В Книге Судеб записано, что Мефодий Буслаев пройдет лабиринт Храма Вечного Ристалища в день своего тринадцатилетия. Мальчишка, родившийся в минуту полного солнечного затмения, впитал тайный страх миллионов смертных. Именно тогда в нем пробудился дар. Благодаря своему дару, не осознавая того, он аккумулирует в себе самые разные энергии окружающих: любви, боли, страха, восторга, злости – и трансформирует их в абсолютную магию. Его дар и то, что он вынесет из Храма Вечного Ристалища, нужны стражам Тьмы, нужны и стражам Света… Как, сделав выбор между Светом и Тьмой, остаться собой? На этот вопрос Мефодию придется искать ответ самому…
Он стоял, белый и непоколебимый, скорее рожденный, чем высеченный из единой скалы, возникший вдруг, в неведомом никогда, на той земле, где сходятся крайности, тьма становится светом, сила слабостью, уродство красотой, неподвижность мудростью, где время не имеет силы, а ночь перетекает в день на берегах реки бесконечности, в пустыне застывших желаний и мертвых грез. Он стоял там, когда нашего мира не было, и будет стоять тогда, когда его не будет. Даже посвященные не говорят о нем, ибо бесполезно говорить о том, что было всегда и что равнодушно к нашему вчера, сегодня и завтра. О том, для чего сон и явь, ночь и день, мужчина и женщина, ребенок и старик, жар и холод, жизнь и смерть – суть неразличимое одно. Он – Храм Вечного Ристалища…
В камине главы Тибидохса Сарданапала Черноморова пылал огонь. Питекантроп Тарарах на корточках сидел у камина и поджаривал шашлык, нанизанный на шпагу. Мясо вкусно шкворчало и постреливало каплями жира.
– Оно, конечно, баранина ничего, да только с мамонтятиной все равно – какое сравнение, слезы одни! – ворчал Тарарах. – А на чем я жарю? Семь магов в школе, все головастые – жуть, один даже академик, и хоть бы кто удосужился нормальные шампуры наколдовать. Спасибо, я годков двести назад у маршала Даву шпажонку отобрал. Хорошая шпажонка – аккурат на двенадцать кусков.
Глава 1
Лунное отражение
Эдуард Хаврон тщательно выдавил на щеке угорь и, отойдя на шаг, залюбовался своей мускулатурой. Он стоял перед зеркалом голый по пояс и инспектировал сам себя, как врач из военкомата инспектирует призывника.
– Ну разве я не атлет? Разве не красавец? Просто сам бы в себя влюбился, да на работу топать надо! – сказал он самодовольно.
– Эдя, не втягивай живот! – крикнула из комнаты Зозо Буслаева.
Она и через две двери знала все фокусы своего брата.
– При чем тут живот? Это у меня такое выпуклое солнечное сплетение. И вообще под пиджаком не видно, – оскорбился Эдя, однако настроение было испорчено. Ох уж эти родные сестры! От них приходится терпеть такое, за что любого постороннего утопил бы, как Герасим Муму.
