Пожиратели огня

Жаколио Луи

Увлекательный приключенческий роман французского писателя Л. Жаколио (1837–1890) повествует о приключениях героев в глубине австралийского буша и об их борьбе с тайным обществом «невидимых».

Печатается по изданию:

Жаколио Л. Пожиратели огня: Роман. Петрозаводск, 1991. 497 с. Перевод с французского

Художник

: В. П. Слаук

Луи Жаколио

Пожиратели огня

Луи Жаколио

Луи Жаколио (1837–1890) был одним из популярнейших авторов приключенческого романа во Франции конца XIX века. Не меньшей популярностью пользовались его книги и в России. Произведения Жаколио высоко ценил, в частности, П. И. Чайковский. Они неоднократно переводились на русский язык, издавались и собрания сочинений. Однако после войны единственной книгой Жаколио, выходившей у нас в стране (в сильно сокращенном переводе), был роман «Берег черного дерева и слоновой кости».

Популярность Жаколио в немалой степени обеспечена хорошим знакомством с теми странами, которые описаны в его книгах, и с теми типами людей, которые появлялись как в жизни, так и на страницах его романов.

Луи Жаколио родился в 1837 году во французском городке Шароле, получил юридическое образование и на долгие годы покинул Францию. Он путешествовал по Индии и Океании, был судьей во французских колониях в Африке. Вплотную познакомился с практикой колониального владычества Великобритании, Португалии, собственной страны.

По возвращении на родину Жаколио начинает писать. Поначалу это были основанные на непосредственных впечатлениях книги о его путешествиях по Индии, в которых содержалось, пожалуй, не меньше приключений, чем в последовавших за ними романах.

Книги «Путешествие в страну баядерок» (1873), «Путешествие в страну слонов» (1876), «Путешествие в страну факиров-очарователей» (1880, рус. пер. 1910) имели успех. Наряду со старшим своим современником Жюлем Верном Жаколио удовлетворял тягу своих читателей к необычному и сообщал полезные в эпоху колониальных завоеваний сведения об экзотических странах и народах. Приключенческие романы Жаколио также пришлись по вкусу читателям. «Пожиратели огня», «Сердце джунглей» (1888, рус. пер. «В трущобах Индии», 1890), «Затерянные в океане» (1893, рус. пер. 1910) получили популярность, которая пережила писателя.

Часть первая. РОКОВОЕ КОЛЬЦО

I

В конце апреля в доме, занимаемом молодым атташе Французского посольства, графом Оливье Лорагюэ д'Антрэгом, был большой съезд: молодой граф давал прощальный холостой обед своим друзьям, так как на другой день должна была состояться его свадьба с прелестной дочерью генерала Васильчикова. Весь цвет петербургской блестящей молодежи был здесь налицо.

В конце обеда, за шампанским, начались тосты. Последний был провозглашен отставным казачьим полковником Ивановичем.

— Я пью, господа, за здоровье счастливейшего человека, которого когда-либо знал, — проговорил он, смотря на жениха, — и да ниспошлет ему Бог дальнейшей удачи во всех делах!

Если бы кто-нибудь обратил внимание на тон, усмешку и загадочный взгляд, которыми сопровождалось это доброе пожелание, тот был бы поражен. Но никому до таких тонкостей не было дела, и все усердно пили вино, радушно разливаемое хозяином.

II

Прошло три месяца после описанных событий. Граф Оливье Лорагюэ все это время жил со своим отцом в родовом отеле на улице Св. Доминика, в одном из самых уединенных кварталов шумного Парижа. Почти отрешившись от светской жизни, молодой человек вел затворническую жизнь, и друзья видели его только изредка в залах жокей-клуба и на скачках. Верховая езда и спорт были страстью графа, которую он унаследовал от целого ряда поколений.

15 июля, спустя три месяца после отъезда из Петербурга, Оливье Лорагюэ, сидя на своем любимом коне Баярде, объезжал Булонский лес. Это был час встречи; аллеи парка пестрели множеством всадников и амазонок парижского света и полусвета, и графу ничего не оставалось, как свернуть в одну из темных и одиноких аллей. Опустив поводья, молодой человек мечтал о далеком и все-таки милом Петербурге, о бедной девушке, которую связала какая-то роковая тайна. В эту минуту ему хотелось снова вернуться в Россию и отправиться на поиски невесты и ее отца.

— Граф Лорагюэ, если не ошибаюсь! — раздался голос за спиной молодого человека.

Граф обернулся и увидел подъехавшего к нему элегантного джентльмена на красивом коне.

III

Южное солнце было близко к закату. Тропический лес нахмуривался и темнел, а трое запоздалых путешественников приютились под деревом у пылающего огня, на котором жарилось филе кенгуру, распространяя кругом аппетитный запах, который более всего дразнил прекрасного черного пса, прохаживающегося вокруг огня.

От времени до времени один из путешественников отходил от костра и, пробравшись через кустарник на опушку, осматривал окрестность посредством бинокля, после чего все трое совещались. Предосторожность эта была нелишней, так как в то время, к которому относится наш рассказ, австралийский материк был полон беглыми каторжниками, которые для честного человека были страшнее дикарей. В то время едва ли насчитывали сто тысяч жителей в этой части света; но ни в одном человеческом обществе не было столько дурных элементов, как здесь, столько зла, вражды и коварства благодаря английским колониям преступников.

Цивилизованное население Австралии делилось на две категории, именно на переселенцев-спекулянтов, людей более или менее порядочных, явившихся сюда с целью наживы, и на каторжников, которые в свою очередь подразделялись на каторжников, отбывающих наказание, и каторжников, окончивших срок наказания и отпущенных на волю; они быстро превращались в лесных бродяг, «буш-рэнджеров», как называли их. Последние, можно сказать, переходят в дикое состояние и живут хуже самих дикарей, не признавая ни чести, ни закона, промышляя грабежом и охотой; а так как эти занятия обеспечивают им средства к существованию, то они предпочитают грабить фермы, чем работать над их процветанием и заводить новые. С туземцами они обыкновенно живут довольно дружно, поставляют им ром, коньяк, джин и другие спиртные напитки. Но горе скваттеру или путешественнику, прибывшему сюда с честными намерениями — возделывать землю и завести хозяйство, — если он натолкнется в пути на этих людей! Не задумываясь, они убьют и ограбят его, тем более что такие преступления в Австралии в то время всегда оставались безнаказанными.

Количество этих мародеров или лесных бродяг было тогда так велико, что двое европейцев при встрече обыкновенно разговаривали друг с другом не иначе, как держа ружье на взводе, так как нельзя было ни при каких обстоятельствах поручиться за свою безопасность или предугадать намерения собеседника.

IV

Когда были найдены первые образцы золота, значение Дика возросло еще более, так как он однажды похвастал, что знает место, где столько золотоносной породы, камней и даже самородков величиной с его кулак, что если бы он захотел, то наполнил бы ими целый вагон.

С этого момента ему стали делать самые блестящие, самые заманчивые предложения, но он отклонял их все одно за другим, и вскоре люди начали думать, что Дик просто подшутил над ними. В сущности же, дело обстояло совсем не так: у него был свой план, которым он ни с кем пока не делился.

Было ли это на самом деле золото? Залежи его были до того громадны, что Дик сам боялся поверить возможности такого несметного богатства. Но так как необходимо было прежде всего выяснить этот вопрос, то он решил подыскать себе двух честных и добросовестных товарищей, из которых хоть один был бы достаточно сведущ в горном деле, чтобы не ошибиться в определении металла; подыскав их, он предполагал отправиться к тому месту, где видел залежи, и затем обсудить, как использовать свою находку. Желтого металла там было так много, что он охотно готов был поделиться со своими товарищами: золота там хватило бы на всех.

Подыскать себе двух надежных товарищей он хотел еще и по другой причине, именно: с тех пор как он проговорился о своей находке, Дик не мог сделать ни шагу без того, чтобы за ним не следовали по пятам целые отряды лесных бродяг или иных искателей приключений с видимым намерением разузнать его тайну. Два хорошо вооруженных опытных стрелка могли бы помочь ему сбить со следа этих мародеров, а в крайнем случае отбиться от них. Один человек, как бы ловок, привычен и опытен он ни был, всегда может легко попасть в ловушку, особенно когда те, кто ее расставляет, тоже хитры, ловки и, главное, многочисленны.

Часть вторая. В ДЕБРЯХ АВСТРАЛИИ

I

В Мельбурне, главном городе провинции Виктория, шли приготовления к празднествам по случаю дарования колонии автономного права. Основанная всего за пятнадцать лет перед тем, столица Виктории благодаря приливу эмигрантов разрослась в огромный город, который далеко оставил за собою по богатству и числу жителей даже Сидней, возникший при самом начале австралийской колонизации.

Такой быстрый рост города обусловливается открытием в провинции Виктория богатейших золотых приисков. Мельбурн обстроился и украсился с замечательной быстротой. Биржа, банки, газеты, журналы, школы, театры возникли в нем, как по волшебству, и в короткое время город почти сравнялся по назначению с такими пунктами, как Бомбей, Калькутта, Шанхай и Гонконг.

Ссыльнопоселенцы, составлявшие прежде ядро населения, растворились в массе пришлых авантюристов, которые были нисколько не лучше их, но только по счастливой случайности успели скрыть кое-как свои грехи и грешки на родине и переселились из метрополии не на казенный, а на собственный счет.

Оба класса быстро слились между собою, потому что большинство ссыльных занялось торговлей и промыслами, более или менее честно добывая средства к жизни. Аристократию колонии составили лица безупречные, не опороченные по суду, и с ними стремились родниться посредством брачных союзов те из лиц вышеупомянутого нами класса, которым удавалось занять более или менее видное положение в обществе.

II

Под вечер, накануне праздника в Мельбурне, в город въезжали три путешественника, ехавшие верхом на малорослых, но сильных и быстрых новогвинейских мустангах. Они направлялись к «Восточной гостинице» на улице Ярро-стрит.

В этих путешественниках, несмотря на значительную перемену в их костюмах, можно было с первого же взгляда узнать графа Лорагюэ, Дика и Виллиго, нагарнукского вождя. Они все трое ехали из Сиднея, столицы Нового Южного Уэльса, где провели несколько времени по делам, о которых мы не замедлим сообщить читателю.

Оливье был одет с изысканным изяществом и вместе простотою, свойственной хорошему вкусу. На канадце был полный костюм австралийского скваттера, весь из голубого бумажного бархата. Виллиго остался в прежнем своем первобытном костюме, согласившись только для города надеть на себя какую-то пеструю накидку, да и то лишь после усиленных просьб со стороны своих друзей.

Умный Блэк, не отстававший от своего господина, как будто с гордостью щеголял в красивом серебряном ошейнике, который ярко блестел на его черной шерсти.

III

На улицах города зажжена была иллюминация, на всех домах развевались пестрые флаги. Толпы народа ходили по тротуарам, отчаянно жестикулируя и громко разговаривая.

Город заранее волновался в ожидании праздника. По-прежнему спорили «поуельянцы» с «тайлерьянцами». Американская колония делала восторженные овации Тайлеру, англичане чествовали банкетом Поуеля. Американцы заранее трубили победу своего соотечественника и пророчили его сопернику постыдное поражение, а англо-австралийцы пророчили торжество Поуелю.

Наконец, американцы придумали следующую штуку: в торжественной процессии они пронесли по улицам гроб, на котором искусно сделанными серебряными словами было написано имя Поуеля. Англичане не остались в долгу и пронесли по улицам виселицу с изображением Тайлера.

Одним словом, Мельбурн в эту ночь заснул самым тревожным сном.

IV

На другой день утром, при громкой салютационной стрельбе с кораблей, которым отвечали батареи с гавани, жители Мельбурна читали на расклеенных повсюду афишах дерзкий, оскорбительный вызов французам и Франции, которые приглашались выставить бойца, чтобы померяться силой с Томом Поуелем. Это взволновало всю французскую колонию. Лоран, делая утреннюю прогулку по улицам, прочитал объявление и, не помня себя от гнева, хотел сейчас пойти и записаться в число бойцов, но удержался, сообразив, что надо сначала посоветоваться с графом д'Антрэгом. Поэтому он вернулся в гостиницу, где ему сказали, что к ним приходил уже посланный с приглашением прийти в ресторан Колле, куда собрались все проживающие в Мельбурне французы. У порога дома он застал уже вышедших Оливье и Дика, готовых идти на праздник. С лихорадочной поспешностью Лоран сообщил им свое намерение.

— Ты! — вскричал Оливье. — Ты хочешь бороться с Томом Поуелем! Я ни за что этого не допущу.

— Почему? — пролепетал огорченный Лоран.

— Потому что он убьет тебя с первого же кулака. Если мне не веришь, спроси Дика. Он тебе то же самое скажет.

Часть третья. КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК

I

Часы на высокой башне судебной палаты в Сан-Франциско били полдень. Это были замечательные часы: они не только отбивали каждый час, как всякие другие башенные часы, но и еще каждые четверть часа играли прелестные вальсы и польки, увеселяя прохожих обоего пола и всех жителей Калифорнии, так что «Восточная компания» еженедельно по воскресеньям устраивала специальные поезда, для того чтобы окрестные фермеры и их семейства могли приехать полюбоваться этим чудом искусства.

Так как творец этого диковинного механизма был большой патриот, то эти национальные часы каждый час исполняли еще один из национальных гимнов различных штатов американской федерации; в то же время изображение одного из президентов, стоявших во главе республики, появлялось в маленькой будочке над часами и торжественно раскланивалось с публикой все время, пока продолжался гимн. А в полдень каждый раз появлялся сам великий Вашингтон на своем боевом коне, с мечом в одной руке и конституционной хартией в другой, и трижды провозглашал «ура», на что в первое время толпа отвечала бешено восторженными криками. Но мало-помалу энтузиазм толпы остыл, и тогда муниципалитет города стал нанимать пять-шесть пропойц, которые ежедневно, ровно к полудню, являлись сюда за вознаграждение в один шиллинг и отзывались на автоматическое «ура» великого Вашингтона патриотическими криками.

В тот день, о котором теперь идет речь, муниципальным наемникам не пришлось, однако, исполнять своего обязательства, потому что едва только великий герой независимости появился на башне, как крики «vivat», издаваемые 20000 голосов с неподдельным энтузиазмом, огласили воздух и, подобно урагану, пронеслись над площадью.

Вся вашингтоновская площадь и прилегающие к ней улицы, вплоть до Дюпонт-стрит в китайском городе, до такой степени были переполнены людьми, что всякое движение по ним прекратилось; но пригородные трамваи продолжали подвозить все новых и новых любопытствующих граждан, которые положительно заполонили не только залу суда, но и все здание и даже двор его. Судя по такому громадному стечению публики, можно было подумать, что здесь происходит какой-нибудь колоссальный политический митинг. Но так как, несмотря на весьма оживленные прения между отдельными группами, ни один оратор не обращался к толпе, то было ясно, что ни о каком политическом митинге в данном случае не было и речи.

II

По происхождению своему Джонатан Спайерс был уроженцем Нью-Йорка, отец его принадлежал к корпорации тех почтенных отравителей, которых в Америке называют баркинерами, а в Европе — трактирщиками, шинкарями или винными торговцами. Питейное заведение Спайерса помещалось в торговой части города и всегда бывало переполнено матросами, являвшимися сюда обменивать свои доллары и здравый рассудок на стаканчик виски, бренди, джина и тому подобных зелий. Здесь юный Джонатан с ранних лет вошел во вкус профессии моряка, и так как он от природы обладал умом беспокойным, пытливым и любознательным, то уже в двенадцать лет, поступив в учение на один из крупнейших судостроительных заводов в Нью-Йорке, всех удивлял своими необычайными способностями и своей смышленостью. А шестнадцатилетним мальчиком он был уже старшим рабочим в сборной мастерской и изобрел машину для подшивки судов, которая в сутки делала работу артели в сто человек. Но это изобретение его украл старший инженер мастерской, которому он имел неосторожность показать свои чертежи и планы. Протесты его остались без последствий, так как никто не хотел верить, чтобы простой рабочий без специального образования, шестнадцатилетний мальчуган, мог изобрести столь сложный механизм, а инженер утверждал, что Спайерс, по его указанию и заказу, исполнял для него чертежи, так как был превосходным рисовальщиком и чертежником, удостоившись первых наград за свои рисунки и чертежи на вечерних курсах, которые он посещал с величайшим усердием. Эта первая неудача в жизни вселила в душу юного Джонатана Спайерса глубокую ненависть к людям и желание отомстить им за себя.

Его справедливые требования и протесты привели к тому, что его уволили с завода, а почтенный родитель также указал ему на дверь, считая претензии молодого человека неслыханными. Выпроваживая его из своего дома, он, однако, наградил его своим благословением, а так как родительское благословение — багаж негромоздкий и не подлежащий таможенному тарифу и, согласно поговорке, если не приносит большой пользы, то, во всяком случае, и не вредит, то молодой человек, захватив его с собой, отправился на Дальний Запад, это убежище всех прогоревших банкиров, всех неудачников, непризнанных гениев. Вот почему вы встретите в Сан-Франциско столько великих людей, которые за неимением другого применения своих способностей занимаются на улицах чисткой сапог прохожим (ради развлечения)!

По пути в Калифорнию молодой человек не брезговал никаким трудом, чтобы снискать себе пропитание: он пас свиней и мыл посуду, дробил камни на дорогах и чинил домашнюю утварь. Но, прибыв в Сан-Франциско, он вскоре поступил в одну из мастерских судостроительного завода и год спустя, невзирая на свой юный возраст, был удостоен звания старшего инженера-механика и переведен на оклад такового на заводе Вест-Индской компании. Но успех не изменил его характера: он по-прежнему оставался сумрачен, угрюм и до крайности необщителен. Пережитые им несправедливости, неудачи и трудные минуты жизни оставили на нем неизгладимый след и до такой степени озлобили его, что он испытывал нечто вроде безумия жестокости по отношению ко всему человеческому обществу, что обратилось у него в своего рода манию. Он мечтал неустанно только о безграничной власти над людьми и об удовлетворении, с помощью этой власти, своей ненасытной жажды мщения. Эти чувства граничили в нем с безумием. В квартире его был особый рабочий кабинет, куда никогда не проникал ничей посторонний взгляд и где он проводил все свои свободные часы, работая, вероятно, над каким-нибудь новым изобретением, так как в течение целых пяти лет он неустанно чертил, вычислял, соображал и изготовлял в своей мастерской, помещавшейся в отдельном маленьком каменном павильоне в его саду, какие-то странные части механизма, которые он полировал, приглаживал, спаивал, свинчивал, не говоря никому ни слова о своей работе.

Его дом охраняли два немых негра, верные, как собаки, своему господину, и китаец из Макао, по имени Кианг Фо, заведовавший всем в его доме.

III

Спустя шесть месяцев после описанных нами событий, 22 марта в 11 часов утра перед домом, где жил капитан Спайерс, в квартале Милон-Бэй, стоял запряженный четверкой дюжих лошадей громадный берлин того типа экипажей, какими обыкновенно пользуются в Америке для далеких путешествий на Дальний Запад. Оба негра, Сэм и Том, сидели на козлах как бы в ожидании своего господина, а крыша кареты была нагружена многочисленными чемоданами, сундуками и тюками, поверх которых лежал, растянувшись, громадный кентуккский дог, отзывавшийся на кличку Стрэнглер (душитель).

Весь одноэтажный дом был освещен, и, судя по хлопотливому движению в окнах, можно было безошибочно решить, что здесь готовились к отъезду. В столовой был сервирован превосходный ужин и чай; за столом сидели Красный Капитан, Самуэль Дэвис, Джон Прескотт, его двое верных друзей и, кто бы мог этому поверить… высокочтимый Джонас Хабакук Литльстон, который в силу особого стечения обстоятельств, о чем мы сообщим впоследствии, очутился в компании этих авантюристов. Пять рослых и сильных матросов, бывших механиков с парохода «Калифорния», безгранично преданных своему капитану, заколачивали какие-то ящики в большой зале нижнего этажа.

— Двадцать минут двенадцатого, — произнес наконец капитан Спайерс, взглянув на часы, — остается еще 7 минут. Поезд только что дал свисток; он несколько запоздал сегодня! Ивановичу трудно будет поспеть сюда раньше половины. Вы исполнили все мои поручения, Дэвис?

— Да, капитан, все!

IV

Когда пешеходы, а за ним шагом подвигавшийся берлин подошли к громадному дощатому сараю, где находился механический колосс, капитан приказал сгрузить с экипажа всю кладь и багаж, а берлину вернуться обратно в Сан-Франциско. Едва только экипаж скрылся из виду, как вся внутренность сарая ярко осветилась электричеством, и глазам присутствующих предстал невероятный, сказочный гигант «Римэмбер» с двумя своими спутниками «Лебедем» и «Осой» по бокам, подобный гигантскому кашалоту, выброшенному на берег.

«Оса» и «Лебедь» были уменьшенные до 15 метров копии «Римэмбера» во всех его деталях: тот же способ управления, те же машины, тот же механизм; в случае несчастья они могли вполне заменить «Римэмбер», тем более что каждый из них обладал достаточной силой, чтобы уничтожить целый флот или целую армию. Но управлять ими также мог только один капитан Спайерс.

Иванович при виде этих двух миниатюр гиганта самодовольно улыбнулся: он рассчитывал добиться от Спайерса, чтобы тот доверил ему управление одним из них.

Все были глубоко взволнованы. Джонатан Спайерс нажал пружину, открывавшую входной люк, и матросы с помощью негров в глубоком безмолвии стали переносить на «Римэмбер» все тюки, ящики, чемоданы и остальной багаж, доставленный сюда на берлине.