в этом не понимаю.

Толик сидел в приемной ожидая, когда его вызовут. Он был все так же просто одет. В растянутом застиранном свитере и в легких летних брюках. Его тяжелые ботинки как-то вообще не вязались с этой долговязой фигурой. А весь вид следователя не вязался с этими странными и непонятными ему людьми в строгих черных костюмах. Единственное что он за все время научился отличать так это то, что чиновники в черных костюмах не ходит. А значит, наблюдали за ним сотрудники безопасности и просто персонал.

– Анатолий Сергеевич, – Обратилась к нему женщина лет тридцати сидящая за столом с компьютером: – Вас просят зайти.

Веккер поднялся и чуть отстранился в сторону, когда один в черном костюме попытался взять его за руку и проводить. Тот все понял и далее следовал на пару шагов сзади, больше не приближаясь к Веккеру.

В кабинет он вошел один и еще даже повернуться не успел, как услышал довольный голос:

– Здравствуй, здравствуй Веккер! Хорошо, что приехал. Я думал не поедешь на ночь глядя. С тебя станется.

– Скажи, Сема, – сонно спросила с заднего сидения Вика. – А в еврейских гетто кто порядок поддерживал?

– Евреи сами. – Отозвался ведущий машину Семен. – Их так и называли, еврейская полиция.

– Блин, как все похоже… – сказала Вика.

– А знаешь, как тут Толик на днях отчебучил? Начальству ляпнул, я уж думал его уволят нафиг за такое.

– Что он учудил? – Чуть бодрее спросила девушка.

Питер, сидя на краю бочки с дождевой водой с завистью смотрел на стражника, который заряжал арбалет. Глупо было просить его дать выстрелить, но мальчик, невольник детских желаний, решился:

– Господин стражник, а можно я попробую!?

Через губу, сквозь зубы, сплюнув, стражник даже ничего не ответил. Тогда Питер повторил свою просьбу канючащим голосом.

– Слышь ты, кусок … – разъяренно прорычал стражник. – Ты знаешь хоть, сколько стоит эта машина!? Уйди отсюда вообще. Ты где должен быть? На кухнях? Вот и вали. А то приперся дармоед…

Все это услышали спустившийся по каменным ступеням со стены барон и его подруга фон Керхен. Походя, барон махнул рукой стражнику и сказал:

И возвестил ангел час Страшного суда…

Не ангел, но стражник выдернул пастора из размышлений в библиотеке и заставил все-таки обратить внимание на шум и крики доносящиеся с улицы. Взяв двумя руками библию со стола, отец Марк поспешил за взволнованным стражником вниз.

Видя взбудораженную толпу за распахнутыми воротами, пастор молился только об одном. Чтобы пока он говорит они не бросились на пики стражи и не началась бы настоящая резня.

Горожане были вооружены. Кто чем. От самодельных пик и топоров, до дедовских тяжелых мечей. В толпе отец Марк заметил даже пару арбалетов и серьезно обеспокоился. Всего одна пущенная стрела и начнется бойня. И кстати не факт, что стража одолеет горожан. Оставшись без лейтенанта, которого пастор и гвардия упекли под замок до разбирательства преступлений, стража была готова массово дезертировать. Все что ей мешало так это понимание что после зверств, которые они учинили накануне, им в городе не житье и бежать придется очень далеко.

А накануне пришли и вовсе страшные вести. Те кто покупал хлеб у хлебопека, а не сам готовил его дома, заболели. Ну, правильно. И он сам и вся семья его сгинула уже в заваленном рву у стены. И пастор откровенно клял себя. Каким надо было быть глупцом, чтобы не догадаться, как, продавая хлеб, они передавали с ним и заразу. Просто представив, сколько заразилось таким способом, пастор почувствовал дурноту. Он велел страже собираться. Он снимал с участков стены по одному человеку и строил всех у баронского дама. И когда подтянулись с берега не занятые стражники, пастор повел их за собой. Не церемонясь, дом за домом они взламывали двери, если их не отпирали добровольно, и осматривали жителей. Сарай, выделенный заболевшим, был переполнен уже к обеду. К пяти вечера была забита проклятыми вся южная башня. Все три ее яруса. Там сидели, лежали, стояли больные в ожидании неизвестно чего. К сумеркам количество выявленных больных перевалило за ТРИСТА человек.

Ингрид перевязывала ногу Питера и шипела на него:

– Ну, терпи! Что ты как маленький! Когда моего отца на охоте, на всем скаку из седла выбросило, он вообще ногу сломал! И не стонал и не плакал как ты.

– Он вообще умеет плакать? – глухо поинтересовался Питер, честно стараясь сдерживать себя и не переставая, утирать слезы.

– Раньше умел. – Уверенно кивнула Ингрид. – Он мне сам признался, что сильно плакал, когда мама моя умерла.

– Не надо о маме, – попросил Питер. – Пожалуйста.

Ночь выдалась ужасная. Андре Норре был сто раз прав, рекомендуя выставить усиленные караулы. И пастор благодарил Господа за то что тот дал ему разума внять словам врача.

Под самое утро горожане стали по одному, по двое, стекаться к местам изоляции. Сначала они вели себя мирно, просто просили дать пообщаться напоследок с родственниками. Но когда стража выставила пики, не подпуская никого, в сторону солдат понеслись угрозы и брань. Когда и вовсе рассвело, оказалось что стража на всех своих постах стоит в окружении озлобленных толп. Посыльные пробивались и приносили вести одна хуже другой. Снова обнажалось оружие, вновь прозвучали призывы силой открыть ворота.

К десяти утра появились первые жертвы того дня. Возле сарая у городской стены толпа выдавила на выставленные пики человека и тот сильно был ранен. А у ворот, у одного из арбалетчиков спонтанно разрядилось оружие прямо в толпу. Насчет спонтанности пастор глубоко сомневался. Скорее нервы сдали у стрелка при виде напирающей массы. Но человек был ранен серьезно, если не смертельно. Все это естественно ни порядка, ни покоя не добавляло. «Летучий» отряд оставшийся только с одним своим десятником пытался патрулировать улицы, но был остановлен неизвестно как за ночь выставленными баррикадами.

Десятнику удалось пинками и угрозами пригнать жителей и заставить их разбирать завалы. Но пока разобрали два, появилось еще пять. Видя как противостояние неуклонно возрастает пастор и врач все больше хмурились и злились. Это походило на весенний паводок. Тот, от которого уже не спасают выложенные плотины и укрепленные берега. Медленно и неостановимо злость и решительность росли в горожанах. И так же с быстротой убегающей в слив воды утекала храбрость и уверенность стражи.

Что бы хоть как-то поддержать караулы, а скорее что бы просто владеть ситуацией Пастор и врач пустились в объезд постов. И что тут сказать… на улицах полных озлобленных людей пастор чувствовал себя уверенней только в окружении пятерых молчаливых гвардейцев.

Семен держался двумя руками за ручку двери, но от болтанки это ни сколько его не спасало. «Уазик», прыгая на рытвинах и кочках, на безумной скорости пытался нагнать ушедшую вперед колонну. Уже была видна грязь и пыль, поднятые в воздух идущими впереди БТРами и грузовиками, но казалось это было так далеко.

Водитель не щадил ни машину ни себя ни пассажиров. Бедная Вика сзади уже не раз и не два испытывала головой прочность крыши автомобиля. И она уже давно убедилась, что крыша точно прочнее ее головы. Один только Веккер сзади сполз с сидения так, что словно полулежал на нем и откровенно забавлялся этим непредвиденным развлечением. Американскими горками он называл подобную езду.

– Ооо! – протянул он зачарованно и, поясняя свое восклицание выкрикнул что бы его расслышали за ревом двигателя: – Вон вертушки уже туда ломятся.

– Не нравится мне все это. – Отозвался еле слышно Семен и в очередной раз чуть не ударился головой о дверцу. Не слыша ответа на свое высказывание, он громко повторил оборачиваясь: – Не нравится, говорю, мне все это. Словно война, какая там намечается!

Толик, улыбаясь, чуть повернул голову к Вике и почти не слышно ей что-то сказал. Семен спросил, чего они там шепчутся и Веккер, перекрывая грохот в кабине, почти проорал:

Вика с крыши автобуса, прищурившись, рассматривала здание, захваченное ВИЧ инфицированными, полностью понимая, что полковник имел ввиду под словом «хлипкое». Странно, что оно вообще стояло. Один из скатов крыши словно прогнулся внутрь, а стена, о которой упоминал полковник, даже с такого расстояния не внушала никакого доверия. Вся в подтеках и словно ее тоже уже пытались проломить внутрь. И это здание сельской администрации! – поражалась Вика.

Веккер, сиял на корточках рядом с ней, тихо говорил:

– …Ты не должна входить внутрь. Вы со Стасом будете подносить коробки к окну, и передавать и просто их. Твоя задача и Стаса… Стас ты меня слышишь? – парень, стоящий на капоте автобуса просто кивнул, давая понять, что тоже все слушает. – Вы со Стасом только должны рассмотреть, что внутри происходит. Сколько там людей, есть ли в этой комнате заложники. Ясно? Если вас будут о чем-то спрашивать… отвечайте. Слышите меня? Разговаривайте о чем хотите. Чем больше вы проговорите, тем более разрядится обстановка. Это касается в первую очередь тебя Вика. Красота – великолепное оружие в умелых руках. Если заговорят сами… заболтай их досмерти. Кокетничай… делай что хочешь, но тяни время и НЕ ВХОДИТЬ ВНУТРЬ!

Пусть распушат хвосты перед тобой. Пусть попонтуются. Восхищайся тем, что они делают, расстраивайся, что вы по разные стороны баррикад. Покажи им свое уважение и просто вздыхай, когда тебя будут звать к ним. Постепенно переходи к тому, что ты уважаешь, что они борются за равные всем права и больным и здоровым, только вот убийств не приемлешь… Ну и так далее. Ты еще не все со спецкурса забыла?

Вика покачала головой в полном молчании. Она была очень серьезна. И еще без своего умения и знаний Веккер видел, что она напугана. Семен стоящий внизу и неторопливо курящий, тоже это видел. В качестве поддержки он сказал:

Окно им открыли не сразу. У Веккера уже стали пальцы затекать, но на землю ставить коробку он не решился. Вика угрюмо смотрела перед собой, и все ее мысли казалось были написаны на ее лице. Она ни черта не думала о работе. Она думала о том, как все некрасиво получилось с Веккером. Для нее, такой маленькой и решительной оставалась последняя надежда. Заслонить близкого человека, если и, правда, эти… гады, спрятавшиеся в доме, попытаются что-нибудь этакое вытворить.

Она не думала ни о чем кроме тех некрасивых минут, что ей пришлось пережить. Она не думала ни о ком кроме Веккера, с которым надеялась помириться после всего этот. А вот он… да он вообще-то тоже не особо думал о работе. Но на его спокойном лице не отображалось ничего кроме раздражения глупой ситуацией. Стоять с коробкой и ждать, когда ему соизволят открыть.

Окно отворилось, но за ним никого не было. Веккер если и удивился, то вида не подал. Он хмурым тоном громко поинтересовался:

– Так… кто тут пиццу заказывал?

Отозвались не скоро. Словно перед тем как ответить решили хорошенько рассмотреть «разносчиков пиццы». Веккер уже хотел поставить коробку на подоконник и уйти, но прозвучавшие слова его остановили:

– Что произошло! – Требовательно спрашивал Веккер. – Почему ты ушла! Этот мудак уже был у тебя на крючке! Он и все кто там был в комнате! Почему ты не сделала того, что должна была!?

Вика растерянно молчала, глядя в пол перед собой. Она сидела в штабе, в соседнем помещении на учительском стуле и хотя бы сама себе пыталась объяснить, что же действительно произошло и почему. Почему жизнь такая несправедливая штука она уже не спрашивала. Она хотела узнать почему жизнь совсем стала сволочью раз сталкивает ее с человеком, который ей нравился и которому она была обязана… кто знает не покончила бы Вика с собой тогда… Когда узнала свой диагноз? Кто знает, что бы она могла еще натворить, если бы не этот мальчик и его приятели просто и без задних мыслей взявших ее под опеку.

– Я не могу. – Сказала тихо девушка. Словно Веккер должен был понять, о чем идет речь, она сказала: – Это Антон. Я не могу.

Веккер отвернувшись на Семена, сказал без сомнения, издеваясь:

– Понял? Это Антон. И мы не можем.