До 40-х годов XIX века о существовании цивилизаций Древней Месопотамии — Вавилонии и Ассирии — было известно по скудным и многократно искажавшим реальность повествованиям Библии, а также из исторических рассказов Геродота и тенденциозных всемирных историй средневековых сирийских и арабских книжников. Все эти источники неверно передавали даже имена месопотамских богов и царей и не давали правильного представления ни о продолжительности истории этого региона, ни о культуре его древнейших обитателей. Что же касается Шумера, то о его существовании никто даже не догадывался, поскольку ни о каком Шумере в Библии не говорилось. Изучение древней истории Месопотамии по-настоящему началось только в результате совместных усилий археологов и филологов Западной Европы.

Первое известие о клинописи принес в Европу итальянский путешественник Пьетро делла Валла, срисовавший в 1621 году в развалинах Персеполя — столицы Древнего Ирана — несколько клинописных знаков и сравнивший их со следами птиц на мокром песке. Именно делла Валла сделал первый вклад в дешифровку, предположив, что знаки нужно читать слева направо (а не наоборот, как в древних семитских книгах). Клинописью месопотамское письмо впервые назвал в 1700 году англичанин Томас Хайд. Французские и датские путешественники XVII–XVIII веков привозили из Ирана множество клинообразных надписей. Среди них оказался текст, составленный на трех разных языках — трилингва. Датские филологи Мюнтер и К. Нибур определили, что первый регистр надписи составлен на персидском языке, причем каждый знак персидского вида клинописи обозначает отдельную букву. Сложнее дело обстояло с двумя другими частями, язык которых никто в то время определить не смог. Да и саму персидскую клинопись тоже еще толком не прочли — профессору Мюнтеру удалось установить только два знака и определить падежные окончания слов.

Решающим шагом при дешифровке персидской клинописи стала небольшая работа скромного гёттингенского учителя греческого языка Георга Фридриха Гротефенда, который 4 сентября 1802 года сделал в Гёттингенском научном обществе доклад о прочтении царской надписи из Персеполя. Гротефенду удалось определить в тексте слово «царь», эпитет «великий», термины родства и верно прочитать имена упомянутых там царей — Ксеркса и Виштаспы. По итогам дешифровки Гротефенд получил девять знаков, которые добавились к двум, ранее угаданным Мюнтером. Идя по следам первопроходцев, француз Э. Бюрнуф в 1836 году определил все остальные знаки древнеперсидского клинописного алфавита. Дальше в работу включилось удивительное и чудесное племя английских дилетантов.

Англия — страна гениальных дилетантов. В XVIII веке в своем имении сэр Генри Кавендиш открывает химический состав воздуха и воды, вычисляет массу Земли и приходит к основным законам электричества и магнетизма. В начале XIX века застенчивый юноша Чарльз Дарвин, путешествующий по Южной Америке, начинает размышлять об эволюции биологического мира, и эти размышления приводят его к законам наследственности, изменчивости и естественного отбора. В это же самое время скучающий джентльмен сэр Вильям Генри Фокс Тэлбот (1800–1877), увлеченный всем и ничем, завсегдатай клубов и одновременно угрюмый затворник, открывает основной закон фотографии, делает ряд открытий в спектроскопии, следит за ночным небом в телескоп и на досуге дешифрует клинописные тексты. Далеко от него, в степях и пустынях Ближнего Востока, майор армии Ее Величества сэр Генри Раулинсон (1810–1895) на толстом тросе забирается на Бехистунскую скалу, чтобы скопировать надпись Дария I и затем прочесть ее. С помощью словаря Бюрнуфа он легко справляется с первой, древнеперсидской, частью надписи. Вторая часть — слоговая клинопись — отождествляется им с письменностью древнейшего населения Ирана — эламитов. Третья часть трилингвы могла прочитываться и как набор слогов, и как нагромождение идеограмм. Интуиция подсказала Раулинсону (и одновременно сидевшему в Лондоне Тэлботу), что клинописью последнего регистра, скорее всего, записан текст на семитском языке. А ирландец Эдвард Хинкс (1792–1866) даже сопоставил местоимение первого лица единственного числа

В начале 40-х годов за дело берутся археологи. Француз Поль Ботта и англичанин Генри Лэйард раскопали на севере Ирака две столицы легендарной библейской Ассирии — Кальху и Ниневию. Самой замечательной находкой сезона 1849 года стала библиотека царя Ашшурбанапала из Ниневии — более 20 тысяч табличек, написанных только тем, третьим, видом клинописи, который не давал покоя Раулинсону и Тэлботу при дешифровке персидской трилингвы. В составе библиотеки обнаружились также древние словари — списки слов и знаков, каждая строчка которых делилась на три части: сперва шел один знак, затем через пробел несколько других, потом еще знаки. Что это означает, пока было неясно. Ясно было другое: дешифровщики получили в свое распоряжение столь значительное число семитских клинописных текстов, что вопрос об их окончательном прочтении был делом самого недалекого будущего. И наконец оно, это будущее, настало: Королевское общество по изучению Азии предложило четырем лучшим знатокам клинописи испытать свои способности. Раулинсон, Тэлбот, Хинкс и работавший во Франции немецко-еврейский ученый Юлиус Опперт (1825–1905) получили в запечатанных конвертах надпись ассирийского царя Тиглатпаласара I и должны были прочесть и перевести ее независимо друг от друга. Если во всех четырех присланных обществу работах дешифровка и перевод будут примерно одинаковы, значит, можно говорить о начале новой науки. Если нет — что ж… нужно работать дальше. Истинно английский лабораторный эксперимент!

Сразу нужно сказать, что сколько-нибудь точного ответа на этот вопрос мы не имеем. За столетний период развития шумерологии высказывались самые различные гипотезы о родстве шумерского языка. Так, еще отец ассириологии Раулинсон в 1853 году, определяя язык изобретателей клинописи, называл его «скифским или тюркским». Он именовал шумеров «вавилонскими скифами» и полагал, что самоназванием их было «аккадцы» (эту же ошибочную версию одновременно выдвинул и Ленорман). Некоторое время спустя Раулинсон уже был склонен сопоставлять шумерский язык с монгольским, но к концу жизни уверился в тюркской гипотезе. Основания для этого были следующие: во-первых, в шумерском и турецком к неизменяемому глагольному корню присоединяются с разных сторон префиксы и суффиксы; во-вторых, в обоих языках слово «бог» звучит похоже: шумер,

дингир

и тур.

тэнгри.

Что касается строя, то впоследствии выяснилось: шумерский и тюркский имеют одинаковые морфологические особенности, но это никоим образом не свидетельствует об их родстве — просто они относятся к разряду агглютинативных языков. Второй аргумент, вроде бы убедительный, не находит дальнейших подтверждений в языковой лексике: кроме слова «бог», других похожих слов в шумерском и турецком не имеется. Несмотря на неубедительность шумеро-тюркского родства для лингвистов, эта идея все еще пользуется популярностью в тюркоязычных странах, в кругу лип, занятых поисками знатных древних родственников.

После тюркских шумерский язык сравнивали с финно-угорскими (также агглютинативного строя), монгольским, индоевропейскими, малайско-полинезийскими, кавказскими, суданскими, сино-тибетскими языками. Последняя на сегодняшний день гипотеза выдвинута И. М. Дьяконовым в 1997 году. По мнению петербургского ученого, шумерский язык может находиться в родстве с языками народов мунда, проживающих на северо-востоке полуострова Индостан и являющихся древнейшим доарийским субстратом индийского населения. Дьяконов обнаружил общие для шумерского и мунда показатели местоимений 1-го и 2-го лица единственного числа, общий показатель родительного падежа, а также некоторые сходные термины родства. Его предположение может быть отчасти подтверждено сообщениями шумерских источников о контактах с землей Аратта — аналогичный населенный пункт упоминается и в древнеиндийских текстах ведического периода.

Сами шумеры ничего о своем происхождении не говорят. Древнейшие космогонические фрагменты начинают историю мироздания с отдельных городов, и всегда это тот город, где создавался текст (Лагаш), или священные культовые центры шумеров (Ниппур, Эреду). Тексты начала II тысячелетия называют в качестве места зарождения жизни остров Дильмун (совр. Бахрейн), но составлены они как раз в эпоху активных торгово-политических контактов с Дильмуном, поэтому в качестве исторического свидетельства их воспринимать не стоит. Куда серьезнее сведения, содержащиеся в древнейшем эпосе «Энмеркар и владыка Аратты». Здесь говорится о споре двух правителей за поселение в своем городе богини Инанны. Оба правителя в равной степени почитают Инанну, но один живет на юге Двуречья, в шумерском городе Уруке, а другой — на востоке, в стране Аратта, славящейся своими искусными мастерами. Притом оба правителя носят шумерские имена — Энмеркар и Энсухкешданна. Не говорят ли эти факты о восточном, ирано-индийском (конечно, доарийском) происхождении шумеров? Еще одно свидетельство эпоса: ниппурский бог Нинурта, сражаясь на Иранском нагорье с некими чудищами, стремящимися узурпировать шумерский престол, называет их «дети Ана», а между тем хорошо известно, что Ан — самый почтенный и старый бог шумеров, и, стало быть, Нинурта состоит со своими противниками в родстве. Таким образом, эпические тексты позволяют определить если не сам район происхождения шумеров, то, по крайней мере, восточное, ирано-индийское направление миграции шумеров в Южное Двуречье.

Уже к середине III тысячелетия, когда создаются первые космогонические тексты, шумеры начисто забыли о своем происхождении и даже о своем отличии от остальных жителей Двуречья. Сами они называли себя

Откуда же, спросите вы, в таком случае взялось слово «Шумер» и по какому праву мы именуем народ шумерами? Подобно большинству вопросов в шумерологии, этот остается открытым и по сей день. Как мы уже знаем, несемитский народ Месопотамии был назван так своим первооткрывателем Ю. Оппертом на основании ассирийских царских надписей, в которых северная часть страны названа «Аккад», а южная «Шумер». Опперт знал, что на севере жили, в основном, семиты, а их центром был город Аккад, — значит, на юге должны были жить люди несемитского происхождения, и именоваться они должны шумерами. И он отождествил название территории с самоназванием народа. Как выяснилось впоследствии, это оказалось неверно. Что же касается слова «Шумер», то существует несколько версий его происхождения. Согласно гипотезе А. Фалькенштейна, слово это является фонетически измененным топонимом

Всякая культура существует в пространстве и во времени. Первоначальным пространством культуры является место ее возникновения. Здесь находятся все отправные точки развития культуры, к которым относятся географическое положение, особенности рельефа и климата, наличие водных источников, состояние почв, полезные ископаемые, состав флоры и фауны. Из этих основ на протяжении веков и тысячелетий складывается форма данной культуры, то есть специфическое расположение и соотношение ее компонентов. Можно сказать, что каждый народ принимает форму той местности, в которой он длительное время живет.

Человеческое общество архаической древности может воспользоваться в своей деятельности только теми объектами, которые находятся в пределах видимости и легко доступны. Постоянное соприкосновение с одними и теми же предметами впоследствии определяет навыки обращения с ними, а через эти навыки — и эмоциональное отношение к этим предметам, и их ценностные свойства. Следовательно, через материально-предметные операции с первоэлементами ландшафта происходит оформление основных черт социальной психологии. В свою очередь, сформированная на основе операций с первоэлементами социальная психология становится основой этнокультурной картины мира. Ландшафтное пространство культуры является источником представлений о сакральном пространстве с его вертикальной и горизонтальной ориентацией. В этом сакральном пространстве размещается пантеон и устанавливаются законы мироздания. Значит, форма культуры неизбежно будет состоять как из параметров объективного географического пространства, так и из тех представлений о пространстве, которые появляются в процессе развития социальной психологии. Основные представления о форме культуры можно получить при изучении формальных особенностей памятников архитектуры, скульптуры и литературы.

Что касается существования культуры во времени, то здесь также можно выделить два вида отношений. Прежде всего, это время историческое (или внешнее). Любая культура возникает на определенном этапе социально-экономического, политического и интеллектуального развития человечества. Она вписывается во все основные параметры этого этапа и, кроме того, несет в себе информацию о времени, предшествующем ее образованию. Стадиально-типологические черты, связанные с характером протекания основных культурных процессов, при совмещении с хронологической схемой могут дать довольно точную картину культурной эволюции. Однако наряду с историческим временем необходимо всякий раз учитывать время сакральное (или внутреннее), явленное в календаре и различных ритуалах. Это внутреннее время очень тесно связано с повторяющимися природно-космическими явлениями, как-то: смена дня и ночи, смена сезонов, сроки сева и созревания злаковых культур, время брачных отношений у животных, различные феномены звездного неба. Все эти явления не просто провоцируют человека на отношение к ним, но, являясь первичными в сравнении с его жизнью, требуют подражания и уподобления себе. Развиваясь в историческом времени, человек старается максимально закрепить свое существование в череде природных циклов, встроиться в их ритмы. Отсюда возникает содержание культуры, выводимое из основных особенностей религиозно-идеологического мироощущения.

Месопотамская культура зародилась среди пустыни и заболоченных озер, на бескрайней плоской равнине, однообразной и на вид совершенно серой. На юге равнина обрывается соленым Персидским заливом, на севере переходит в пустыню. Этот унылый рельеф побуждает человека или к бегству, или к активной деятельности в борьбе с природой. На равнине все крупные предметы выглядят одинаково, они тянутся ровной линией по направлению к горизонту, напоминая массу людей, организованно движущихся к единой цели. Однообразие равнинного рельефа весьма способствует возникновению напряженных эмоциональных состояний, противостоящих образу окружающего пространства. По мнению этнопсихологов, народ, живущий на равнине, отличается большой сплоченностью и стремлением к единству, стойкостью, трудолюбием и терпением, но вместе с тем склонен к немотивированным депрессивным состояниям и выплескам агрессии.

В Месопотамии протекают две полноводные реки — Тигр и Евфрат. Они разливаются весной, в марте — апреле, когда в горах Армении начинается таяние снегов. При половодье реки несут много ила, служащего отличным удобрением для почвы. Но половодье губительно для человеческого коллектива: оно сносит жилища и истребляет людей. Кроме весеннего половодья людям часто приносит вред сезон дождей (ноябрь — февраль), во время которого дуют ветры с залива и разливаются каналы. В целях выживания нужно строить дома на высоких платформах. Летом в Месопотамии царит страшная жара и засуха: с конца июня по сентябрь не проливается ни одной капли дождя, а температура воздуха не падает ниже 30 градусов, причем тени нет нигде. Человек, постоянно живущий в ожидании угрозы со стороны таинственных внешних сил, стремится понять законы их действия, чтобы спасти от смерти себя и свою семью. Поэтому больше всего он сосредоточен не на вопросах самопознания, а на поиске постоянных основ внешнего бытия. Такие основы он видит в строгих движениях объектов звездного неба и именно туда, наверх, обращает все вопросы к миру.

Об антропологическом типе шумеров можно в известной степени судить по костным остаткам: они принадлежали к средиземноморской малой расе европеоидной большой расы. Шумерский тип и по сию пору встречается в Ираке: это смуглые люди невысокого роста, с прямым носом, курчавыми волосами и обильной растительностью на лице и на теле. Волосы и растительность тщательно сбривали, чтобы предохранить себя от вшей, — поэтому в шумерских статуэтках и рельефах столь много изображений бритоголовых и безбородых людей. Бриться необходимо было и в культовых целях — в частности, бритыми всегда ходили жрецы. На тех же изображениях — большие глаза и большие уши, но это всего лишь стилизация, также объясняющаяся требованиями культа (большие глаза и уши как вместилища мудрости).

Ни мужчины, ни женщины Шумера не носили нижнего белья. Зато до конца дней своих они не снимали с талии надетого на голое тело магического двойного шнурка, оберегавшего жизнь и здоровье. Основной одеждой мужчины были рубашка-безрукавка (туника) из овечьей шерсти, длиной значительно выше колен, и набедренная повязка в виде шерстяного полотнища с бахромой на одной стороне. Бахромчатый край мог прикладываться к юридическим документам вместо печати, если человек был недостаточно знатен и личной печати не имел. В очень жаркую погоду мужчина мог появляться на люди в одной только повязке, а нередко и полностью обнаженным.

Женская одежда сравнительно мало отличалась от мужской, но женщины никогда не ходили без туники и не появлялись в одной тунике, без другой одежды. Женская туника могла доходить до колен и ниже, иной раз имела разрезы сбоку. Была известна и юбка, сшитая из нескольких горизонтальных полотнищ, причем верхнее заворачивалось в жгут-пояс. Традиционной одеждой знатных людей (как мужчин, так и женщин), помимо туники и повязки, была «завертка» из полотнища, покрытого нашитыми флажками. Флажки эти, вероятно, не что иное, как бахрома из цветной пряжи или ткани. Никакого покрывала, которое закрывало бы лицо женщины, в Шумере не было. Из головных уборов знали войлочные круглые шапки, шляпы и колпаки. Из обуви — сандалии и сапоги, но в храм всегда приходили босыми. Когда наступали холодные дни поздней осени, шумеры заворачивались в плащ-накидку — прямоугольное полотнище, в верхней части которого с обеих сторон было прикреплено по одной или по две лямки, завязывающиеся узлом на груди. Но холодных дней бывало немного.

Шумеры очень любили ювелирные украшения. Богатые и знатные женщины носили тесный «воротник» из прилегавших друг к другу нитей бус, от подбородка до выреза туники. Дорогие бусы изготовлялись из сердолика и лазурита, более дешевые — из цветного стекла (хурритские), самые дешевые — из керамики, раковины и кости. И мужчины и женщины носили на шее шнур с большим серебряным или бронзовым кольцом-пекторалью и металлические обручи на руках и ногах.

Мыло еще не было изобретено, поэтому для омовения и для стирки применяли мылящиеся растения, золу и песок. Чистая пресная вода без ила была в большой цене — ее носили из колодцев, вырытых в нескольких местах города (часто на высоких холмах). Поэтому ее берегли и тратили чаще всего для омовения рук после жертвенной трапезы. Знали шумеры и умащения, и благовония. Смолы хвойных растений для изготовления благовоний ввозились из Сирии. Женщины подводили глаза черно-зеленым сурьмяным порошком, защищавшим от яркого солнечного света. Умащения также имели прагматическую функцию — они предотвращали чрезмерную сухость кожи.

Все пространство между Тигром и Евфратом делится с севера на юг на несколько природных районов. В пределах сухой субтропической зоны расположена Верхняя Месопотамия. На севере Верхней Месопотамии простирается холмистая местность, куда влажные ветры со Средиземного моря приносят достаточно обильные зимние дожди для ранних посевов. Несколько далее к югу лежит второй район — сухие степи, но и здесь вдоль речных долин, у источников, можно сеять хлеб, почти или совсем не пользуясь искусственным орошением, а в степи достаточно растительности для прокорма стад. Далее к югу, за границей сухой тропической зоны, начинается третий район Месопотамии — гипсовая пустыня с ничтожным количеством годовых осадков. Она тянется по обе стороны Евфрата на расстояние около 200 километров. За полосой гипсовой пустыни, южнее широты нынешнего Багдада, начинается четвертый район — нанесенная реками (аллювиальная) низменность Нижней Месопотамии (которую также называют Двуречьем или Южным Двуречьем). Здесь Тигр и Евфрат резко сближаются, а в древности они текли почти параллельно друг другу, на близком расстоянии. Здесь мы вступаем в область потенциально очень плодородных почв, но плодоносить они могли только при систематическом орошении речными водами, иначе нещадно палящее солнце превращало их в пустыню уже в нескольких шагах от реки.

В низовьях Тигра и Евфрата из иссушенного ила создавалась плоская низменность. Гладкая поверхность равнины была причиной того, что Евфрат и его рукава, а в самых низовьях и Тигр при своих разливах часто меняли направление, затопляя огромные пространства и оставляя другие места без воды. Наводнение начинается в Двуречье весной (март-апрель), когда в горах Армении тает снег и обильно идут дожди. Первым разливается Тигр, на две недели позже — Евфрат. Нормальный земледельческий цикл работ возможен здесь лишь в том случае, если воды своевременно будут отведены в каналы и бассейны, где они могут сохраняться для поливки хлебов после осеннего посева. Однако Тигр на значительном протяжении течет в высоких берегах, что требует для отвода воды водоподъемных устройств, которых в шумерское время, конечно, не было. Вследствие этого, а также ввиду большой скорости течения долгое время воды Тигра для орошения полей не использовались, и первые поселения, а затем и города выросли вдоль Евфрата, его рукавов и искусственных каналов, а также за Тигром, в долине Диялы.

Встает вопрос: почему цивилизация Древней Месопотамии возникла не на севере, где местность холмиста, идут дожди, много источников и почва не требует искусственного орошения, а на юге, где постоянно требуется максимум усилий для того, чтобы плодородная земля не превратилась в выжженную пустыню? Ответ, как нам представляется, лежит в русле теории английского культуролога А. Тойнби. Он выдвинул гипотезу, согласно которой первобытное общество переходит к цивилизации только в том случае, если оно не боится ответить на вызов неблагоприятных условий окружающей среды. Отвечая на вызов, коллектив накапливает самый разнообразный опыт по овладению внешними силами среды, тем самым совершенствуя свои навыки, знания, усиливая религиозное чувство и т. д. Общество, побоявшееся ответить на вызов среды, застывает в своем развитии, и ему не суждено перейти на стадию полноценной цивилизации. Чем суровее вызов, тем сильнее и мудрее должен быть ответ. Поэтому там, где среда изначально благоприятствует коллективу (как на севере Месопотамии), цивилизация или вообще не развивается, или развивается значительно медленнее, чем в месте предельно жесткого вызова. Именно на юге Месопотамии противостояние природы и коллектива достигло такого накала, что люди были лишены выбора. Им оставалось или уйти из этих мест (а уходить не хотелось из-за высоких урожаев), или приспособить их под себя.

Из самых ранних пиктографических текстов, дошедших из храма в городе Уруке и дешифрованных А. А. Вайманом, мы узнаем о содержании древнейшего шумерского хозяйства. Нам помогают сами знаки письма, которые в то время еще ничем не отличались от рисунков. В большом количестве встречаются изображения ячменя, полбы, пшеницы, овец и овечьей шерсти, финиковой пальмы, коров, ослов, коз, свиней, собак, разного рода рыб, газелей, оленей, туров и львов. Понятно, что растения культивировались, а из животных одних разводили, а на других охотились. Из предметов быта особенно часты изображения сосудов для молока, пива, благовоний и для сыпучих тел. Были также специальные сосуды для жертвенных возлияний. Рисуночное письмо сохранило для нас изображения металлических орудий и горна, прялок, лопат и мотыг с деревянными рукоятями, плуга, саней для перетаскивания груза по заболоченным местам, четырехколесных повозок, канатов, рулонов ткани, тростниковых ладей с высоко загнутыми носами, тростниковых загонов и хлевов для скота, тростниковых эмблем богов-предков и многого другого. Существуют в это раннее время и обозначение правителя, и знаки для жреческих должностей, и специальный знак для обозначения раба. Все эти ценнейшие свидетельства письменности указывают, во-первых, на земледельческо-скотоводческий характер цивилизации с остаточными явлениями охоты; во-вторых, на существование в Уруке большого храмового хозяйства; в-третьих, на наличие в обществе социальной иерархии и отношений рабовладения. Данные археологических раскопок свидетельствуют о существовании на юге Двуречья ирригационной системы двух видов: бассейнов для накопления вод весеннего паводка и магистральных каналов большого протяжения с постоянными узлами плотин.

Поскольку все хозяйственные архивы раннего Шумера дошли до нас из храмов, в науке возникла и укрепилась мысль о том, что и сам шумерский город был городом-храмом и что вся земля в Шумере принадлежала исключительно жречеству и храмам. На заре шумерологии эту мысль высказал немецко-итальянский исследователь А. Даймель, а во второй половине двадцатого столетия его поддержал А. Фалькенштейн. Однако из работ И. М. Дьяконова стало ясно, что, помимо храмовой земли, в шумерских городах существовала еще земля общины, причем этой общинной земли было значительно больше. Дьяконов подсчитал численность городского населения и сравнил его с численностью храмового персонала. Затем он точно так же сравнил общую площадь храмовых земель с общей площадью всей земли Южного Двуречья. Сравнения получились не в пользу храма. Оказалось, что шумерская экономика знала два основных сектора: хозяйство общины

Деятельная, производительная натура шумерского народа, выросшего в постоянной борьбе с тяжелыми природными условиями, оставила человечеству множество замечательных достижений в сфере искусства. Однако у самих шумеров, как и у других народов догреческой древности, понятие «искусство» не возникло по причине строгой функциональности любого изделия. Все произведения шумерской архитектуры, скульптуры и глиптики имели три основные функции: культовую, прагматическую и мемориальную. Культовая функция включала участие изделия в храмовом или царском ритуале, его знаковую соотнесенность с миром мертвых предков и бессмертных богов. Прагматическая функция позволяла изделию (например, печати) участвовать в текущей социальной жизни, показывая высокий общественный статус его обладателя. Мемориальная функция изделия заключалась в обращении к потомству с призывом вечно помнить своих предков, приносить им жертвы, произносить их имена и чтить их деяния. Таким образом, любое произведение шумерского искусства было призвано функционировать во всех известных обществу пространствах и временах, осуществляя знаковое сообщение между ними. Собственно же эстетическая функция искусства в то время еще не выделилась, и известная из текстов эстетическая терминология никоим образом не связана с пониманием красоты как таковой.

Шумерское искусство начинается с росписи керамических изделий. Уже на примере керамики из Урука и Суз (Элам), дошедшей от конца IV тысячелетия, можно увидеть основные черты переднеазиатского искусства, для которого характерен геометризм, строго выдержанная орнаментальность, ритмическая организация произведения и тонкое чувство формы. Иногда сосуд украшен геометрическим или растительным орнаментом, в некоторых же случаях мы видим стилизованные изображения козлов, собак, птиц, даже алтаря в святилище. Вся керамика этого времени расписана красным, черным, коричневым и фиолетовым узором по светлому фону. Синего цвета еще нет (он появится только в Финикии II тысячелетия, когда научатся получать краску индиго из морских водорослей), известен лишь цвет камня лазурита. Зеленый в чистом виде тоже не был получен — шумерский язык знает «желто-зеленый» (салатный), цвет молодой весенней травы.

Что означают изображения на ранней керамике? Прежде всего, желание человека овладеть образом внешнего мира, подчинить его себе и приноровить к своей земной цели. Человек хочет вместить в себя, как бы «въесть» посредством памяти и навыка то, чем он не является и что не является им. Отображая, древний художник не допускает и мысли о механическом отражении объекта; напротив, он сразу включает его в мир собственных эмоций и раздумий по поводу жизни. Это не просто овладение и учет, это практически сразу системный учет, помещение внутрь «нашего» представления о мире. Объект будет симметрично и ритмично размещен на сосуде, ему укажут место в порядке расположения вещей и линий. При этом собственная личность объекта, за исключением фактуры и пластики, никогда не принимается во внимание.

Переход от орнаментальной росписи сосудов к керамическому рельефу совершается в начале III тысячелетия в произведении, известном как «алебастровый сосуд Инанны из Урука». Здесь мы видим первую попытку перейти от ритмичного и бессистемного расположения предметов к некоему прообразу рассказа. Сосуд разделен поперечными полосами на три регистра, и «рассказ», представленный на нем, нужно читать по регистрам, снизу вверх. В самом нижнем регистре — некое обозначение места действия: река, изображенная условными волнистыми линиями, и чередующиеся колосья, листья и пальмы. Следующий ряд — шествие домашних животных (длинношерстных баранов и овец) и затем ряд обнаженных мужских фигур с сосудами, чашами, блюдами, полными фруктов. Верхний регистр изображает заключительную фазу шествия: дары сложены перед алтарем, рядом с ними — символы богини Инанны, жрица в длинном одеянии в роли Инанны встречает процессию, и к ней направляется жрец в одежде с длинным шлейфом, который поддерживает следующий за ним человек в короткой юбочке.

В области архитектуры шумеры известны, главным образом, как активные храмостроители. Надо сказать, что в шумерском языке дом и храм называются одинаково, и для шумерского архитектора «построить храм» звучало так же, как «построить дом». Бог-хозяин города нуждался в жилище, соответствовавшем представлению людей о его неиссякающем могуществе, большой семье, воинской и трудовой доблести и богатстве. Поэтому строился большой храм на высокой платформе (в какой-то мере это могло защитить от разрушений, причиняемых наводнениями), к которой с двух сторон вели лестницы или пандусы. В ранней архитектуре святилище храма было сдвинуто к краю платформы и имело открытый внутренний дворик. В глубине святилища находилась статуя божества, которому был посвящен храм. Из текстов известно, что сакральным центром храма был престол бога

Говорить о шумерской науке нельзя по нескольким причинам. Во-первых, история шумеров пришлась на время материально-практического освоения мира, когда важнее всего были разработка технологии при изготовлении изделия и закрепление навыка при освоении земли. Все, что не касалось насущного и повседневного, накапливалось в ощущениях, наблюдениях и интуитивных догадках, развивать которые пришлось уже другим народам. Во-вторых, шумерские тексты не содержат ни элементов абстрактного анализа, ни строгих формальных разработок — напротив, они предельно синтетичны, насыщены образами, полны ассоциаций. Из этого следует, что по самому своему складу шумеры тяготели скорее к искусству, чем к науке. В-третьих, шумерские тексты научного содержания начали составлять очень поздно, только к эпохе III династии Ура. Поэтому вполне возможно, что большей частью шумерские научные прозрения до нас и не дошли. Но из того, что сохранилось и было развито впоследствии вавилонянами, можно сделать осторожный вывод относительно специализации шумеров в науке. Основные их прозрения касаются наблюдательной астрономии, прикладной математики, траволечения и историографии. Весьма значителен также вклад шумеров в педагогику и методологию образования.

В клинописных текстах встречается несколько систем исчисления. Древнейшая из них связана с шумерскими числительными. Шумерский язык различал счет пальцев на правой и на левой руке: после числа 5 открывался как бы следующий счет, заключавшийся в прибавлении к 5 других чисел (6=5+1, 7=5+2). Однако письмо исходило из двухручного десятичного счета, и числа от 1 до 9 изображались соответствующим числом палочек, позднее превратившихся в клинообразные углубления. Из десятков собственные наименования имели только два — 10 и 20. С шестого десятка, как и с шестой единицы, начинался новый счет. Десятки обозначались кружками, которые в развитой клинописи превратились в углышки, причем с шестого можно было снова записывать счет палочками. Десятки после 60 обозначались сложением 60 и какого-либо другого десятка, поэтому особого названия для сотни не существовало. Не фигурировала сотня и в счете. Число 60 стало основной счетной единицей во всех хозяйственных делах шумеров. Нам известны цифры 600, 3600, 36 000, 216 000 и даже больше, кратные 60. С применением такой системы счета шумеры вычисляли углы и единицы времени, проводили расчеты движения небесных тел, не говоря уже о хозяйственных операциях.

При ведении храмовых и царских дел необходимо было прибегать к большим числам. Для этого выработали позиционную систему числовой записи, в которой любое число записывалось при помощи двух знаков — вертикальной клиновидной черты и углышка. Первым знаком записывались числа 1, 1×60 и все степени числа 60; вторым — десятки от 10 до 50. Десятки и единицы могли также означать данный десяток и данные числа единиц, умноженных на 60 или любую степень 60. Таким образом, создалась система, в которой порядок основан на шестидесятиричной системе, а в пределах порядка есть специальное обозначение для десятков и для единиц. В отличие от шумеров рациональные аккадцы издавна пользовались строго десятеричной системой и записывали ее несколько иначе, но и в их практике встречаются расчеты, сделанные по-шумерски.

Основную часть курса математики в шумерской школе занимала техника счета. Шестидесятеричная система требовала огромной таблицы умножения. Еще сложнее обстояло дело с делением: вместо него производили умножение на «обратную величину» — дробь с единицей в числителе и нужным числом в знаменателе, выраженную в описанной выше позиционной системе. Кроме таблиц обратных величин существовали также таблицы для перевода из различных метрологических систем в абстрактную позиционную, таблицы квадратов и квадратных корней, списки обратных постоянных величин — как математических (диагональ квадрата, диаметр, радиус, площадь круга, площадь правильного треугольника), так и эмпирических (нормы урожайности, нормы труда, нормы укладки кирпича, нормы материала, нормы переноски тяжестей и т. д.). Постоянные существовали и для вычисления рационов, которые были одинаковыми для всех работавших, независимо от социального положения; разница определялась только полом и возрастом.

Задачи не формулировались абстрактно, они всегда оперировали конкретными предметами, площадями, объемами. Ход их решения приводился без какого-либо логического обоснования и, видимо, должен был просто зазубриваться (допускалась даже подгонка под ответ, лишь бы решение соответствовало инструкции). Столь же конкретными были названия действий и геометрических фигур. Так, операция сложения у шумеров называлась двояко — «накопление» и «прибавление». В первом случае производилось сложение равноправных величин, во втором — двух величин, одна из которых основная, а другая дополнительная. Для двух величин, сложение которых называлось накоплением, при вычитании применялся термин «недоставать»; для величин, образованных прибавлением, при вычитании употреблялся глагол «вырывать». Термин же для умножения вообще означал «скушать». Треугольник в шумерской геометрии назывался «клин», трапеция — «лоб быка», круг — «обруч». Емкость обозначалась термином «вода», объем — «земля, песок», площадь именовалась «поле». Эта терминология показывает конкретно-практический характер арифметических и геометрических операций шумерской математики.

Мы уже знаем, что в ранней шумерской древности мир понимался как неисчислимое множество несогласованных между собой предметов. Он был полон богов и духов, постоянно враждовавших друг с другом и действиями своими мешавших спокойной жизни человеческого коллектива. Он состоял из неизвестных существ и вещей, свойства которых были недоступны памяти и разуму. Тогда человек стал учитывать вещи — сперва собственные, затем близкие к нему, потом все более отдаленные и находящиеся на границе его опыта. Учет появился именно как способ фиксации пространственных и имущественных связей человека. Учтенное и присвоенное сперва можно было изображать рисунком, но по мере развития общества количество предметов, попавших в поле зрения человека, стало столь огромным, а пространственные связи между народами столь многочисленными, что память вновь перестала справляться со всей поступающей информацией. Мир стал не просто объектно сложен — он стал сложен грамматически, то есть в отношении возникающих и непрерывно разрастающихся связей между людьми и людьми, между людьми и вещами. Выразить логическую сложность этих связей, их типологию и правила их согласования была призвана письменность. Обладая теми же функциями, что и искусство, письменность имеет еще и четвертую, познавательную функцию, за счет которой значительно усиливаются и культовый, и прагматический, и мемориальный ее аспекты.

Предпосылки для возникновения письменности создаются уже к VII–V тысячелетиям, когда появляется так называемое «предметное письмо». На территории Месопотамии, Сирии и Ирана археологи часто находили мелкие поделки из глины и камня, обычно геометрической формы (шарики, цилиндры, диски, конусы). В результате длительных и кропотливых исследований Д. Шмандт-Бессера пришла к выводу, что эти фигурки представляют собой счетные фишки: цилиндрик мог означать «одна овца», конус — «один кувшин масла» и т. д. В IV тысячелетии такие фишки стали помещать в глиняные конвертики, на некоторых из них есть оттиски печатей. Однако узнать, сколько в конвертике фишек, можно было только после того как конвертик разбивали. Это было неудобно, поэтому на каждом конвертике со временем начали оттискивать форму и число фишек, а еще через какое-то время стали довольствоваться только оттисками. По мнению ряда ученых, именно таким образом произошел переход от «предметного письма» к первым рисуночным знакам на глине.

Письменность возникает в конце IV тысячелетия в Двуречье, Египте и Эламе. Общественно-экономические отношения в этих местах достигли необходимого уровня сложности и начали качественно перерастать в отношения, характерные для раннего государства. Возникло имущественное неравенство, социальное расслоение и иерархия, появились общенародные представления о силах, управляющих миром, и о способах диалога с этими силами, расширились военные и торговые отношения с соседними территориями. При храмах стали появляться первые учетные документы хозяйственного и административного значения: списки храмового персонала, перечни храмового имущества, записи о выдаче продуктов к различным праздникам.

В Древнем Двуречье письменность изобрели шумеры, и первые хозяйственные документы были составлены в храме города Урука. Они представляли собой выполненные на глине пиктограммы — знаки рисуночного письма. Поначалу предметы изображались абсолютно точно, и глиняные документы по характеру письма напоминали египетскую иероглифику. Но затем под воздействием особенностей глины как писчего материала (на глине трудно точно изобразить предмет, особенно круглый) и в связи с необходимостью ускорить темп записи реалистичное пиктографическое письмо шумеров, во-первых, трансформируется в абстрактную клинопись, а во-вторых, поворачивается на 90 градусов против часовой стрелки. Параллельно с процессом трансформации идет процесс раздвоения письменного знака на знак, обозначающий образ понятия, и знак, обозначающий его звучание. Так возникает словесно-слоговое письмо, в котором один и тот же знак может быть слогом или словом. Каким же образом это произошло?

Все рисунки шумеров неизбежно ассоциировались со словами, которыми они читались. Слово «гора» произносилось

Словесность архаического периода (тексты из Шуруппака, Абу-Салябиха, Лагаша) изучена еще недостаточно для того, чтобы делать какие-либо обобщения. Поэтому мы ограничимся описанием текстового корпуса этого времени, а в конце нашего описания обозначим тенденции развития письменной речи в этот период.

Прежде всего следует сказать, что словесность архаики по палеографическим критериям может быть разделена на два подпериода. От архива Шуруппака до архива Лагаша на письме обозначается малая часть грамматических форм, и, кроме того, знаки в строке выписываются не последовательно, а в произвольном порядке, что существенно затрудняет чтение и без того малопонятных старошумерских слов. И только начиная с надписей правителей Лагаша появляется строго последовательная запись знаков, а форманты выписываются почти полностью. Шумерская архаика открывается для исследователя словесности текстами заклинаний, дошедших до нас из Шуруппака и сирийского города Эбла, где также составлялись тексты на шумерском языке (XXVI в.). Это очень короткие заклинания. Вот некоторые примеры:

К постшумерским памятникам шумероязычной словесности относятся, прежде всего, библиотеки Ниппура, Ура и Ларсы, возникшие в самом начале Старовавилонского периода (XX–XIX вв.) при писцовых школах. Кроме них нужно особо выделить архивы Вавилона, Ашшура и Ниневии, в первую же очередь — Ниневийскую библиотеку царя Ашшурбанапала (668–626 (?)), сохранившую несколько тысяч табличек двуязычного шумеро-аккадского письма. Клинопись старовавилонских текстов можно назвать скорописью: знаки в строке пишутся последовательно, нередко наезжают один на другой и смешиваются, что свидетельствует о желании писца разместить на табличке как можно больше текста и о его нежелании тщательно выписывать каждый знак. Такой характер письма говорит о возросшем объеме информации и, возможно, о том, что некоторые тексты «стенографировались» прямо с уст. Ассирийская клинопись монументальна, фигурна и хорошо понятна, поскольку каждая табличка является копией более древнего текста, сделанной старательным и усердным царским писцом.

Проблема датировки текстов этой группы весьма сложна. Если тексты, записанные в Старовавилонский период потомками и наследниками шумеров, несомненно составлены по-шумерски, то многие тексты Ниневийской библиотеки сперва сочинялись на живом аккадском языке и только потом переводились на священный, хотя и мертвый, шумерский. Кроме того, следует различать в составе шумероязычных постшумерских текстов наслоения различных эпох: каждая такая запись своего рода палимпсест, с которого нужно аккуратно снимать слои, чтобы обнаружить основу.