Не так давно в центре Москвы поставили памятник Александру II. Когда-то в столице уже был памятник этому императору, но большевикам он не понравился, а теперь его место уже занято. Новый монумент пришлось установить по соседству с храмом Христа Спасителя. Бронзовый император смотрит на храм, туристическая толпа смотрит на императора и читает надпись на постаменте: «Отменил крепостное право… провел реформы… ввел местное самоуправление… завершил Кавказскую войну… освободил славянские народы от османского ига». Знакомый перечень славных свершений великого царствования, но чего-то здесь не хватает. Да, в самом деле, а как же Дальний Восток? Невельской и Муравьев, походы русских корветов и первое путешествие Пржевальского? Как же порт Владивосток, который мы громко называем «воротами России на Тихом океане»? Как же новые уссурийские владения Александра II, ставшие естественными пределами роста нашей державы на востоке? Авторы московского памятника Освободителю, по-видимому, сочли эти территории бесполезными, а историю их обретения — недостойной памяти потомков. А ведь были и здесь яркие страницы, примеры самоотверженного труда и ратной доблести предков. О чем-то слышали все, о чем-то знают многие, а о чем-то могут вспомнить только самые фанатичные поклонники Клио — музы истории…

Многие из нас знают об истории освоения Дальнего Востока по книгам Владимира Арсеньева. В свое время автору этих строк бросилось в глаза такое утверждение знаменитого путешественника: «В тайге Уссурийского края надо всегда рассчитывать на возможность встречи с дикими зверями. Но самое неприятное — это встреча с человеком». В числе возможных «двуногих опасностей», подстерегавших путника на лесных тропинках Приморья, Арсеньев постоянно упоминает хунхузов — китайских разбойников.

Возникает справедливый вопрос: если маршруты экспедиций Владимира Клавдиевича пролегали исключительно по российской территории, от откуда там взялись китайские лиходеи? И что они собой представляли?

Не будет преувеличением утверждать, что включением в состав российских владений Приамурья и Приморья империя обязана трем своим гражданам, чьи помощники были столь же малочисленны, сколь влиятельны были их противники. На первое место в этой тройке, безусловно, следует поставить Г.И. Невельского, в 1849 г. по собственной инициативе разрешившего вопрос о судоходности Амурского лимана и устранившего камень преткновения, о который разбивались все рассуждения о выгодах приобретения этой реки для России. Вопреки опасениям Петербурга, никаких китайцев на этой «китайской территории» не оказалось. Еще одним открытием Невельского были первые точные сведения о богатом Уссурийском крае, лежащем к югу от Амура. Неутомимым защитником капитана в высших сферах был генерал-губернатор Восточной Сибири H.H. Муравьев. Ему удалось отстоять перед государем Николаем Павловичем новые территориальные приобретения и извлечь из них первую пользу. Получив право на переговоры с властями Цинской империи, Муравьев сумел заключить с соседями трехстатейный Айгунский договор, закрепивший за Россией левый берег Амура от слияния Шилки и Аргуни до морского устья. Правый берег великой реки признавался китайским до устья реки Уссури. Вопрос об Уссурийском крае китайский переговорщик И Шань вообще отказался обсуждать, объясняя это тем, что данная территория находится в ведении губернатора другой провинции. Спустя две недели после завершения переговоров в Айгуне адмирал Е.В. Путятин заключил с цинскими представителями 12-статейный договор об условиях политических взаимоотношений двух империй — Тяньцзиньский трактат.

В специальной литературе, посвященной вопросам русско-китайского разграничения на Дальнем Востоке в XIX столетии, для характеристики правового статуса Уссурийского края после заключения Айгунского договора используется термин «кондоминиум». Несмотря на заявление об общем «владении», ни Китай, ни Россия не осуществляли на территории края сколько-нибудь эффективного контроля. Чрезвычайно малочисленное туземное население нынешнего Приморья находилось в косвенной зависимости от цинских властей, выражавшейся в приношении дани пушниной. Помимо аборигенов в Уссурийском крае проживало некоторое количество китайцев. Время их появления здесь до сих пор не удалось достоверно установить. В большинстве своем китайцы Уссурийского края представляли собой бессемейный преступный элемент, спасавшийся от преследования цинских властей и юрисдикции последних не признававший.

В последних числах ноября 1897 г. жители поселка Медвежье, лежащего близ станции Вяземская Уссурийской железной дороги, были охвачены паникой. Все местное население, состоявшее из путейцев и немногочисленных казаков-переселенцев, пришло в лихорадочное движение. Женщины вязали в узлы небогатое добро. Мужики извлекали на свет божий давно забытое оружие. Что же встревожило жителей «медвежьего угла», затерянных в дебрях уссурийской тайги и привыкших изо дня в день топить скуку однообразного существования в стакане сорокоградусной? Ответом было одно слово, поминутно слышавшееся в разных концах поселка: «хунхузы». Хунхузы! Страшные китайские разбойники, ненасытные грабители и безжалостные убийцы, покинули свои традиционные «угодья» в Южном Приморье и, разгромив разъезд Гедике, движутся в направлении Вяземской. Жителям беззащитного поселка было от чего прийти в ужас.

Мучительное ожидание беды продолжалось пару дней, пока телеграф не принес утешительную новость. «Разбойничья орда» оказалась артелью китайских железнодорожных рабочих, покинувших свой табор для расправы с мошенником-подрядчиком. Несмотря на благополучное разрешение, инцидент с мнимыми хунхузами оставил в памяти жителей глубокий след. Иначе и быть не могло: к концу XIX в. хунхузы стали частью тяжелой реальности, в которой приходилось жить всем насельникам русского Дальнего Востока и сопредельной Маньчжурии, независимо от национальности, подданства и уровня достатка…

За последние сто с лишним лет в отечественной литературе, художественной и научной, хунхузам уделялось немалое внимание. Так или иначе, этой темы касались Н.М. Пржевальский иН.Г. Гарин (Михайловский), A.A. Фадеев и К.С. Бадигин. Даже в современной России о хунхузах знает каждый, кому хотя бы раз доводилось обращаться к увлекательным книгам В.К. Арсеньева. Так кто же такие хунхузы?

Слово «хунхуз» представляет собой искаженное китайское хун хуцзы и в буквальном переводе на русский означает «красная борода» или «краснобородый». Под «красным» в данном случае подразумевается цвет рыжих человеческих волос. С первых лет своего знакомства с китайскими разбойниками русские не переставали удивляться необычности этого прозвища. Действительно, трудно представить себе что-либо менее соответствующее облику китайца, чем рыжая борода. Писатель И.П. Ювачев, бывший свидетелем операции против хунхузов на реке Уссури в 1896 г., с удивлением замечал: «Это название имело бы понятный смысл на Кавказе, где некоторые разбойничьи племена красят свои бороды в красный цвет. Они тоже в своем роде хунхузы для станиц кавказских казаков».

Происхождение столь причудливого названия объясняют по-разному. Одни историки считают, что некогда китайские разбойники, отправляясь «на дело», прицепляли к подбородку фальшивые бороды из пакли или волоса, выкрашенного в красный цвет. Маскируя внешность разбойника, такая борода одновременно помогала напугать жертву. Прообразом этого бандитского «аксессуара» были фальшивые бороды, использовавшиеся в представлениях традиционного китайского театра. По другой версии, хунхузы обязаны своим прозвищем… иностранцам, и прежде всего русским. Вот как объясняет сей казус очеркист Гавриил Муров, в 1901 г. объехавший тихоокеанские окраины Руси и описавший свои странствия в книге «Люди и нравы Дальнего Востока»: «У китайцев не могло быть этого внешнего признака. У соседних с Китаем народов монгольской расы — тоже. Исключение составляют только наши русские, разные искатели приключений и легкой наживы, да английские авантюристы (те и другие — со светло-русыми и рыжими бородами), в течение многих десятков лет свирепствовавшие на обширной границе Китая, отнимая у него область за областью и уничтожая сотни сынов его. В течение этих лет выражение «красная борода» в приложении к «лихому» иноземцу становится общеупотребительным, а затем начинает применяться китайцами не к одним иноземным, но и к своим, китайским разбойникам».