Солнце встает здесь рано. Оно шлет свои яркие лучи и возвещает всей Поднебесной, что настал день. И ночь уходит все дальше и дальше на север и запад, в далекие степи и полупустыни. Солнечные блики взбираются все выше по ступеням зеленеющих холмов и гор. Тут нет ни клочка пустующей земли. Все тщательно обработано: и равнины, и долины рек, и горные склоны. Но земли все равно мало. Если поровну разделить ее между всеми обитателями этих южных мест, то каждому достанется всего-навсего по полторы тысячи квадратных метров — не поле, а огород. В среднем на одно крестьянское хозяйство, а значит и на целую семью, здесь не приходится даже по одному гектару. Но и эти жалкие лоскутки земли принадлежат, как правило, помещикам, а не крестьянам. А помещику надо платить за землю рисом, плодами, трудом. Как же жить крестьянину?

Земля никогда не отдыхает. Не знает отдыха и земледелец. Из года в год, из поколения в поколение, из столетия в столетие земля должна родить, а крестьянин — непрерывно трудиться, не разгибая спины, чтобы его семья хоть как-нибудь могла существовать. Крестьянин лелеет клочок земли, политый его потом, удобряет, обильно орошает. Единственный помощник земледельца — щедрая южная природа. Здесь почти неизвестна зима. Летом, с июня по сентябрь, жарко и влажно — много дождей. Сеют главным образом рис.

Деревни и деревушки лепятся плотно друг возле друга. Нет ни выгона, ни лужка, ни выпаса: все под посевами. Крестьянские дома — настоящие лачуги из серого кирпича, глины, тростника, тесные, низкие, темные; почти нет двора, для несложного домового хозяйства есть закуток — довольно! Густо стоят крестьянские лачуги на клочках земли между рукавами и протоками дельты Жемчужной реки, куда сливают свои воды более двадцати рек, стекающих с гор на севере, западе, востоке Гуандуна. И среди таких же ручьев, недалеко от берега моря, и совсем близко от косы, на которой расположилась португальская колония Макао, находится небольшая деревушка Цуйхэн, каких тысячи в этих местах. Запомним это название.

Юг Китая начал заселяться более двух тысяч лет назад. Здесь было сколько угодно свободной земли. А позднее, в четвертом веке нашей эры, туда бежали с Севера, спасаясь от нашествий полудиких кочевников, жители многих городов и сел. Бежали сюда тысячи семейств бедняков, укрываясь от помещиков. Бродили по горным дорогам беглые рабы. Так Юг стал очагом крестьянской вольницы. И долгие столетия был он краем непокорным, мятежным, родиной смелых народных предводителей, вождей великих восстаний.

И еще об одном следует помнить: Юг Китая — ворота во внешний мир. Через эти ворота вторглись первые пришельцы из западных стран. И Юг первым вступил с ними в бой. «Кантонская оборона» в тридцатых и сороковых годах девятнадцатого века прославила жителей Кантона (Гуанчжоу) и всей округи.

Вэню пошел одиннадцатый год, когда произошло событие, имевшее важные последствия в его жизни.

Неожиданно приехал из Гонолулу, на Гавайских островах, старший брат А-мэй. В старом домике Суней парило радостное оживление, мать сияла, отец важно восседал на своем месте. А-мэй тоже важничал, не скрывал, что доволен собой и своими успехами па чужбине. Скоро у него будет собственный порядочный земельный участок и собственная лавка. И денежки у него водились. Главе дома А-мэй вручил не очень большую, но все же порядочную сумму. Вэнь слушал, развесив уши и не сводя глаз с лица брата.

А-мэй уже успел превратиться в дельца. Его страсть выражалась в деньгах и деньгами. Наживать! Приобретать! Богатеть! Старому Суню это было по душе. Пусть кто-нибудь из Суней выбьется в люди! Одно его беспокоило: в словах А-мэя, в его облике было что-то чуждое. Но, может быть, купцу приходится приспосабливаться, особенно если ты живешь среди чужих людей? В родной деревне А-мэй вел себя как подобает: побывал в храме, посетил старейшину, дал деньги на приведение в порядок храма предков. А-мэй сказал отцу, что хватит пичкать Вэня древней премудростью, он хочет взять его с собой, тем более что ему нужен помощник. Старый Сунь, строго посмотрев на старшего сына, ответил, что Вэню надо еще учиться.

— Но учиться он сможет и на Гавайях, — возразил А-мэй, — у нас там превосходная школа, которую содержат миссионеры, и руководит ею священник, который очень заботится о детях.

Мать была согласна с отцом:

Открывать старшему брату душу не имело смысла. Мысли и чувства, волновавшие Вэня, оставались чуждыми богатеющему купцу. Близких друзей у Вэня в Гонолулу не нашлось. Жившие там китайские эмигранты принадлежали к странным тайным организациям, возникшим в Китае сотни лет назад. Некоторые признавали тайное общество «Красный клан», другие предпочитали тайное же общество «Старшие братья». Когда-то эти общества стремились к свержению династии Цин и к восстановлению на престоле «национальной династии» Мин. Со временем за рубежом они превратились в своеобразные общества взаимопомощи китайских эмигрантов. Имел ли А-мэй отношение к какому-либо из них, Вэнь не знал. Сам он ни разу не присутствовал на тайных собраниях, куда допускались лишь посвященные, принесшие установленные клятвы перед изображением таинственных знаков, страшных неземных существ, над священными чашами, из которых валил дым. Китайцы в Гонолулу жили замкнуто. Вэнь был одинок. Тяжело быть одиноким в семнадцать лет, когда душа требует общения с другом. Друга не было.

Внутренняя работа, совершавшаяся в сознании юноши, не осталась совсем не замеченной старшим братом. Книги, которые Сунь Вэнь читал, его интерес к газетам, новостям о событиях в разных странах мира, равнодушное отношение к молебствиям перед табличками с именами предков и — о ужас! — непочтительное отношение к «Сыну неба» — богдыхану, заставили А-мэя принять меры

(

чтобы пресечь «заблуждения» младшего брата. Однажды он так расшумелся, точно в него вселился злой дух! Кричал, стучал кулаками по столу, грозил, что выгонит Вэня.

— Ты стал заморским чертом! — вопил он. — Скоро ты совсем забудешь, где родился.

Столкновение двух братьев на первый случай окончилось торжеством старшего: он объявил Вэню, что тот немедленно вернется домой.

— Тебе пора жениться, — сказал А-мэй, — родители уже подобрали для тебя невесту. Отправляйся!

После задушевной беседы с другом затея родителей женить его на незнакомой девушке показалась Вэню еще более нелепой. Жениться? Зачем? В Гонолулу у него не было никаких сердечных увлечений. Другие чувства волновали его. А теперь сердце трепетало от желания найти в себе силы для борьбы. Вэнь сказал себе: этому браку не бывать, он не любит девушку и не женится на ней. Возмущала ее покорность, готовность стать рабой. Несчастная страна! Вся жизнь держится на угнетении, на унижении человека. Хотелось пойти в дом девушки, найти ее и сказать, что ей незачем безропотно подчиняться воле отца и становиться женой человека, который ее не любит. Но, черт побери, он мог бы и сам показать пример, отклонив намерения своих родителей. Пожалуй, это идея! Как ее осуществить? Жаль стариков.

Говорил об этом с Лу Хао-дуном. Тот понимающе молчал — ему самому еще не грозила опасность оказаться женатым по воле родственников, — а Вэнь думал о том, что в жизни причудливо переплетаются мечты о прекрасном и жестокость повседневности. Вспомнилась старинная легенда «Источник персикового цветка» — о волшебном острове счастья на неведомой реке. В жизни все гораздо сложней…

Через несколько дней Лу принес страшную новость о нападении французов на Фучжоу. Знакомый Лу писал из Шанхая, что французская эскадра адмирала Курбе еще в июле 1884 года вошла в гавань Фучжоу, главного города провинции Фуцзянь, где ее сердечно встретили маньчжурские сановники, и стала на якорь. Зачем пожаловал Курбе? Вэнь еще в Гонолулу слышал, что французы захватили часть Индокитая, фактически управлявшегося пекинскими мандаринами, и тогда же произошли столкновения с императорскими войсками, которым на этот раз помогали отряды «Черных флагов» — тайпинских войск, отступивших сюда из долины Янцзы. Французам не везло, китайские войска нанесли им несколько поражений. Тогда французский флот отправился к берегам Фуцзяни. Все, что произошло дальше, напоминало события «Опиумных войн», позорно проигранных маньчжурами. В Фучжоу адмирал Курбе спокойно пробыл больше месяца, наблюдая за стоявшим в той же гавани на якорях китайским флотом. 23 августа французы внезапно открыли огонь в упор по китайским кораблям. Китайцы не успели оказать сопротивления. Один за другим их корабли загорались и взлетали на воздух. Китайская эскадра погибла. Потом французский десант захватил форты крепости Фучжоу. Французы перерезали пути сообщения вдоль южного и юго-восточного побережья, и тем самым стал невозможен подвоз риса на Север морским путем. Прекратилась связь и с Тайванем. Теперь и Гуандун находился под угрозой.

Но местных чиновников не беспокоили все эти беды. Вечером отец рассказал Вэню о разговоре со старостой деревни. Тот узнал в уездном городе, что нападение на Фучжоу «их не касается», так как войну ведет наместник Фуцзяни и Чжецзяна, а наместничество Лянгуан

Вэнь и Лу высмеивали эти глупые доводы чиновников. Разве Фуцзянь не Китай? Разве потоплены фуцзяньские, а не китайские корабли? И кто заплатит за новое поражение и новый позор — Фуцзянь или вся страна?

Должно же было так произойти, что в ту же школу поступил учиться на врача друг Лу Хао-дун. Вэню определенно везло. Конечно, они будут жить вместе! Вскоре к ним присоединился еще один боевой товарищ: студент Чжэн Ши-лян из Шанхая. Его отец стал жертвой вымогательств маньчжурских чиновников, доведших старика до могилы. Друзья почти не разлучались. Вечером, в комнате, которую занимали Вэнь и Хао-дун, завязывались задушевные беседы о предстоящей борьбе. Делились мнениями. Высказывались различные точки зрения. Все трое, несмотря на молодость, успели много узнать, прочитать, а главное — передумать. Дума была одна — про свободу и возрождение родины.

В Цуйхэне, у края китайской земли, Вэнь и Хао-дун чувствовали себя пионерами — разведчиками будущего. В Кантоне, огромном городе, где переплетались многие противоречия китайской действительности, трое друзей-единомышленников ощущали уже тяжесть ответственности за это будущее. Ни один из них не предавался пустым мечтаниям. Будущее вовсе не рисовалось им волшебным островом на неведомой реке. Впереди они видели бой; слышались им не звуки нежной лютни, а треск выстрелов. И Вэнь и его друзья понимали, что предстоит жестокая и, быть может, долгая борьба и что она наверняка потребует много жизней, возможно и их собственные. Что же рождало в них решимость, бесстрашие, презрение к опасности и к смерти? Их нисколько не занимало, доживут ли они сами до торжества революции. Разве они думали о себе?

Три друга в долгих беседах завершали ту работу мысли, которая началась на Гавайях, продолжалась в Цуйхэне, в Гонконге, в Кантоне. Их было всего трое, и тем не менее это уже организация, первая тайная революционная организация, из которой потом вырастет партия. Что означала эта тройка по сравнению с громадным аппаратом насилия и расправы цинского правительства? Нельзя сравнивать желудь с дубом.

Но дуб заключен в желуде.

В Кантоне их было трое. Никто о них еще ничего не знал. И сами они еще ничем не дали о себе знать. Революционные идеи, которые они несли в себе, о которых беседовали друг с другом шепотом, были семенами, готовыми пасть в толщу народа, где им предстояло развиться, дать ростки, а потом могучие корни, так, чтобы дерево свободы могло противостоять любой буре.

Снова была весна — двадцать шестая весна в жизни Сунь Вэня. Работа, усиленные умственные занятия отвлекали его от грустных раздумий о себе. Он понимал, что все личное для него — запечатанная книга, хотя чувствовал, что истосковался по любви: сильной, светлой, мужественной. Еще не пришло время для личного.

Он часто наезжал в родную деревню, где жила мать, где была его семья — жена и трое детей: сын и две дочери. Детей любил. К жене был равнодушен. Лю не понимала мужа и предпочла бы, чтобы тот занялся торговлей, как А-мэй. Сидел бы дома, не пропадал бы в Кантоне. Она молчала — жена не вправе выражать недовольство.

Сунь Вэня заботило другое: над Китаем опять нависала грозная опасность — на этот раз со стороны Японии.

Война с Японией назревала явно, даже маньчжурские сановники не могли не сознавать этого. Но разве они могли измениться? Собрали сотни, миллионов таэлей на закупку за границей вооружения, кораблей, боеприпасов. Десятки миллионов таэлей осели в карманах казнокрадов. Вдовствующая императрица Цыси, фактически правившая страной, самовольно изъяла из казны огромные суммы, предназначенные на усиление флота, и построила для себя ансамбль роскошных зданий в окрестностях столицы — так называемый Летний дворец.

Оборона страны оставалась в ведении самого влиятельного и наиболее продажного из царедворцев — Ли Хун-чжана, наместника столичной провинции Чжи-ли, фактически возглавлявшего императорское правительство. Жил Ли по-царски в Тяньцзине, где у него был свой «двор».

Сунь Вэнь понимал, что сделан только первый шаг. Не поехать ли ему отсюда, из Гонолулу, в Соединенные Штаты, где проживало много китайцев, и провести среди них такую же агитационную работу, воспламенить их сердца, заложить и там отделения союза и привлечь к его знамени еще отряд смелых патриотов? Он был готов к поездке, когда получил два важных сообщения из Китая. Одно — от товарищей из Гонконга. Они звали его назад. Их письмо — ответ на его послание Чэнь Шао-бо: «Не забывай нашего разговора на пароходе, когда ехали из Сянгана (Гонконга) в Аомынь (Макао), о необходимости восстания. Это вполне возможно осуществить. Как только начнете подготовку, я приеду». И вот они просили, чтобы он срочно вернулся. Положение в стране накалено, как никогда. Война продолжается. Потеряны крепость Порт-Артур (Люйшунькоу), взятая японцами почти без боя, и весь Ляодунский полуостров. 1-я и 2-я японские армии (40–50 тысяч человек) соединились. Началась высадка в Китае 3-й японской армии (еще 25 тысяч человек). Враг угрожает столице и восточным провинциям. Носятся слухи о предстоящем вторжении японцев в Шаньдун. Всюду измена, растерянность и паника. Цины губят страну. Надо действовать!

Другое письмо — от шанхайского Суна. Пишет об усиливающемся хаосе в стране, о толпах голодных, бездомных, отчаявшихся людей, о том, что дороги стали непроезжими — шайки грабителей нападают на путников, на караваны с грузами. Солдаты разбитой армии бесчинствуют. Власти бессильны навести порядок…

Вэнь читал, перечитывал сообщения с родины и думал. Готовы ли силы для восстания? Все равно нужно начать. Кто-то должен начать! Необходимо нанести удар, показать всем, что борьба возможна, организованная борьба, не бунт.

В конце 1894 года Вэнь выехал в Кантон. Его сопровождали пять боевиков — новых членов организации, вступивших в нее на Гавайях. По пути заехали в Гонконг.

Было это в январе 1895 года.

Ветреный ноябрьский день. Начинается южная зима. Ясная, прохладная, сухая. Лучше, если бы стоял густой, непроницаемый мрак. Если бы лили дожди. Свет нужен для боя. При отступлении лучший союзник — тьма.

Еще очень рано. Маленькая сампанка скользит почти беззвучно по одному из рукавов дельты Жемчужной реки. В сампанке двое. Течение несет их на юг. Один правит веслом. Другой спит. Всю ночь он пробирался из Кантона пешком, чтобы выйти где-то возле Наньхая к берегу Северной реки, там его должны были ждать с сампанкой и переправить к морскому побережью. Едва не попался. Какой-то рыбак остановил, стал допытываться, кто такой, куда идет, не принимал ли участия в «мятеже».

— А тебе что? — спросил усталый путник.

— Хочу получить объявленную награду. Разве не слыхал, что обещана тысяча таэлей? Тысяча таэлей! Таких денег не имел никогда весь наш род…

— Ну, так беги и выдай меня! Беги скорей, что же ты стоишь! Но знаешь ли ты, кого собираешься погубить? Я один из тех, кто восстал против дьяволов в облике людей, а ты, китаец, хочешь продать этим дьяволам свою душу… Иди, иди, только не таэли ты получишь, а палки, они тебе плюнут в лицо и обругают собакой. Разве не стыдно тебе?

1 октября 1896 года «Маджестик» бросил якорь в Ливерпуле.

Сунь Вэнь сошел на берег и сразу окунулся в шумную жизнь одного из крупнейших английских портов. Масштабы его не удивляли: Сан-Франциско и Нью-Йорк не уступят Ливерпулю. Но в первом океан, врезанный в берег обширными заливами и бухтами, так неимоверно громаден, что перекрывает все, что находится на берегу; творения рук человеческих стушевываются перед грандиозным созданием природы. Нью-Йорк промелькнул незаметно. Даже небоскребы, уже поднимавшиеся на Манхэттене, не произвели большого впечатления. В Ливерпуле, где мачты и трубы, рев сирен и свистки паровозов возникали, как гигантская симфония красок и звуков, Вэнь еще ощутил запахи моря, запахи всех частей света. Целый мир был перед ним. Вот этой неумолчной деятельности, этого шума труда и движения не хватало его родине, застывшей в вековой неподвижности. В Китае сила — это глина, камень, дерево, вода, ветер. Здесь — сталь, уголь, пар, электричество. Дома — человеческая мускульная сила, верблюд, буйвол. Здесь — царство машин и механизмов, приборов и устройств.

Поезд быстро примчал его в Лондон. Кеб доставил путешественника к дому Кентли. Встретили его сердечно и помогли устроиться поблизости.

Не знал Сунь Вэнь, что через несколько домов от дома его друзей находится китайская миссия. Кентли жили на Девоншир-стрит, в доме № 46; китайская миссия помещалась рядом, на той же улице, в доме № 49. Не придал этому большого значения и Кентли. На всякий случай Кентли договорились со своим гостем о том, что он должен приходить к ним в десять часов утра; если Вэнь не придет к этому сроку, они будут знать, что с ним что-то случилось, и начнут разыскивать его. Эта предусмотрительность оказалась нелишней.

Сунь Вэнь считал, что о его приезде в Лондон китайская миссия не имеет понятия. Он ошибался.

Сунь Вэнь возвращался из Европы, не забывая о строгой конспирации. Избегал встреч с лицами, похожими на маньчжуров или китайцев. Следил за тем, чтобы никто не увязывался за ним. Вообще старался держаться в тени. Понимал, что «длинная рука» пекинских властей угрожающе протянута к его горлу. Неудача, которая постигла их в Лондоне, скандальное разоблачение гнусных методов расправы с политическими противниками режима до крайности распалили обитателей «Запретного города» и больше всего — погрязшую в преступлениях клику Цыси. Бороться с идеями революционеров пекинская камарилья не умела, для этого она была слишком невежественна. Все надежды возлагала на топоры и плахи: рубить головы, в которых эти идеи зарождались и жили!

Сунь Вэнь слишком хорошо знал, что в Пекине голову его оценили сначала в двести, а потом — в семьсот тысяч таэлей, и соблюдал крайнюю осторожность. Никто не знал, что он вернулся в Лондон, откуда выехал в Ливерпуль и сел на пароход. Потом его крепкая фигура промелькнула в Сан-Франциско. И, наконец, он высадился в Гонолулу. Побыл недолго в кругу семьи и незаметно проскользнул на пароход, который доставил его в Иокогаму.

В пути Сунь мог на досуге спокойно подвести некоторые итоги путешествию, продолжавшемуся почти два года, и обдумать положение на родине. Прежде всего пришел к заключению, что в результате поражения в Кантоне, арестов и казней Союз возрождения Китая фактически перестал существовать. Первый натиск небольшой группы революционеров на цитадель маньчжуров в Южном Китае отбит с тяжелыми потерями. От союза отошли многие его сторонники «первого призыва». С горечью пришлось признать: «Даже старые члены союза не скрывали своего отчаяния, а некоторые просто отреклись от наших идей». Еще тяжелее было сознавать, что в более широких общественных кругах Сунь Вэня и его друзей называли «смутьянами» и «злодеями».

Но это было еще не все. За это время необычайно выросла активность и популярность реформаторов. Имена Кан Ю-вея, Лян Ци-чао и других были у всех на устах. Кан Ю-вей и его сторонники сочиняли все новые меморандумы и проекты реформы, осаждали императора своими советами. Безвольный, слабохарактерный Цзайтянь должен был найти силы, чтобы отстранить от власти свою «божественную» тетку Цыси, а если та вздумала бы сопротивляться — арестовать ее и заточить в каком-нибудь дворце и держать там под угрозой смертной казни при первой же попытке нарушить волю «Сына неба». Кан Ю-вею казалось, что император не только способен на такой шаг, но располагает реальной силой для разгрома крайне реакционного крыла дворцовой камарильи, состоявшего из заскорузлых бюрократов и твердолобых вельмож. Не только Кан Ю-вею так казалось. Временами и сам Цзайтянь, склонявшийся к советам реформаторов, пугавших двор призраком революции, начинал верить в то, что действительно в состоянии сломить упорство властной и жестокой Цыси и разогнать ее окружение. Император страстно ненавидел Цыси, но и смертельно боялся ее. Он знал, что в борьбе за власть она пойдет на все: на любую резню, казни, пытки, столь излюбленные маньчжурами. Котлы и пилы, виселицы, колесование и четвертование — не один раз прибегала она к этим зверским средствам, когда ее тираническому господству грозила опасность.

С удивлением и огорчением узнал Сунь Вэнь, что в рядах реформаторов, правда на самом левом крыле, оказался и Тань Сы-тун, противник монархии. Тань настаивал на борьбе против иностранных угнетателей и отвергал феодальные «идеи». И этот увлекся миражем. Беда!

— Ну, вот мы опять втроем, — шутливо сказал Сунь Вэнь, когда Чжэн Ши-лян добрался до квартиры, где коротали дни Вэнь и Шао-бо. — Опять нас трое, как в 1894 году. Только нашего дорогого товарища Лу Хао-дуна нет среди нас…

Друзья обменялись информацией о событиях в Китае и за рубежом. Сунь Вэнь рассказал о пребывании в Америке и в странах Западной Европы и поделился с Ши-ляном соображениями о задачах революционной работы в Китае.

Чжэн Ши-лян, без сомнения, был выдающимся революционером. Отличали его от некоторых других руководителей Союза возрождения Китая связи с крестьянами. Ши-лян, участвовавший в деятельности тайных обществ, настойчиво советовал Сунь Вэню делать основную ставку на организованные силы крестьян. Он, конечно, понимал, что тайные общества насквозь пропитаны средневековыми, примитивными воззрениями. Но в тайных обществах была сила, пусть члены этих обществ часто не видели другой цели, кроме борьбы за восстановление династии Мин. Зато они живо откликались на призыв к борьбе против маньчжуров. Жестокий террор цинской монархии против членов тайных обществ, казни, пытки не сломили их силу. Почему? Потому что в этих обществах — масса. Массы невозможно уничтожить. А небольшую организацию, пусть даже состоящую из прекрасных людей, отменных храбрецов, с благородными характерами, сравнительно легко разгромить, если она не опирается на широкую массовую базу. Это и случилось с Союзом возрождения Китая. Поскольку в кратчайший срок невозможно по-новому организовать и просветить крестьянскую массу, следует использовать тайные общества и их кадры, как они есть.

Высказав свои соображения, Чжэн Ши-лян добавил, что хотел сообщить товарищам кое-какие сведения как раз о работе среди членов тайных обществ. Но вначале несколько слов о другом.

Конечно, поездка в Гонконг была сопряжена с опасностью. Всюду там шныряют шпионы и наемные убийцы маньчжуров. Все же удалось пробраться туда и проникнуть в прилегающие районы Китая. После долгих розысков удалось напасть на след Ян Цюй-юаня. Вместе с некоторыми своими сторонниками он так законспирировался, что потерял всякий контакт с окружающим миром. Ян тем не менее считает себя главой союза, поскольку он был избран лидером на заседании правления 10 октября 1895 года и у него хранится печать организации.

Двадцатый век Китай встретил, охваченный огнем нового восстания на севере страны.

До Токио дошли подробные вести о движении тайных обществ на Севере, в Шаньдуне, Чжили, Шаньси и Маньчжурии. Начавшись как протест против гнета помещиков и чиновников, оно постепенно превратилось в массовое восстание против иностранных держав. Движение разрасталось, в него вливались массы разоренных крестьян, ремесленников, трудового люда городов, нищие, бродячие монахи, бывшие солдаты, кули, лодочники, оставшиеся без работы в связи с постройкой железных дорог. Вначале маньчжурские власти пытались подавить движение силой. Не удалось. Юань Ши-кай пустил в ход свои войска; теперь он был большим сановником — наместником столичной провинции Чжили и командующим «новыми войсками», расположенными в районе Пекин — Тяньцзинь. Все же отряды повстанцев заняли китайскую часть Тяньцзиня и начали постепенно, с боями пробиваться к столице. Правительственные войска не хотели сражаться против повстанцев. Юн Лу, губернатор столицы, требовал от Цыси приказа о беспощадном разгроме восставших. Цыси колебалась. Затем в ее хитром мозгу возник план грандиозной провокации. Она объявила себя сторонницей восставших, готовой поддержать их борьбу против иностранцев. Отряды повстанцев были впущены в Пекин и размещены внутри Императорского города — дворцовом районе, где находились важнейшие правительственные учреждения. При участии представителей правительства отряды повстанцев были реорганизованы в «Полки мира и справедливости» (по-китайски «Ихэтуань») с принцем Дуанем во главе. Их одели в красные куртки (не для того ли, чтобы было легче в них попасть при встрече с иностранными войсками?) и приняли на казенное содержание. Мало того, 20 июня 1900 года Цыси провела через Большой совет императорского дворца решение об объявлении Китаем войны иностранным державам. Это был безрассудный акт: Китай не имел ни настоящей армии, ни флота, ни союзников. Поднять народ маньчжуры вовсе не хотели — боялись. Расчет Цыси — иностранные войска разгромят ихэтуаней. Иностранные державы потребуют новых уступок и контрибуций? Пусть! Китай достаточно велик. Для маньчжуров хватит и того, что останется. В то же время движение против иностранцев покажет им, что их грабеж имеет пределы, если они не хотят вызвать поголовное восстание в стране.

В конце концов империалисты собрали большие силы и зверски расправились с восстанием ихэтуаней. Цыси и ее клика капитулировали.

Сунь не испытывал радости по поводу восстания на Севере, принявшего столь странный характер. Вместе с боевыми друзьями деятельно работал над — подготовкой восстания на Юге. В одном из районов Гуандуна уже собрался первый вооруженный отряд членов тайных обществ: шестьсот человек с оружием. Правда, у них мало винтовок.

Благоприятный признак: на сторону союза перешел бывший последователь реформаторов Би Юн-нянь.