Я долго колебался, прежде чем взяться за перо.

Имею ли я право писать о людях, которых никогда не видел? Будет ли правдив мой рассказ, если, подобно каменщику, я только сцементирую факты, в изобилии почерпнутые мной из записной книжки Джеральда Коллена? И все же я решился.

Перед моими глазами его фотография… Я знаю — он член корпорации торговцев смертью, на страницах зарубежных газет в свое время мелькала его слава. Его называли «атомным охотником». Он летал штурманом на боевом самолете и с успехом выполнил «особое задание». Какое? Об этом газеты предпочитали не распространяться. Но шила в мешке не утаишь. Сопоставляя даты, можно утверждать, что он принимал участие в атомной операции, которую история никогда не оправдает. О нем умолчали, спрятали в тень, чтобы сделать его «бесшумным» героем новой операции, требующей верности корпорации сердцем и нервами.

Да — сердцем и нервами! Вы помните американского министра Форрестола? Вы помните его судьбу? Форрестол был предан корпорации сердцем, но нервы его не выдержали. Рассказывают трогательную историю об авиационном полковнике, сбросившим атомную бомбу на Хиросиму. Говорят, и его нервы не выдержали. Полковник облачился в монашескую рясу и по сие время вымаливает прощение у господа-бога.

Корпорация богата талантами — и ханжа тоже может пригодиться, но особенно ценят там людей с крепкими нервами — дипломатов, ученых-атомников и тех исполнителей, кто запускает автоматику, чтобы два безобидных куска урана соединились в одну «критическую» массу…

Это было во время второй мировой войны. Шла борьба между хорошо вооруженными противниками. Однажды ночью, когда сирены «воздушной тревоги» властно привлекли к себе внимание большого города, когда все потонуло в подземных жизнехранилищах и наступила такая тишина, какая бывает в природе перед порывом бури, — тогда пришло время волновых сил.

Они наполнили все пространство от опустевшей земли до ионосферы, везде и всюду были они, даже в самой тьме, которую искусственно сгустили люди.

Где-то далеко обозначился след трассирующего снаряда, и столб прожектора пал в небесных сферах — в мире волн, существовавших до этого момента по воле природы, прибавились новые силы — электромагнитные волны, посланные человеком. Миновала еще одна частица времени, и вот «уши» звукоулавливателя зарегистрировали моторный рокот, и вслед за этим будто бы эхом отозвался далекий удар разорвавшегося фугаса, наполняя волновое царство новыми силами — звуковыми колебаниями и взрывной волной.

Так начиналась борьба с воздушным врагом. И когда машина, в которой были двое пассажиров, резко затормозила возле зенитного агрегата, волновой мир стал еще более тесным и напряженным. В бой вступил «радар», и его импульсы с чудовищной скоростью устремились в мировое пространство.

Командира батареи не оказалось на месте. Сказали, что он находится среди расчета одного из орудий. Двоим не хотелось ожидать его в землянке и они присели на деревянном срубе, неподалеку от силовой станции, размещенной в грузовом автомобиле.

ПРОШЛО много лет после войны, и теперь я могу сказать определенно — Ашмор из меня не получился. Он писал о других, а я пишу о себе. Другие уже давно мне стали безразличны, впрочем, не все… Если бы господин Маккафри думал о других, то хватило ли его благоденствия на тех, кто ему служит?

Когда я вспоминаю прошлое, оно мне кажется детской забавой, Впрочем, я навсегда сохранил благодарность к немецкому ассу — Эриху фон Фальгагену. С каким треском и шумом продал Маккафри мою победу. Правда, получив заказы на производство радарных приборов, он уверял, что победу над Эрихом фон Фальгагеном одержал не я, а он. Может быть, он прав?

В ту ночь у меня было такое чувство, будто он схватил меня за шиворот и швырял с места на место. Я быстро взлетел на английском «Спитфайере» и через несколько минут вошел в зону. В наушниках все время звучал его голос: «квадрат три»… «квадрат шесть», «квадрат восемь»… Потом он замолчал, и на экране радара моего истребителя появилось пятно — отраженный сигнал от самолета фон Фальгагена. Мне оставалось лишь нажать пулеметные гашетки…

Когда я рассказал эту историю «морской свинке» она улыбнулась. Она очень хорошо улыбается — одними глазами. Она сказала: — Вы герой…

Она умеет хорошо говорить: тихо и проникновенно. Она повторила: — Вы герой… вы храбро защищались. Я возразил: — Не защищался, а нападал… Ответа я не услышал, но почувствовал, что она не согласна со мной. Может быть рассказать ей о тактике воздушного боя? Господин Маккафри присвоил мою победу над Эрихом фон Фальгагеном, но я смирился. Теперь я понимаю что поступил осмотрительно. Он оказался великодушным — у меня теперь солидный пакет его акций.

Рано утром 13 апреля был произведен взрыв водородной бомбы в районе, специально выбранном для экспериментальной деятельности. Бомбометание производилось со стратосферного бомбардировщика, на борту которого, помимо пилота и бомбардира полковника Джеральда Коллена, находился специальный наблюдатель санитарной службы американской армии. В обязанность последнего входило изучение возможного действия атомной радиации в нижних слоях атмосферы.

На участке станции наблюдения № 1 и стартовой площадки, помимо официальных лиц, представлявших высшее командование армии, находился известный промышленник Чарлз Маккафри. Перед стартом господин Маккафри имел дружескую беседу с полковником Джеральдом Колленом.

То, о чем говорил господин Маккафри полковнику Коллену, стало достоянием газеты «Нью-Йорк геральд трибюн». Вот опубликованная в печати стенографическая запись речи господина Маккафри, которая, по словам корреспондента газеты, вызвала у сурового пилота «слезу умиления, скатившуюся по его обветренному лицу».

Господин Маккафри сказал:

Я комета… я комета… Ваши позывные приняты.

Записывайте первую сводку: достигли высоты 8 километров, по расчету над целью будем через десять минут. Самочувствие мое и моей спутницы хорошее. Точка. Прошу записать неофициально: Чарлзу Маккафри. В поле моего зрения электростартер бомбосбрасывателя. С благоговением думаю о вашем уме, вашей воле, ваших помыслах. Спешу навстречу вашему торжеству.

Я комета… я комета… Записывайте вторую сводку: высота 12 километров. Мы над целью. Действую строго по плану. В 6.00 приступлю к выполнению боевого задания. Самочувствие мое и моей спутницы хорошее. Приборы в полной исправности. На всякий случай вооружились защитными стеклами. Точка. Запишите неофициально: Чарлзу Маккафри. Через 120 секунд включаю стартер бомбосбрасывателя. Мысленно жму руку.

Я комета… я комета… Записывайте третью сводку: продолжаю держать высоту 12 километров. Отбомбился ровно в 6.00 и ушел на предельной скорости курсом ост. Сейчас нахожусь в обусловленном районе квадрата три. Под нами воды Тихого океана. Судя по вашему сообщению о взрыве, за время парашютирования супербомбы прошел 150 километров. В нашем районе и на нашей высоте в момент взрыва не произошло ничего существенного. Обращаю внимание на особо важное сообщение наблюдателя санитарной службы. Включаю микрофон доктора Фудзи Ямада. Точка.

…Я комета… я комета… Говорит доктор Фудзи Ямада. Взволнована показанием приборов группы А. Нижние слои атмосферы в этом районе охвачены волной проникающей радиации. Предвижу катастрофические последствия для людей… Наблюдаю в телескопические призмы корабль под нашим флагом. Волнуюсь… Требую немедленной посылки санитарной экспедиции.

В 9 часов утра 15 сентября 1960 года я сел и «ЗИМ» и по гладкому асфальту широких московских улиц

выехал на Внуковское шоссе. День выдался неудачный. Пригородные поселки и деревни казались неприветливыми, мрачными. Примерно в половине десятого в машине раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал голос заведующего отделом информации нашей газеты.

— Какая у вас погода?

— По-видимому, такая же, как и у вас — скверная. Кстати, здравствуйте…

— Здравствуйте… Учтите, пожалуйста, — нам крайне важно через каждые пятнадцать-двадцать минут получать от вас информацию о погоде. Подробности позже…

Первая корреспонденция… Она рождается после осмотра алюминиевого комбината, расположенного в непосредственной близости от атомной станции. Впрочем, это не совсем точная формулировка. Пожалуй, на этот раз электростанция «приехала» к алюминиевому комбинату, а не наоборот…

Мне рассказали здесь любопытные вещи. Долгое время алюминиевое производство мирилось с дальними перевозками сырья, но не отпускало от себя электростанции дальше, чем на 10–20 километров, и не желало получать ток издалека.

Странный консерватизм. Кому не известно, что проще и дешевле доставлять потребителю ток за сотни километров, чем перебрасывать бесчисленные тысячи тонн сырья. Уж если делать выбор между «двух зол», то выгоднее быть подальше от электростанции и поближе к источникам сырья. А вот в данном случае, — наоборот. И все потому, что до последнего времени в алюминиевой промышленности господствовал электролизный способ производства — весьма сложный и энергоемкий. Из руды — бокситов добывали окись алюминия или глинозем. Его затем обрабатывали в электролизных ваннах, где с помощью электрического тока происходит процесс разложения окиси алюминия. И вот расплата за эту помощь — на выплавку тонны алюминия расходуется до 30 тысяч киловатт-часов электроэнергии.

Да, теперь можно себе представить, что такое так называемые «энергоемкие предприятия»… Естественно, что алюминиевые заводы льнули к мощным гидростанциям — источникам наиболее дешевой электроэнергии. Но при этом сплошь и рядом в распоряжении производственников оказывалась дешевая электроэнергия, но не было поблизости сырья для получения чистого глинозема. Это сырье приходилось подвозить за десятки, а то и за сотни километров. Так, рудная база и предприятия по производству алюминия оказывались оторванными друг от друга.

Все это я рассказываю о том алюминиевом производстве, которого здесь нет… Здесь, за Полярным кругом мне не пришлось поглядеть на электролизные ванны и другую сложную аппаратуру обычных алюминиевых заводов. Зато я увидел мощные электрические печи, в которых алюминий выплавляется, как чугун в домне.

Принято думать, что цифры сушат ум и что бухгалтеры и статистики скучные, сухие люди, лишенные всякого воображения. Может быть это и так, но иногда мне кажется, что мы бываем несправедливы к счетным работникам. Математик мыслит формулами. Для статистика краткая сводная таблица может быть полна такого глубокого значения, что, глядя на нее, он испытывает не меньшее волнение, чем мы, слушая самый увлекательный рассказ. Но так или иначе, факт остается фактом: статистики на вопрос о том, что было сделано в шестом пятилетии и каковы наши достижения за тридцать лет индустриализации страны, обрушат на нас тысячи таблиц, которые придется как-то доводить до читателей, осмысливать, выражаясь на профессиональном языке журналистов, «обыгрывать».

Но без цифр обойтись нельзя. И поэтому я был вынужден выбрать время для изучения статистических сборников. Удобно устроившись на палубе парохода нового типа — озерно-речного, приспособленного к плаванию по рекам, превращенным плотинами электростанций в цепь искусственных морей, на которых разыгрываются весьма натуральные штормы. — я мог думать, прислушиваться к разговорам отдыхающих (деловые поездки никто уже на пароходах-тихоходах не совершает. Мимо нас то и дело с ревом проносятся реактивные глиссеры скоростного пассажирского сообщения) и неспеша штудировать статистические справочники.

Одна из таких книг называлась «Народное хозяйство СССР» — статистический справочник, изданный в 1956 году — в первом году шестой пятилетки.

В этом сборнике (я не поленился прикинуть) приведено около 15 тысяч цифровых данных, комментариями к которым служат краткие постраничные примечания. Большинство из них можно считать настоящими «словесными формулами», ничем не нарушающими общий строгий стиль сборника. Вот несколько примеров этих классически строгих, выдержанных и, должен сознаться, скучных примечаний:

«Для сравнения с данными за 1913 г. к крупной промышленности отнесены предприятия с численностью всего занятого персонала не менее 16 человек при наличии двигателя или с числом персонала не менее 30 человек при отсутствии двигателя…»