…Сэр Фредерик выбил ногой дверь и ввалился в полутемную келью. Увидев прямо перед собой какую-то неясную тень, он, не раздумывая, рубанул наискось мечом и отпрыгнул в сторону, одновременно падая и закрывая голову руками. Келья озарилась чудовищной вспышкой. В том месте, где только что находился Фредерик, в полу зияла огромная дыра. Рыцарь облегченно вздохнул. И в тот же миг откуда-то сверху раздался зловещий голос…

— Расселся тут! Стыда у него нет! Голос был до омерзения противный, словно кто-то водил ржавой железкой по стеклу. Он захлопнул книгу и растерянно поднял взгляд.

— Тебе, тебе говорю! Чего вылупился? — продолжал тот же голос. Посмотрел направо — так и есть! Таким голосом могла обладать только она: центнер живого веса, упакованный в пальто буро-малинового цвета, на голове зеленый берет из крепдешина фасона "Подарок Микояна", а рядом — традиционная тележка на колесиках, прозванная в народе "метрополитеновской тачанкой". Сначала пионерский рефлекс чуть было не заставил его вскочить. Примерно так, как вскакивает новичок в бане, неосмотрительно севший на раскаленный полок, но потом на смену неконтролируемому высокоморальному позыву пришло почти столь же неконтролируемое раздражение. Он упрямо сдвинул брови и решил, во что бы то ни стало оставаться на месте. Хамству — бой, подумал читатель, и приготовился к длительной и изнуряющей осаде. Сэр Фредерик благодаря изменившимся обстоятельствам был вынужден оставаться все в той же позе: лежа на холодном полу негостеприимной кельи. О том, чтобы открыть книгу и позволить рыцарю продолжить его славный подвиг, не могло быть и речи. "Ничего, подождет до эскалатора, ему не привыкать", — подумал пассажир, и стал демонстративно разглядывать рекламные объявления.

— Нет, ну вы только посмотрите на этого нахала! Пенсионеры стоят, а ему хоть бы хны! Осада продолжалась. Согласно хроникам предыдущих боев, через некоторое время враг начнет набирать ополчение из числа сочувствующих. Нужно было срочно что-то предпринимать. Уж если и придется оставить плацдарм, то пусть он достанется более достойному. Он поднял взгляд и невольно улыбнулся. Вы когда-нибудь видели ангела? Да? А в метро? Интересно, сколько ей? Двадцать? Какие огромные глаза! Таких глаз не бывает! Бледное лицо… Ей плохо? "Уступите мне, пожалуйста, место" — прочитал он по ее губам и сам не понял, когда успел вскочить и сделать рукой приглашающий жест. Она благодарно улыбнулась и села. Ее голубой плащ тотчас изменил форму, подстраиваясь под новую позу: одна глубокая складка пролегла под грудью, а две других четкими дугами явили всем окружающим причину ее недомогания. В вагоне раздался шумный выдох. Склочница в зеленом берете фыркнула и отвернулась — с таким аргументом спорить за место было бесполезно. Он густо покраснел. Как этого можно было не заметить? Ему захотелось объяснить, что во всем виноват ее свободный плащ, что он не умеет определять беременных женщин только по выражению лица, но вместо этого еще больше покраснел и развернулся, стараясь боком протиснуться к выходу. Взрыв раздался в тот момент, когда он сделал первый шаг. Он даже не понял, что произошло — мелькнула ослепительная вспышка, затем звук тяжелым прессом вдавил в мозг барабанные перепонки и лишь потом на него обрушилась тьма. Сознание вернулось, когда крепкие руки вытаскивали его из-под чьих-то тел. В свете переносок мелькали быстрые тени. Пахло гарью и еще чем-то противно-приторным. Он ничего не слышал, ничего не понимал, а только глупо улыбался. Его положили на носилки и стали осторожно, передавая с рук на руки, перемещать носилки туда — в конец бывшего вагона, где раньше находилась кабина машиниста. Справа мелькнуло что-то голубое, и он слегка повернул голову. Ее огромные глаза были широко открыты. В них не было испуга, удивления, боли. Они были мертвы.

— Нет, Гоша, здесь мы машину не поймаем! А я говорю, не поймаем! Здесь же одностороннее движение! Нам туда — через парк. Нам нужно на пала… Нет, на парла… На параллельную улицу. "У меня что, заплетается язык? Не может быть! Мы же по чуть-чуть, да еще под такую закуску!".