Никто не помнил, почему назвали эту гору Орлиной.

   Редко кто бывает в этих местах – нужды нет: дрова вывозить сложно, траву на каменистых лугах у подножия косить неудобно, ягоды можно и ближе собирать. И уж тем более незачем взбираться наверх, к краю пропасти, разбивающей кряж.

   А ураган, много лет назад бушевавший в этих местах, еще помнят старики. Но и они не видели, как разгулялся ветер на вершине, не слышали стона вековой сосны, когда качнулась она – и упала. Корни вздыбились на одной стороне ущелья, вершина легла на другую: вот и мост для тех, кто не побоится рискнуть.

   Нужно пройти над пропастью, выбрать место на краю обрыва и оглянуться. Отвесная стена напротив изрезана ветрами, покрыта паутинкой трещинок. Кажется, присмотрись повнимательней – и поймешь замысел Создателя. Но только когда восходящее солнце сделает резче тени и вспыхнет огоньками на слюдяных каплях, сложится картина. Чернью и золотом нарисуются два огромных крыла, точно птица ударилась грудью в скалу. Станет видна гордая орлиная голова, запрокинутая к небу. Окаменели перья, вплавились в гранит когти, навечно обрекая на каменный плен. И такое отчаяние в изломанных крыльях, что даже солнце торопится уйти из ущелья. Поднимется – и погаснут огни, расплывутся тени. Орел исчезнет.

   Душа княжича Артемия Торна ликовала и кувыркалась, кажется, высоко под сводчатым потолком, плавала в разноцветных лучах из витражных окон. Распахнулись высокие позолоченные двери, в Малый тронный зал вступили король Эдвин с королевой Виктолией, рядом с матерью шла принцесса Анхелина. Темкина душа неожиданно оказалась под ребрами, щекотнула сладко-тревожно. Села королевская чета, опустилась на ступеньки трона принцесса. Склонили перед королем четыре штандарта, перевитых лентами: один – бронзовой, один – серебряной и два – золотыми. Целых два! Темка вытянулся в струнку, вскинул голову. Пусть их род не столь известен и знатен, тем лучше. Быть может, именно он, Артемий Торн, примет из рук короля золотую ленту!

   Умолкли голоса, и только легкий шум, рождаемый шелестом ткани, взмахами вееров и взволнованным дыханием, напоминал о том, что Малый тронный зал полон. Четверо наследников знатных родов встали перед королевским троном. Лицо Эдвина серьезно, как и подобает, но под темными усами прячется улыбка. Виктолия мнет тонкими пальцами тяжелые кружева и, кажется, волнуется вместе с мальчишками. В глазах Анхелины – любопытство.

   – Княжич Фалький Ледней из рода бронзового Льва!

   Стоявший слева вышел вперед, склонил в приветствии голову. Темка отвел глаза: не хотел он смотреть на ритуал, пусть для него все будет в первый раз. Обежал взглядом гостей. Ух, какая зависть на лице парня! Того и гляди, сожрет четырнадцатилетних мальчишек. Темка взглянул на герб: род Быка. Просто – род Быка. Известный, прославленный, но так и не заслуживший даже бронзовой ленты. А раз так, то честь испытания прошла мимо наследника. Быть может, через несколько лет они и встанут рядом, будут присягать Эдвину как воины Его Величества. Но сегодня – только наследникам геральдических родов дано право принять из рук короля меч.

   – …крепость Десницы… – услышал Темка и продолжил мысленно: «…в Топском крае».

   Ветер с реки прохладный. К вечеру соберется гроза, небо на горизонте уже потемнело. Интересно, что быстрее: отряд, обремененный телегами и фургонами, или грозовые тучи?

   Вспомнилось: рассказывает выписанный из столицы учитель, как рождаются ветра, какие имена принимают, как разносят по королевству тучи и как умирают. В витражное стекло холодный ветер Коолед бросает крупинки снега, точно стучится: пустите, мол, и меня послушать. Потрескивают дрова в камине. Княгиня, как обычно, устроилась в развернутом к огню кресле и тоже слушает, низко склонившись к вышивке. Темка редко видел, чтобы мама сидела просто так, без иголки в пальцах. Кажется, в их родовом замке не осталось ни одной не расшитой тряпицы, кроме мундиров отца и новеньких, еще ненадеванных, княжича. Из-за неплотно прикрытой двери тянет вкусным запахом свежевыпеченной к ужину сдобы. Рассказ учителя интересен, но голос журчит так монотонно, что к исходу второго часа начинают слипаться глаза. Мама укоризненно качает головой, а ведь Темке казалось, что она ничего, кроме вышивания, не видит.

   Княжич провел пальцем по расшитому поясу, тронул монограмму. Эх, ну чего он, как девчонка! Еще в крепость не приехали, а уже соскучился по дому. Темка мотнул головой, возвращаясь к вечерним проблемам.

   Судя по карте, вблизи ни одной захудалой деревушки, придется ночевать в поле. Темка-то с удовольствием, но женщины с ребятишками… Княжич вытянул шею, пытаясь разглядеть Александера. Неожиданная досада куснула, как осенняя муха: капитан ехал в арьергарде рядом с Эмитрием. Темка сжал коленями бока Деги.

   – Да не могли они! – горячился Эмитрий. – В те года Ржавые болота заходили слишком далеко. На лошадях бы они не проехали.

   Подняли синий штандарт на Северном Зубе, зеленый – на Южном. Местные так и стали называть: зеленый гарнизон, синий гарнизон. По молчаливой договоренности солдаты ходили в разные деревни. Разве что на торги и большие празднества к соседям выбирались, а на посиделки строго только к своим. Оно и правильно: к концу пути слишком уж возросло напряжение. А в деревнях дело до кулачных драк, а не то и до стрельбы дойти может. И если раньше на общих базарах рядились, у кого поля урожайнее, мужики сильнее да девки краше, так теперь еще и солдатами похвалялись. Мол, наши как начнут пулять, уши от грохота закладывает. А у наших кони так кони! Всем коням кони!

   Пока обживали замок, притирались друг к другу, привыкали к новым порядкам – и лето прошло. В деревнях сжали Последний сноп и загуляли – да так, что Темка не знал, то ли гневаться, то ли плакать, глядя поутру на солдат.

   Подкатила пора свадеб. Тут уж самому княжичу не отвертеться: приходили в крепость отцы женихов, кланялись, звали гостем быть. Откажешься – всю деревню обидишь.

   По обычаю несли в подарок молодым вино для хмельной любви, сахарную голову или пряник – для сладкой жизни, шляпку подсолнуха, чтоб дом детьми богат был, да монетку, хоть мелкую, – для достатка. Вино и сладости шли к столу, подсолнухи вылузгивала ребятня, а монетки собирались молодым на обживу. Местным-то хорошо – почти в каждом доме настойку яблочную или ягодную ставят, а Темке что делать? С собой много не везли, а покупать на подарок в самой деревне считалось невежливым. Выкручивались, как могли. А вот на монетки княжич не скупился.

   Больше всех понравилось бывать на свадьбах Лисене. Хоть и качала головой Дарика – мала еще, – девочка по-отцовски сводила бровки и добивалась своего. Доставали нарядное платье, укладывали коронкой на голове рыжую косу. Пока княжич Торн поздравлял молодых, гордая Лисена стояла чуть сбоку, на полшага сзади, держала расшитое полотно с дарами. А вот с Митькой она поздравлять отказывалась. Дичилась, решительно мотала головой. Но в какой бы деревне ни гуляла свадьба, отправить девочку домой до темноты не удавалось. Она пряталась от матери, и только когда первый хоровод вставал вокруг костра, выныривала из укрытия. Дарика, сама заядлая плясунья, прощала упрямую дочь.

   Зима в этих краях оказалась теплая. Горячие ветра, часто дующие с Черных песков, превратили снега Букового месяца в затяжные дожди. Уже в первых числах Ясеня дороги начали подсыхать, а в речке Красавке заплескались мальчишки. Самые тенистые овраги обнажили илистое дно, когда засверкали молнии Яблоневых гроз. Первая пришлась как раз на тот день, когда Матерь-заступница отмерила пятнадцатый Темкин год.

   Дожди сменила жара. Сначала радовались солнцу, но потом земля начала трескаться, и от зноя стало трудно укрыться даже в подвалах крепости. В деревнях священники отслужили молебны Матери-заступнице, прося отвести стороной засуху. А в один из дней вся ребятня лазила по подсыхающим болотистым лугам, собирая лягушек. Утром, с первым лучом солнца, многодетные матери зарыли тварей на общинных землях и в своих огородах. Но дожди так и не вернулись.

   Теперь деды на посиделках говорили только о Черных песках. Им эти рассказы от прадедов достались, но ни дети, ни внуки верить не желали – байки, мол, Пески давно не двигаются. Темка тоже не верил старикам. Да, жарко, но пока еще не стоит над полями маревом предвестие погибшего урожая. А о чем еще говорить в этих краях, как не о Черных песках? Но сказки слушал с интересом. Деды пристраивались на завалинках, в тени. Водили в воздухе коричневыми, скрюченными за трудовой век пальцами и предостерегали: только проглянулось дно у реки, не молись Матери-заступнице, поздно. А кидай вещички на телегу да мотай подальше. Лошадей не жалей, погоняй, сколько сил хватит, – лишь бы уйти.

   В крепости солдаты неохотно выходили на плац. Темка их понимал, но вставал на сторону Александера. Тот говорил, что при такой мирной жизни стоит чуть ослабить вожжи – и гарнизон превратится в деревню. Глядя на подтянутого капитана, и княжич застегивал мундир под самое горло, и солдатам небрежность не спускал.

   В эти дни реже получалось встречаться с Митькой – не дело самому себе поблажку давать. Темка отчаянно скучал, но каждое утро упрямо занимался наравне с солдатами. Мундир быстро выгорел на солнце, соленый пот разъел краску, превращая густую грозовую синь в легкую синеву безоблачного неба. Княжич тайком гордился своим мундиром. Все остальное – и окрепшие мускулы, и успехи в фехтовании, и меткая стрельба, и твердость в голосе – пришло постепенно, и сам Темка не мог этого заметить. Он осознал только, что сильно прибавил в росте, когда Дарика занялась его гардеробом. Пришлось подпороть все штаны снизу, рукава и подолы мундиров, рубах, выпуская запас ткани.

   Темка перекатывал во рту каждую ягодку, прежде чем прижать языком к небу. Прохладная, круглая, нажать посильнее – и брызнет спелой мякотью. Смородину беженцы привезли, Александер сторговал у них целую чашу. Можно горстями есть, но так – вкуснее.

   Лисена довольно захихикала. Девчонка зажала в перемазанных соком пальцах смородинку и дурачилась: стоило княжичу вытянуть губы, как отдергивала ягоду.

   – Митька, дай ей по шее, а? – сорванный несколько дней назад голос еще хрипловат, и смешок вышел больше похожим на кряхтение.

   Княжич Дин, сидящий на подоконнике, дипломатично хмыкнул, но не вмешался.

   – Вредины, – пробурчал Темка. Блюдо стояло у него на коленях, но разве зацепишь ягодку замотанными чуть ли не до локтей руками? Да и, честно говоря, страшно шевельнуть пальцами: вдруг снова вернется боль. – И ты, Александер, тоже!

   Когда-то дворец был для Митьки домом. Со строгими правилами, сложным распорядком – но домом. Княжич думал: приедет с границы, и знакомые комнаты в гостевом крыле покажутся маленькими и тесными, но такими привычными, как и не было двух лет. Митька читал, что так обычно бывает, когда возвращаешься из долгого путешествия. Но залы казались огромными и незнакомыми. Княжич Дин чувствовал себя чужаком, не имеющим права тут находиться. Даже библиотека, привычная до скрипа половиц, запаха бумаги и пыли, стала недоступна. Нет, Митьку никто бы оттуда не выгнал, но он сам не решался войти. Подходил, трогал ручку – и торопливо отступал, опасаясь, что выглянет хранитель Леонид и увидит княжича, жалко топчущегося на пороге.

   Митька хотел вернуться в дом Орла, но мама была против. Почти весь день княгиня проводила в покоях королевы. Если Виктолия оказывалась занята, учила принцессу Анну вышивке ладдарской гладью или сидела в зимнем саду с приближенными ко двору дамами. Нарядная, улыбчивая – вот только золотая брошка в виде орла исчезла с ее плеча. Это был подарок отца к свадьбе, и раньше княгиня редко появлялась на людях без него. Хорошо хоть, что мама не занялась Митькиными мундирами. Аксельбанты княжич приказал снять, а символ рода велел не трогать, только подпороть золотое поле на гербе.

   В первый раз увидев сына в мундире, княгиня нахмурилась. Она только что вернулась от королевы – из ярко освещенного множеством свечей зала, полного негромких голосов придворных дам и пряных запахов модных духов, в удобные, но такие скучные гостевые комнаты.

   Митька ждал ее в гостиной, сидя на подоконнике. На столе лежала раскрытая книга – княжич все-таки решился ранним утром, пока все спали, сходить в библиотеку. Свечи догорали, их давно нужно было поменять, но Митька не сделал этого сам и не вызвал слугу. Пусть, все равно не прочел за вечер ни строчки. С той самой минуты, как увидел отряд королевской стражи: когда солнце почти ушло за крепостную стену, княжич отдернул тяжелую портьеру. Окна гостевых комнат выходили на узкий, обычно пустой двор. Но сейчас через него двое солдат вели пленника, впереди шагал королевский сержант с обнаженной шпагой в руке. Ритуально обнаженной: пленник из знатного рода, какого именно – не видно, мужчина был в одной рубашке.

   – Нина, поменяй свечи, – велела мама скользнувшей в комнату служанке.

   Полутьма. Странный потолок: затянут плотной тканью и качается. Закружилась голова, и Митька закрыл глаза. Он лежал на чем-то твердом, тряском – и не мог понять, что произошло.

   Помнил: свет из огромных окон, густой запах – не разобрать, что в нем намешано, и приторные духи, и оружейная смазка. Сдавило виски, запершило в горле. Голоса сливались в неразборчивый шум, становились то тише, то громче, и тогда хотелось заткнуть уши. Не хватало воздуха, хорошо хоть, мундир стал свободен и жесткий ворот не давит на горло.

   Король Эдвин – с его голосом шум утих, и Митька пришел в себя. Шакалье невезение, заболеть именно сейчас! Княжич Крох отрекся от своего имени. Митьку начало мутить, спасибо Темке – удержал.

   Мама… Может, так оно и лучше. Раньше, чем Митька встанет перед королем.

   …Тяжелый меч. Руки дрожат – да держи, шакал тебя задери! Тяжелый… Гулкий удар, каменные плиты пола взметнулись перед глазами…

   Темка плотнее прижался к двери: точно, в гостиной плачет Дарика. Послышался негромкий голос матери, снова сдавленное рыдание. Княжич застыл, не решаясь войти. Можно передать и через слуг, что он уехал к коннетаблю, но Темка продолжал стоять, вслушиваясь.

   – …лекарь?

   – Заживает хорошо. Княгиня Полина, но вы же сами видите! – вскрик перешел в стон, точно Дарику резали по живому. – Не хочет он так. Совсем не хочет. Как меня только Матерь-заступница надоумила пистолет-то убрать. Спать боюсь, вдруг не услежу. С Шуркой по очереди дежурим. Парень уже с лица спал, ночью отца караулит, а днем входить боится, – сорвался голос. – Видит: мучает нас. Оттого еще больше терзается.

   Темка сам чуть не заплакал. Вот чем первый бой для капитана обернулся. Иногда кажется – лучше бы сразу убили! Если бы палач Германа перестарался и Темкины руки остались беспомощными культяпками, видит Создатель, княжич бы тоже подумал о таком выходе. Хочется порой войти к капитану и оставить заряженный пистолет – воин вправе сам решать свою судьбу. Но стоит представить, как ляжет перед статуей Матери-заступницы нож и с именем Александера Демаша просыплется порох на блестящий клинок – так хоть всех покровителей разом проси, чтобы отвели от капитана черные мысли.

   Княжич отошел от двери. Проведать Александера? Капитан даже не повернется. Только раз он взглянул на воспитанника: Темка приходил сказать, что меньше чем через месяц уедет со свитой Эдвина. Александер шевельнул губами: