В Канаде такого еще не случалось. Джим Беннет, третье лицо в Королевской канадской конной полиции (КККП), был публично обвинен в сотрудничестве с КГБ и с формулировкой «за связи, порочащие честь офицера КККП» уволен без права на пенсию. Тогда, в 1972 году, его травили все: коллеги по работе, политики и ведущие СМИ страны. А 21 год спустя, в июле 1993-го, правительство Канады официально признало беспочвенность предъявленного Беннету обвинения, извинилось перед ним и согласилось в качестве компенсации за причиненный моральный ущерб выплатить 150 тысяч канадских долларов.

«Вся эта чертова история была трагична с начала до конца», — комментировал правительственное заявление Джон Старнс, занимавший в те давние годы пост директора КККП и по существу отдавший одного из своих ближайших помощников на съедение недоброжелателям. Более откровенно высказался один из бывших сотрудников ЦРУ, некто Р.С, близко знавший Беннета: «С этим человеком поступили ужасно. Его уволили, от него ушла жена. Его жизнь практически закончилась на этой точке, а он — абсолютно невиновен».

Кто же затеял всю эту «чертову историю»? Кому Джим Беннет обязан ярлыком «агента КГБ»? На эти вполне закономерные вопросы ни в правительственном заявлении, ни в последовавших за ним комментариях невозможно было найти вразумительного ответа, который способен дать Владимир Августович Меднис, полковник в отставке, а в те годы — резидент КГБ в Монреале.

— Джим Беннет, или, как его называли за глаза его же сослуживцы, «неистовый Джим», был одним из тех, про кого говорят: «Этому палец в рот не клади», — вспоминает Меднис. — Достаточно сказать, что он сумел поставить под контроль деятельность нашей резидентуры в Оттаве. Правда, не без нашей помощи.

Еще во время подготовки к отъезду в Канаду я, естественно, знакомился с оперативными делами. И в одном из них совершенно неожиданно для себя обнаружил копию документа ЦРУ, в котором наш резидент в Оттаве характеризовался как жадный до денег, беспринципный человек, бабник и пьяница. Вывод «цэрэушников» был однозначен: объект перспективен для вербовки. Я немедленно доложил об этом моему начальнику Олегу Калугину. Он оставил копив документа у себя, а через несколько дней возвратил со словами: «Начальству доложено». На мой вопрос, будут ли приняты какие-то меры, Калугин ответил, что, мол, «начальству виднее».

— 

Значит, вы работали с Калугиным?

— Да. Мы почти одновременно получили назначения. Я — начальником североамериканского направления, а он — заместителем начальника внешней контрразведки, моим прямым и непосредственным руководителем. И мы как-то сразу с ним сработались.

Практически он поддерживал все мои предложения по активизации работы против главного противника — США и их союзников по НАТО. За достаточно короткий срок нам удалось успешно провести несколько острых оперативных комбинаций против ЦРУ, приобрести ряд новых источников информации. Агентура стала действовать лучше, эффективнее. Нас ставили в пример другим. О Калугине заговорили как о молодом, перспективном руководителе, принципиальном, не стесняющимся высказывать свое мнение начальству. Вот почему меня удивила его туманная отговорка: «Начальству виднее».

Лесли Джеймс Беннет родился в 1920 году в семье шахтера из Южного Уэльса. В мае 1940 года был призван на военную службу, которую проходил в подразделении радиоразведки на Мальте, в Италии и Египте. После окончания военной службы приехал в Лондон, где поступил в Британскую службу правительственной связи и вскоре был командирован в Стамбул. Там ему довелось какое-то время работать под началом резидента МИ-6 Кима Филби. В 1950 году Беннета перевели в Австралию, где он женился на местной гражданке по фамилии Хизер. В июле 1954 года Беннет вместе с женой перебрался в Оттаву и устроился на работу в штаб-квартиру Королевской канадской конной полиции (КККП), самой престижной в Канаде службы контрразведки.

Высококлассный профессионал, Беннет стал уверенно, ступенька за ступенькой, подниматься по служебной лестнице. К 60-м годам он уже дослужился до ранга супер-интенданта и должности заместителя начальника КККП. На него возлагалась вся работа, связанная с выявлением и пресечением «подрывной деятельности» советской разведки в Канаде.

Но если профессионализм Джима Беннета, его деловая репутация и многоплановый опыт ни у кого не вызывали сомнений, то присущая британцу самоуверенность и заносчивость, манера общения с окружающими и даже внешний вид порождали совсем иные эмоции. Длинные, как у хиппи, волосы и всегда один и тот же твидовый пиджак с нашитыми на локтях замшевыми заплатками вызывали у с иголочки одетых аккуратистов элитной королевской полиции едва скрываемое раздражение. В КККП свято чтили старые традиции и на «варягов», таких как Беннет, смотрели зачастую как на «обслуживающий персонал», которому неведома суровая школа строевой муштры.

Выбившемуся из низов сыну шахтера явно не хватало ни такта, ни выдержки в отношениях не только с подчиненными, но и с начальством. Его строгость граничила с грубостью, а настойчивость и пунктуальность — с мелочной придирчивостью. Одним словом, «неистовый Джим», что называется, достал многих. И хотя он входил в число ведущих офицеров контрразведывательных служб западного мира, появись на него компромат, в желавших реализовать его недостатка не было бы…

Один из советских дипломатов в Монреале, которого Беннет считал сотрудником КГБ, регулярно выезжал из Канады в страны Южной Америки. Решив выяснить, с кем он там встречается, «неистовый Джим» обратился в контрразведку ЦРУ с просьбой во время очередной поездки дипломата установить за ним наружное наблюдение по всему маршруту.

А ничего не подозревавший «неистовый Джим» продолжал вести борьбу с резидентурой КГБ в Монреале. Стремясь во что бы то ни стало внедрить своего человека в ее агентурную сеть, он направил в Москву одного из своих проверенных агентов — В.Ш., уроженку СССР. Легенда ее поездки выглядела безупречно: желание повидаться с матерью, проживавшей в одном из южных городов России. По прибытии в Москву, В. Ш. поспешила на Лубянку, где добровольно заявила, что, мол, служит интересам канадской контрразведки, а хотела бы служить интересам своей исторической родины в лице Комитета госбезопасности. Она рассказала все, что знала о Беннете и других монреальских сотрудниках КККП и о своем задании. Чекисты благожелательно восприняли рассказ В. Ш., помогли навестить мать. Перед возвращением в Канаду порекомендовали ей приобрести (естественно, за счет Лубянки) традиционные русские сувениры и вручить их в качестве подарков тем, кто ее готовил и отправлял на задание. Это, мол, будет способствовать укреплению личных отношений, в какой-то мере повысит ее авторитет и «вообще может пригодиться в будущем». Особое внимание предлагалось уделить «неистовому Джиму» и подарить ему не расхожую побрякушку, вроде матрешки, а солидный малахитовый письменный прибор.

Вернувшись в Монреаль, В. Ш. доложила Беннету об успешном выполнении задания — она почти внедрилась в агентурную сеть КГБ в Канаде. Ей дан пароль, обусловлены места встреч, оговорены в деталях условия связи с резидентурой в Монреале.

Мечта «неистового Джима», казалось, становится явью: в агентурной сети русских у него есть свой человек! Однако ни через месяц, ни через два, ни через полгода на связь с В.Ш. никто не вышел.

Тем временем ЦРУ продолжало разработку по делу «Гридирон». По сведениям от нашего источника в ЦРУ, — продолжает свой рассказ Владимир Меднис, — Джим Беннет стал для Энглтона «объектом № 1», которого следовало во что бы то ни стало разоблачить. С этой целью в служебном кабинете Беннета была установлена видеоаппаратура, а в его квартире, включая спальню, — микрофоны. Однако ни то, ни другое ничего не дали, равно как и тщательный анализ всей служебной деятельности Беннета в КККП. Тем не менее Энгл-тон на этом не успокоился. По его указанию была разработана и проведена операция под названием «Встреча в пургу». Суть ее заключалась в том, что из Лэнгли в адрес Беннета с грифом «сов. секретно, только для личного сведения» была направлена шифровка о том, что в Монреаль прибывает важная персона — перебежчик из Советского Союза, который на несколько дней поселится в одной из самых дорогих гостиниц города. Беннету рекомендовалось встретиться с ним в баре отеля. Сообщались приметы перебежчика и пароль. Расчет цэрэушников был прост: если в указанное время в баре появятся русские и попытаются предпринять какие-то шаги, то станет ясно, что единственным источником, откуда русские могли получить информацию о перебежчике, является Беннет. А это уже улика.

«В наших интересах было подыграть Энглтону. Поэтому мы с одним из сотрудников консульства появились в баре гостиницы примерно за час до назначенного в шифровке времени. Оставив машину возле гостиницы, я заметил, что неподалеку припарковались «наружники». Меня это вполне устраивало. В баре мы заказали по порции виски и затеяли ничего не значащий разговор, изредка демонстративно поглядывая на часы. Далее произошло то, на что я, конечно, не мог рассчитывать: внезапно, в один миг разразилась снежная буря. Таков уж климат в Монреале! Повалил такой густой снег, что буквально в двух шагах ничего не было видно. Грех было не воспользоваться подарком природы, чтобы покинуть гостиницу незамеченными «наружниками», которые терпеливо сидели в своей машине. Именно это мы и сделали.

Несколько дней спустя один из моих источников передал, что в отчете бригады наружного наблюдения говорилось, что в гостинице они нас потеряли, и поэтому не могут сообщить, что же мы там делали. Тем не менее наше посещение гостиницы увязывалось ими с приездом перебежчика. Значит, наша задумка сработала. «Кстати, позднее это подтвердил и сам Энглтон. На проводившемся в здании посольства Канады в Вашингтоне секретном совещании представителей ЦРУ, ФБР, КККП и МИ-5 главный охотник на «кротов» в своем выступлении специально отметил, что «в ходе операции «Встреча в пургу» было зафиксировано появление на месте встречи установленного сотрудника КГБ и это является неоспоримым доказательством того, что Беннет — советский агент».

Слово «вербовщик» разведчики-профессионалы произносят с ударением на последнем слоге. И с неизменным уважением. Потому что «специальность» эта требует особого таланта, терпения и опыта. Какие бы достижения технической мысли ни брала на вооружение разведка, научившаяся видеть сквозь стены, подслушивать на расстоянии в несколько километров и разглядывать из космоса номера табельного оружия противника, главным остается не это. Главное — свой человек по ту сторону, носитель секретной информации, «источник», агент. Дело вербовщика — заполучить такого человека. Каждая вербовка считается удачей. А классных профессиональных вербовщиков во всех разведках мира можно пересчитать по пальцам.

Начальник кафедры Академии внешней разведки полковник С. вызвал к себе в кабинет старшего преподавателя Н.Г. Коротких и казенным, не терпящим возражения тоном объявил: «Мы больше не нуждаемся в ваших оперативных знаниях и опыте вербовочной работы. Ищите себе работу в другом месте». Случилось это в сентябре 1997 года.

Через пару недель у Николая Георгиевича произошел инсульт. Затем второй…

Н.Г.

Коротких. Начало 50-х годов. Первая пристрелка будущего разведчика

Дотошному Нордблуму удалось разыскать «одного шведского дипломата», который достаточно подробно рассказал, как его пытался завербовать советский разведчик. Заметим, что вольно или невольно дипломат нарисовал классическую схему вербовки, за которой виден профессионал высокого класса.

«Коротких вступил со мной в контакт в МИДе. Вначале он проявил не вызывающий подозрения интерес к шведской политике в отношении той группы стран, на которых я специализировался. Это были страны, где СССР также наращивал свое влияние в 70-х годах. Он попросил ориентировку о концепции, и я передал ему несколько документов, которые мы подготовили для ООН. Позднее он получил от меня еще несколько газетных статей и ориентировку для прессы.

Когда я начал встречаться с Коротких в 1977 году, буржуазное правительство было у власти всего несколько месяцев. Русские проявляли беспокойство по поводу возможного изменения политического курса. Я пытался доказать Коротких, что внешнеполитический курс страны останется неизменным независимо от «цвета» правительства. Коротких был настроен очень скептически, прежде всего по отношению к Умеренной партии. Правда, и Народная партия вызвала у него подозрения.

Однажды он пригласил меня обедать. Это был ресторан не из разряда «люксовых», а вполне обыкновенный кабачок поблизости от МИДа. Мы откровенничали, обсуждая политику Швеции. Между нами возникла доверительная атмосфера, которая подкреплялась самой формой беседы. Коротких извинился за свой плохой шведский, который вовсе не был таким уж плохим. Поэтому мы беседовали на английском, как подобает профессиональным дипломатам. Он слушал очень внимательно и проявлял неподдельное желание понять и меня, и то, что я говорил о принципах шведской политики. Он, разумеется, всегда делал пометки в своем блокноте. Помню, как однажды он предложил мне поставить подпись на обратной стороне листка из блокнота, чтобы, как он объяснил, использовать это для финансового отчета.

Многие из моих коллег обедали или регулярно играли в сквош с дипломатами различных государств и членами шведского риксдага. Сначала я не видел никакой разницы между их контактами с западными дипломатами и моими обедами с Коротких. И я был не единственным сотрудником МИДа, с кем Коротких поддерживал контакты.

— Николай Георгиевич, у тебя есть что-либо добавить к рассказу шведского дипломата о том, как ты его разрабатывал? Все ли было так, как он поведал Нордблуму?

— За исключением отдельных деталей, не имеющих принципиального значения, он рассказал то, что действительно было между нами.

— 

А как ты тогда воспринял то, что разработка лопнула, а вместе с ней и надежда на вербовку? Ведь столько усилий, столько времени ты потратил на этого шведа! Не обидно было?

— В разведке работа «в поле» сродни труду старателя, который просеивает породу в надежде обнаружить самородок или хотя бы золотые песчинки. Говорят, что одни старатели удачливые, а другие

— невезучие. По мне же, везет тому, кто пашет «в поле» изо дня в день, с утра до вечера. С этим шведом мне не повезло. Ну и что?! Всяко бывает.

Тем осенним вечером 1974 года генерал Старцев вернулся со службы домой намного позже обычного — работы было невпроворот. Ужинать не стал. Приняв душ, облачился в пижаму. И отошел было ко сну, как вдруг зазвонил телефон. Что-то стряслось, решил он. Как заместителю начальника разведки по кадрам Старцеву одному из первых докладывали обо всех ЧП, которые время от времени случаются с нашими разведчиками.

Подняв трубку, генерал услышал знакомый голос, но на этот раз почему-то подчеркнуто официальный, сухой: «Вам нет нужды приезжать завтра на службу. Вы уволены. Приказ подписан». В трубке послышались частые гудки.

Почти сорок лет Василий Иосифович Старцев отдал разведке. Можно сказать, всю свою сознательную жизнь. Другой работы у него никогда не было. И вот в один миг путь в ставшее родным Ясенево оказался для него перекрытым. Решительно и жестко. И никаких тебе двух недель на передачу дел. Никаких торжественных проводов с традиционным бокалом шампанского, хвалебными тостами, памятными адресами и сувенирами от руководства, от коллег и друзей. НИЧЕГО!

…В своих записках «Из архива разведчика» генерал-лейтенант В.А. Кирпиченко (он многие годы тоже был заместителем, а затем первым заместителем начальника внешней разведки) отзывается о Старцеве как о «человеке выдающемся», «самом сильном начальнике отдела, цепком и решительном», который «сотрудников своих в обиду никому не давал». Так что же стряслось? Почему с выдающимся человеком так обошлись?

— Василий Иосифович Старцев или, как все звали его за глаза, дядя Вася, возглавлял 7-й отдел ПГУ пятнадцать лет, с 1957 по 1972 год. Рекордный срок! — рассказывает ветеран внешней разведки, полковник в отставке С. — И все это время отдел считался ведущим в главке. Достаточно сказать, что он «выдавал на-гора» не менее 65 процентов всей разведывательной информации ПГУ. Объяснялось это просто: у дяди Васи, выражаясь современным языком, всегда была сильная команда, он сам ее набирал.

В отличие от других начальников отделов, его запросто можно было видеть вместе с молодыми сотрудниками на волейбольных площадках динамовского спорткомплекса на Петровке. Сам, правда, не играл, но исподволь наблюдал, кто и как ведет себя в острых игровых ситуациях.

Дядя Вася не отказывался и от застолий, будь то в ресторане или в домашней обстановке. Не из-за желания пропустить рюмочку-дру-гую (хотя и это вполне мог) — его опять же интересовало, кто и как держится за столом, в компании. Кто чуть ли не после первой рюмки становится болтуном, что для разведчика абсолютно непозволительно. Или кого водочка делает агрессивным и непредсказуемым. Опять же не лучшее качество для разведчика. А кто «берет на грудь», зная меру, не теряет рассудка, остается самим собой.

Регулярно заглядывал он и в семьи сотрудников, особенно молодых. Предупредительностью, тактом, каким-то особым обаянием запросто располагал к себе домочадцев оперработника.

Одним словом, делая ставку на молодежь, дядя Вася стремился к тому, чтобы не по анкетным данным, а в реальных обстоятельствах знать, кто с ним хочет пойти в разведку.

— В отделе строго соблюдалась традиция, по которой все сотрудники резидентур, отгуляв очередной отпуск, обязаны были перед возвращением в точку побывать на беседе у Старцева, получить, так сказать, последние напутствия. В первую очередь это касалось молодых разведчиков, к числу которых тогда относился и я. Помню, с каким волнением я шел на такую беседу, — делится воспоминаниями полковник в отставке Б. — Вхожу в кабинет начальника отдела. Представляюсь. Дядя Вася встает из-за стола, крепко жмет мне руку и предлагает сесть напротив. Справа от меня — начальник направления. Слева — сотрудник, который «ведет» меня.

Василий Иосифович интересуется, как прошел отпуск, где отдыхали. Затем расспрашивает о нашем житье в Бомбее, как обустроились, сколько комнат в арендованном доме, есть ли прислуга, довольна ли жена, как она и сын переносят жару и т. п.

Очень скоро от моего волнения не остается и следа. Когда же речь заходит о местной, индийской, кухне, я словно обретаю крылья — в картинках рассказываю о всех ее тонкостях и особенно о полюбившейся нам с женой «тандури чикен» — жареной курице, нарядно приправленной кари и множеством других восточных пряностей. Не без гордости замечаю, что жена уже освоила технологию приготовления этого вкуснейшего блюда и потчует меня им два, а то и три раза в неделю. Увлекшись, не замечаю, как с лица начальника отдела исчезает отеческая улыбка, а взгляд становится гневным, недоброжелательным. Неожиданно его крепко сжатый кулак обрушивается на рабочий стол с такой силой, что подпрыгивает не только пепельница и стаканчик с отточенными карандашами, но даже массивный чернильный прибор и настольная лампа. Дядя Вася вне себя.

«Значит, два или даже три раза в неделю наслаждаешься курочкой?! — издевательски произносит он. — А меня жена кормит курицей по воскресеньям. Да и то не всегда, потому что я с утра до вечера, зачастую и по воскресеньям, торчу вот в этом кабинете».

Я знал, что это правда, что Старцев раньше всех приходит в отдел и позже всех уходит. Я замолкаю.

— Проучившись в ныне широко известной, а тогда сверхсекретной 101-й школе КГБ всего лишь месяц, я написал рапорт на имя начальника разведшколы, сдал учебники и прочие пособия, собрал личные вещи, предупредил дежурного (чтобы не посчитал меня пропавшим и не поднимал тревогу) и отбыл домой, — рассказывает генерал-майор запаса П. — Жене объяснил, что с разведкой покончено, возвращаюсь в МИД, где работал прежде. Она схватилась за голову: «Ты понимаешь, что ты наделал?!»

— 

А ведь она была права, ваше решение самовольно уйти из разведки было чревато теми же последствиями, что выход из рядов КПСС: крест на карьере, сложности с трудоустройством. О поездках за границу и <<думать не моги»: вас к МИДу ближе, чем на километр, не подпустили бы.

— Конечно, это так. Но тогда я был во власти обиды. Я ведь дал согласие перейти из МИДа в кадры разведки после того, как беседовавший со мной представитель КГБ гарантировал, что будут учтены мой практический опыт востоковеда и стаж работы в МИДе, где я дослужился до ранга второго секретаря. Было обещано, что и в зарплате я не проиграю. На деле же все получилось иначе. Меня приравняли к недавним выпускникам МГИМО с соответствующим званием и денежным довольствием, которое оказалось значительно ниже зарплаты второго секретаря. А у меня на полном иждивении — престарелая мать, жена с маленькой дочерью. О том, чтобы содержать их на то, что мне определили в 101-й, не могло быть и речи. Вот я и вспылил.

А на второй день после моего «бегства» раздался телефонный звонок из кадров ПГУ. Пригласили на беседу. К кому — не сказали. На Лубянке встретили и по длинному коридору молча проводили в кабинет, хозяином которого оказался Старцев. В пятиминутном монологе он дал мне понять, что знает не только о моем «побеге» из 101-й, но и достаточно подробно о моей прошлой жизни и работе. А закончил так: «Ну что, скандалист? Давай-ка принимайся за работу в отделе, участок тебе уже выделен. Придется обойтись без 101-й».

На следующий день я вышел на работу в 7-й отдел ПГУ.

— А случалось ли, что Старцев был несправедлив с подчиненными?

— Такое бывало, но крайне редко, — рассказывает ветеран 7-го отдела, полковник в отставке К. — В 1967 или в начале 1968 года, точно не припомню, из сингапурской резидентуры поступила информация: появилась реальная возможность задействовать, причем на конспиративной основе, одну из местных газет на китайском языке для разоблачения «антимарксистской, раскольнической деятельности маоистов в международном коммунистическом движении и, в частности, их антисоветских происков в Юго-Восточной Азии». В те годы, напомню, враждебность в советско-китайских отношениях достигла пика. Поэтому информация о газете вызвала живейший интерес в ЦК КПСС.

Через некоторое время моему коллеге-китаисту передали для анализа несколько номеров этой газеты и указание Старцева подготовить проект записки на Старую площадь, в котором отразить «антимаоистское политическое лицо газеты» и предлагаемые нами пути ее использования в интересах КПСС.

Оперработник тщательно проштудировал все номера газеты и ужаснулся: иначе, как, пользуясь принятой тогда терминологией, махрово антисоветской, газету нельзя было назвать. Об использовании ее в наших интересах не могло быть и речи. Старцев, таким образом, оказывался в весьма пикантном положении: его попросту подставили. Понимая это, оперработник решил подстраховаться — обратился к двум ведущим китаеведам нашей службы. Не вводя их в подробности дела, попросил дать письменные отзывы на газету. Они, к сожалению, подтвердили его предположения.

В назначенный день он положил на стол Старцеву свою справку и отзывы экспертов. Дядя Вася все внимательно прочитал и, взглянув на оперработника исподлобья, процедил: «Вы свободны». Конечно, у него тогда были неприятности, в том числе со Старой площадью. Но мы не предполагали, что он, в свою очередь, отыграется на оперработнике: очередное воинское звание тому было присвоено значи-телыю позже положенного срока, потому что на представлении не хватало визы начальника отдела. Конечно же, в данном, конкретном случае дядя Вася был не прав. Его грубая ошибка была очевидна. Это был срыв. Но что поделаешь?! Говорят, что не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.