Похоже, наступал конец тому, что казалось мне вечностью.

Я попробовал пошевелить пальцами ног. Успешно. Ноги я чувствовал, хотя они и были в гипсе. А сам я лежал распростертым на больничной койке.

Я зажмурился, потом снова открыл глаза.

Стены комнаты наконец перестали качаться.

Hie же я, черт побери?

Было уже около восьми утра, когда мы добрались до ближайшего городка. Я расплатился с водителем и побродил минут двадцать по улицам. Потом зашел в кафе и заказал сок, яичницу, ветчину, тосты и целых три чашки кофе. Ветчина была слишком жирной.

Завтракал я не торопясь, с удовольствием, наверное не меньше часа. Потом снова отправился бродить по городку. Нашел магазин готового платья, дождался его открытия и купил брюки, ремень, три спортивные рубашки, белье и подходящие ботинки. Выбрал еще носовой платок, бумажник и расческу.

Потом отправился разыскивать автобусную станцию, где сел на автобус компании "Грейхаунд", идущий в Нью-Йорк. Никто не пытался меня задержать. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания.

Сидя в автобусе и лениво поглядывая в окно на проплывавшие мимо осенние пейзажи, на ясное холодное небо, я снова и снова мысленно перебирал все, что было мне известно о себе самом и о происшедших со мной событиях.

Итак, моя сестра Эвелин Фломель поместила меня в лечебницу "Гринвуд" под именем Карла Кори. Это было следствием автомобильной катастрофы, случившейся дней пятнадцать назад, во время которой я переломал себе все кости. Кстати, ноги меня совершенно не беспокоили.

Утром, когда я проснулся, Флоры дома уже не было. Никакой записки она не оставила. Горничная подала мне завтрак на кухне, а сама отправилась по своим делам. Я не стал расспрашивать ее ни о чем, поскольку она либо действительно ничего не знала, либо не имела права сказать мне хоть что-то из того, что меня интересовало. К тому же она, несомненно, донесла бы о моих расспросах Флоре. Итак, поскольку дом был в полном моем распоряжении, я решил отправиться в библиотеку и там попробовать что-то разузнать. Кроме того, я вообще люблю библиотеки. Я прекрасно чувствую себя в окружении множества книг, которые воздвигают вокруг тебя стены из стольких прекрасных и мудрых слов. Всегда как-то спокойнее, когда что-то отгораживает тебя от пространства Теней.

Внезапно откуда ни возьмись появился Доннер или Блитцен, а может быть, еще какой-то их братец, и, припадая на лапы, пошел за мной по холлу, нюхая мои следы. Я попробовал расположить собачку к себе, но это было все равно что улыбаться полицейскому, когда тот задерживает тебя на шоссе за превышение скорости. По дороге я заглянул и в другие комнаты — просто комнаты, обычные и совершенно безобидные.

Итак, я вошел в библиотеку, где снова уперся взглядом в Африку на гигантском глобусе. Дверь за собой я закрыл, чтобы собаки не совались внутрь, и прошелся вдоль полок, разглядывая корешки и читая названия книг.

Большая часть из них была по истории, во всяком случае мне. так показалось. Много было также книг по искусству — большие, дорогие альбомы. Некоторые я полистал. Обычно самые лучшие мысли приходят в голову, когда думаешь вроде бы о чем-то совсем другом.

А размышлял я о возможных источниках явного богатства Флоры. Если мы родственники, то не должно ли это означать, что и я тоже некоторым образом довольно состоятельный человек? Интересно было бы узнать поточнее, каковы мой социальный статус и профессия, а также — откуда я родом. У меня было смутное ощущение, что проблемы денег для меня не существовало: их всегда предостаточно, чтобы удовлетворять любые мои запросы. Неужели и у меня был такой же большой дом? Я не помнил.

Лучше мне стало минуты на три от силы.

Я обогнал Кармелу и быстро распахнул дверь.

Он ввалился внутрь, с силой захлопнув дверь за собой и задвинув засов. Под глазами у него чернели круги, а одет он был вовсе не в расшитый дублет. И побриться явно не успел. На нем был коричневый шерстяной костюм, на ногах — темные замшевые туфли. Плащ небрежно перекинут через плечо. Но передо мной стоял действительно Рэндом, тот самый Рэндом, которого я видел на одной из карт Только в уголках смеющихся губ сейчас притаилась усталость, а под ногтями был траур.

— Корвин! — воскликнул он и обнял меня.

Я сжал его за плечи.

Мы шли еще целых два дня до самого вечера и наконец оказались среди розовато-черных прибрежных дюн. Итак, утром третьего дня мы вышли на берег моря, накануне вечером весьма удачно избежав очередного сражения с небольшим отрядом врагов. На открытое пространство выходить не слишком хотелось. Мы пока точно не определили, откуда начинается Файэллабионин, Лестница Ребмы, а там можно было бы быстро пересечь полосу пляжа и скрыться в волнах.

Утреннее солнце сверкало миллионами бликов в пенных гребнях волн: Глаза наши слепил этот бесконечный танец света, так что разглядеть с такого расстояния нечто, находящееся под поверхностью воды, было невозможно. Мы уже два дня не ели ничего, кроме диких ягод, и меня мучил чудовищный голод, но я забыл о нем, увидев знакомый, широкий и полосатый, словно шкура тигра, берег с поражающими воображение складками дюн кораллового, оранжевого и красного цветов, с кучками красивых ракушек и мелких отполированных морем камешков, с грудами плавника. Дальше лежало море, то вздымающееся, то мягко опадающее в своих удивительных берегах, все золотое и голубое до самого горизонта, где вечно веют песни ветров, словно сама природа благословляет эту красоту вод, раскинувшихся под фиалковыми небесами.

Та гора, что баюкала Амбер в своих материнских объятиях, сейчас виднелась примерно в сутках пути отсюда к северу. Солнце заливало золотом ее вершину и склон, яркая радуга повисла в дымке над самым Янтарным королевством. Гора называлась Колвир. Рэндом посмотрел на нее и, скрипнув зубами, отвернулся. Может быть, я тоже скрипнул зубами.

Дейрдре тронула меня за руку, кивком показав, куда нам нужно свернуть, и первой прошла параллельно полоске прибоя к северу. Мы с Рэндомом последовали за ней. Она явно знала какую-то отметку.

Минут через десять нам показалось, что земля у нас под ногами вроде бы чуточку вздрогнула.

Выпрыгнув на берег, я сказал: "Прощай, "Бабочка"!" — и суденышко скользнуло с отмели на глубоководье. Я знал, что лодка вернется к маяку на Кабре — остров находился неподалеку, в самом начале пространства Теней.

Потом я обернулся к черной гряде деревьев вдоль берега — дальний путь предстоял мне теперь — и направился к ним, слегка забирая в сторону. Лес зябко цепенел в предутренней прохладе, однако все было чудесно.

Правда, я потерял фунтов пятьдесят веса и порой в глазах у меня двоилось, но дело повернулось к лучшему. Мне удалось бежать из темниц Амбера — помогли сперва свихнувшийся Дворкин, а потом пьянчуга Джонин. Я стремился в страну, похожую на края, что теперь исчезли навеки. Заметив уходящую в лес тропу, я направился по ней.

Недалеко от опушки возле тропы оказалось дуплистое дерево — именно там, где я и предполагал. Пошарив в дупле, я извлек свой серебряный клинок и пристегнул к поясу. Пусть мой меч только что был где-то в Амбере — теперь он при мне; ведь этот лес уже в Тенях.

Так я шел несколько часов, оставив солнце за левым плечом. А потом передохнул и пустился дальше. Как здорово это было: видеть листья и скалы, стволы деревьев и пни, траву и черную землю. И вновь ощущать дивные летние запахи, слышать ни с чем не сравнимое лесное жужжание и чириканье. Боги мои! Как дорожил теперь я глазами! После почти четырехлетней тьмы я обрел их вновь… Не хватало слов, чтобы выразить мои чувства. Вдобавок я обрел не только глаза, но и свободу…

Снова день. Снова ломота. Снова боль.

Мне подарили новый коричневый плащ. Это было недурно, в особенности если учесть, что я скоро раздобрею, а Ганелон, несомненно, вспомнит мои цвета. Я не брился — ведь он помнил меня как раз бритым. Я старался изменять голос, когда он был рядом. Даже прятал Грейсвандир под кроватью.

Всю следующую неделю я немилосердно гонял себя, трудился, потел, пока ломота наконец не утихла и мускулы не обрели твердость. Похоже, я набрал за это время фунтов пятнадцать. Медленно, очень медленно возвращались ко мне силы.

Эту страну называли Лоррен. Так же звали и ее. Ну, можно было бы, конечно, наврать: дескать, познакомились мы на лугу за замком, она собирала цветы, а я вышел подышать свежим воздухом. Вздор это.

Ее следовало бы отнести к персоналу, обслуживающему лагерь. Дело было в конце дня, после тяжких трудов, в основном с саблей и булавой. Она стояла в сторонке, поджидала клиента — такой увидел я ее впервые. Она улыбнулась мне, я ответил улыбкой. На следующий день, проходя мимо, я сказал ей "привет". И все.

В то утро я задумался обо всем. О своих братьях и сестрах, которые почему-то воспринимались не как живые люди, а как игральные карты, что было вовсе несправедливо. Я вспомнил клинику, где очнулся, вспомнил, как ступил на Путь в Ребме, о Моэри, которая сейчас, должно быть, с Эриком. Я подумал о Блейзе, о Рэндоме, Дейрдре, Кейне, Джерарде и Эрике…

Несколько раз на нас нападали — это были небольшие партизанские стычки. Истребив нападавших, мы следовали дальше. Достигнув заранее намеченного района, разбили лагерь в холмах у Круга, расставили стражу и отправились отдыхать. Наш сон не потревожил никто. Я проснулся, размышляя, неужели все сестры и братья думают обо мне так же, как и я о них. Это было бы грустно.

Уединившись в небольшой рощице, я налил в шлем воды, взбил пену и сбрил бороду. А потом, не торопясь, оделся в изношенное одеяние своих цветов. Теперь я вновь был тверд, как камень, черен, как земля, и скрытен, словно ад. Сегодня день испытания. Я надел кольчугу, шлем, надвинул забрало, перепоясался, сбоку пристегнул Грейсвандир. Потом заколол плащ на шее булавкой в виде серебряной розы.

Тут за мной явился посланец известить о том, что почти все готово.

Я поцеловал Лоррен, которая все же настояла на своем. А потом уселся на своего чалого по кличке Стар и отправился вперед.

— Рысью и галопом, по странным и диким путям, что вели к Авалону, ехали мы с Пшелоном; по кошмарным и дивным долинам, под медным корабликом солнца, ночами, раскаленными добела и серебряными, когда в небе поблескивали алмазы и белым лебедем плыла луна:

Заря протрубила в зеленой весенней роще. Мы переправились через могучую реку, а горы впереди побелели за ночь. Я выпустил стрелу своего желания в грудь полуночи, и, загоревшись над головой, она метеором умчалась на север. Единственный попавшийся нам по дороге дракон оказался хромым и, едва завидев нас, попыхивая дымом, заковылял в сторону, испепеляя огненным дыханием маргаритки. Стаи ярких птиц стрелками указывали нам путь, звонкое эхо от хрустальных озер повторяло наши слова. Я ехал и пел, а чуть погодя начал подпевать мне и Ганелон. Так мы ехали целую неделю; небо и ветер — все указывало на то, что Авалон теперь близок.

Когда солнце скользнуло за скалы, а день умер и сгинул, мы заночевали в лесу у озера. Я отправился искупаться, Ганелон же занялся нашим снаряжением. Прохладная вода не отпускала. И я плескался в ней, не думая о времени.

Из воды мне послышалось, что в лесу кто-то крикнул, но я не был уверен в этом. Лес казался диковинным, мало ли что в нем творилось. Все же я быстро оделся и поспешил назад в лагерь.

Подойдя поближе, я вновь услышал визг и мольбы и понял, что беседа уже в полном разгаре.

Грум пялился на меня во все глаза, но я молча спешился и передал ему поводья. Потом снял с коня свою завернутую в плащ ношу. Что завернуто в плащ, было ясно, но и это меня не смущало. Я взвалил ношу на плечо и торопливо зашагал к боковому входу во дворец.

Хаос мог в любую минуту потребовать очередной уплаты по счету — мешкать было нельзя.

Миновав поле для военных упражнений, я направился к дорожке, углублявшейся в южный угол дворцового сада. Чем меньше любопытных глаз, тем лучше. Нет, меня заметят и узнают неизбежно, но так все равно лучше, чем переться через парадный вход, где всегда такая уйма народу. Черт бы их всех побрал!

Проклятие, проклятие! Мало ли у меня забот? Увы, беда одна не ходит. Наверное, так уж заведено — своего рода пристрастность судьбы, я полагаю.

В дальнем конце сада, у фонтана, слонялось несколько бездельников. Пара гвардейцев вышагивала сквозь кусты к дорожке. Заметили меня, быстренько посовещались и, как по команде, отвернулись. Умники.

— Кто спорит: секс — занятие замечательное, но есть много всяких других дел, которыми мы любим заниматься в промежутках. Для меня, Корвин, это игра на ударных, а еще я обожаю летать и резаться в карты. Не буду уточнять, что я люблю больше. Пожалуй, летать все-таки приятнее: на планерах, воздушных шарах, да мало ли на чем — все от настроения зависит, сам понимаешь. Я в том смысле, что спроси ты меня в другой раз, и я заявлю, что мне больше по душе что-то другое. Да, все дело в настроении.

В общем, так… Несколько лет назад я был тут, в Амбере. Так, слонялся из угла в угол, ничем особо не занимаясь. Погостить приехал и путался у всех под ногами. Папаша еще жив был тогда, и как-то раз, когда он впал в особенно сварливое расположение духа, я понял, что пора бы мне прогуляться. Хорошенько прогуляться! Я давно заметил, что папашина любовь ко мне возрастает в прямой зависимости оттого, на каком расстоянии от него я нахожусь. На прощание отец преподнес мне изумительно красивый хлыст — наверное, для того, чтобы подстегнуть процесс разгорания отеческих чувств. Хлыст, ей-богу, был превосходный — тонкий, инкрустированный серебром, просто мечта, а не хлыст, — и я не преминул воспользоваться им по назначению. Решил предаться простым радостям бытия в соответствии с моими скромными запросами в одном уютном уголке пространства Теней.

Путь был долгий. Не буду утомлять тебя подробностями. Отавное, что я забрался очень далеко от Амбера. Никаких важных дел у меня не было; от важных дел либо очень скоро в тоску впадаешь, либо наталкиваешься на уйму трудностей — все зависит оттого, какую долю ответственности на себя взвалишь. А мне отвечать за что-то охоты не было — я хотел просто развлечься, и все.

Тексорами — большой открытый портовый город: жаркие дни, долгие ночи, дивная музыка, азартные игры круглые сутки, поединки каждое утро, а для тех, кто не в силах до утра потерпеть, — драки днем и ночью. А какие там воздушные потоки! У меня был маленький красный планер, и примерно раз в пару дней я занимался скайсерфингом. Лупил по барабанам, сколько хотел, в одном подвальчике выше по реке — стены там были такие же вспотевшие, как тамошние завсегдатаи, и дым тек в лучах светильников, словно струйки молока. А когда мне надоедало колотить по барабанам, я отправлялся на поиски приключений — наслаждался женским обществом или резался в карты. На это уходил остаток ночи… Эрик, будь он проклят! Нет, ты представляешь — он как-то меня шулером обозвал! Вот уж где я сроду не хитрил, так это в картах. К каждой игре отношусь совершенно серьезно. И трать умею, и везет мне, как правило. С Эриком все было наоборот. Просто беда. Он так много чего умел делать хорошо, что не желал даже самому себе признаться в том, что на свете могут быть вещи, которые кто-то делает лучше, чем он. И если ты его в чем-то побеждал, получалось, что ты сыграл нечестно. Как-то ночью он затеял по этому поводу жуткий скандал — дело могло бы плохо кончиться, но Джерард с Кейном вмешались и не дали ему разойтись. Спасибо Кейну — он тогда был на моей стороне. Бедняга… Все-таки чертовски ему не повезло — глотку перерезали, сволочи… Ну вот, словом, оттягивался я в Тексорами — музыка, женщины, что ни игра, то выигрыш, а днем летал, как птица небесная, на своем планере. Пальмы там, желтофиоли по ночам благоухают — красотища! А как пахло в порту! Специи, кофе, деготь — ну, можешь себе представить. Народу всякого полно — и тебе господа благородные, и купчишки, и пеоны. Моряки, путешественники… Все носятся туда-сюда как угорелые. Ну и парни вроде меня, любители острых ощущений. Прожил я в Тексорами чуть побольше двух лет и был счастлив. Честно, счастлив. Надолго ни с кем не сходился. Так, шапочные знакомства — поздороваешься при встрече, а чтобы дружить — ни-ни. Амбер у меня просто из головы вылетел.

Но однажды ночью все разом переменилось. Я дулся в карты, и на руках у меня был "фулл хауз", так что я был спокоен, а парень, что напротив меня сидел, изо всех сил старался угадать, не блефую ли я.

Я изучающе смотрел на Рэндома, стараясь не забывать о том, как лихо он играет в карты. Поглядишь на него со стороны — ни за что не догадаешься, врет он или правду говорит. С таким же успехом можно пытаться угадать, что за душой у… ну, скажем, у бубнового валета. Рассказывать он был мастак! История, поведанная им, была щедро пересыпана подробностями, из-за которых выглядела весьма убедительной и правдоподобной.

— Выражаясь словами Эдила, Гамлета, Лира* и прочих ребят вроде них, — сказал я, — как жаль, что раньше я не знал об этом.

— Но у меня действительно впервые появилась возможность все тебе рассказать.

— Что правда, то правда, — согласился я. — Увы, твой рассказ не только ничего не проясняет, а, наоборот, только сильнее запутывает головоломку. Дела непростые… Что мы имеем? Мы имеем Черную дорогу, заканчивающуюся у подножий Колвира. Она проходит через Тени, и некие существа наловчились пользоваться ею, чтобы попадать в Амбер. Какие именно силы за всем этим стоят, мы не знаем, но существа эти однозначно злобны и, судя по всему, набирают силу. Знаешь, я давно чувствую, что в происходящем есть доля моей вины и что все это как-то связано с моим проклятием. Ну ладно, проклятие не проклятие — все равно все на свете рано или поздно материализуется и превращается в нечто такое, что можно одолеть. Вот этим мы и займемся. Но вот еще что… Последнюю неделю я только и делал, что пытался понять, какова роль Дары в ходе событий. Кто она такая на самом деле? Что она такое? Почему она так страстно желала пройти по Пути? Как вышло, что ей это удалось? Да еще эта ее роковая угроза… "Амбер будет уничтожен* — так она заявила. Похоже, это не пустые слова — ее пророчество прозвучало именно тогда, когда на нас напали на Черной дороге. И мне кажется, что это нападение не отдельный случай, а всего лишь часть общего плана. А все вместе, похоже, указывает на то, что здесь, в Амбере, среди нас находится изменник — смерть Кейна, записки эти проклятые… Кто-то тут развивает деятельность — не то призывает врагов извне, не то сам все творит. А теперь еще прибавь исчезновение Брэнда, на подонка этого посмотри… — Я с отвращением пнул ногой труп мертвеца. — Тогда получается, что смерть или пропажа отца — из той же оперы. Если все так, выходит, что существует страшный, разветвленный заговор, а детали жуткого плана продумываются и осуществляются одна за другой уже не первый год.

Рэндом заглянул в буфет, что стоял в углу гостиной, достал оттуда бутылку и пару бокалов. Наполнил оба до краев, подал мне один из них и вернулся к своему креслу. Мы молча выпили за бренность бытия.

Рэндом и Флора ждали в моей комнате. Рэндом первым делом уставился на Камень Жребия— тот теперь висел у меня на груди, как кулон. Я кивнул брату, повернулся к Флоре и слегка поклонился.

— Сестрица, — сказал я, — сколько лет, сколько зим…

Вид У Флоры был немного испуганный — и прекрасно. Она натянуто улыбнулась и пожала мою протянутую руку.

— Брат, — промолвила она, — я вижу, ты сдержал слово.

Она, оказывается, подстригла свои чудные бледно-золотистые волосы, но они по-прежнему лежали мягкими волнами. Пока я не мог решить, нравится мне новая прическа Флоры или нет. Да, волосы у нее были просто роскошные. А еще у нее были синие-пресиние глаза и красивый голос, в котором почти все время звучали нотки тщеславия — Флора любила добиваться своего. Временами казалось, что она дура набитая, хотя порой она меня потрясала тем, что это оказывалось не так.

Роща Единорога расположена в Арденском лесу, к юго-западу от Колвира, там, где предгорья спускаются к долине под названием Гарнатх. Сам Гарнатх проклинали, жгли, завоевывали и отвоевывали без конца за последние годы, а предгорья никто пальцем не тронул. В этой роще, как клялся отец, он много веков назад увидел Единорога и пережил нечто из ряда вон выходящее. В итоге единорог стал волей отца покровителем Амбера, а его изображение украсило собой отцовский боевой мундир.

Оттуда, где находились мы с Джерардом, роща виделась нам темно-зеленым пятнышком на пути от Гарнатха к морю. В роще, на полянке не слишком правильной формы, из груды валунов бил родник; он превращался в узенький ручеек и образовывал крошечное озерцо, а потом вытекал из него и струился вниз, к Гарнатху.

Вот туда-то мы и направлялись с Джерардом. Выехали рано. Солнце встало из-за моря тогда, когда мы одолели уже полпути от Колвира, усыпало волны разноцветными блестками, озарило небо многоцветьем красок. Джерард натянул поводья и спешился, подав мне знак последовать его примеру. Я послушался, спешился и привязал своего Стара и вьючную лошадь рядом с конем Джерарда — высоченным жеребцом в яблоках. Пройдя следом за братом примерно с десяток шагов, я оказался в лощине, щедро усыпанной гравием. Джерард остановился, я встал у него за спиной.

— В чем дело? — поинтересовался я.

Джерард развернулся, вперил в меня устрашающий взгляд прищуренных глаз, снял плащ и швырнул на землю. Расстегнул ремень и кинул поверх плаща.