В книге Юрий Жуков подробно описывает, как осваивались северные территории России начиная с конца XIX века. Он приходит к сенсационному выводу: сталинская политика в этом стратегически важном регионе последовательно реализовывала все постулаты, изложенные в 1884 г. в докладе министра финансов С.Ю. Витте. Автор, как и в других своих книгах, показывает системность подхода сталинского режима, когда одновременно решались задачи защиты целостности российской территории, осуществлялось наращивание военной мощи, развивалась экономика северных регионов. Особое значение придавалось освоению главной транспортной артерии — Северного морского пути, а также развитию воздушного транспорта. И походы «Красина» и «Челюскина», рекордные перелеты Чкалова, зимовка папанинцев и многие другие — перестают быть отдельными яркими героическими эпизодами, а встраиваются в логичную цепь событий по завоеванию громадного пространства Арктики.
Глава первая. Тщетные попытки
1
В один из августовских дней 1894 года в Петергоф для доклада императору приехал министр финансов С.Ю. Витте. Он только что вернулся из продолжавшейся чуть ли не все лето поездки на Север. В Архангельск, оттуда на Кольский полуостров, далее — вдоль норвежского побережья, в Кристианию
[1]
, Стокгольм, Гельсингфорс
[2]
. И теперь горел желанием непременно доказать Александру III экономическую обоснованность строительства и уже одобренных железных дорог — от Вологды на Архангельск, от Казани или Перми на Котлас, и еще одной: от Петербурга к мурманскому побережью.
В докладе С.Ю. Витте писал: «Для выяснения мероприятий, наиболее способных послужить экономическому развитию мурманского берега, мною были приняты во внимание как естественные условия этого края, так и характер тамошнего населения и хозяйственное его состояние.
Я прошел на пароходе весь мурманский берег, начиная от Святого Носа и до Пазреки, заходя в главнейшие заливы и бухты (Териберский, Екатерининская гавань, Порт-Владимир, Ура-Губа, Мотовский залив, Вайда-Губа, Печенга и устье Пазреки)…
По свидетельству поморов, море у берегов Мурмана на всем протяжении, начиная от Иоканьгских островов до Норвегии, не замерзает. Только те глубоко вдающиеся в землю бухточки, где имеется обильный приток пресной воды, покрываются льдом в своих вершинах. В остальных бухтах если и образуется тонкий слой льда, то он, благодаря постоянным приливам и отливам, быстро уносится в море. Теплое же течение Гольфстрима вовсе не допускает полярные льды приближаться к берегу… Незамерзаемость Екатерининской гавани в этой губе засвидетельствована местною администрацией и командами судов, которые почти ежегодно в ней остаются на зимовку.
Некоторые из осмотренных мною бухт (Екатерининская гавань и Порт-Владимир) даже без всяких искусственных сооружений представляют собою отличные природные порты… Все это приводит меня к убеждению, что Мурман пригоден для основания на нем более или менее крупных центров жизни.
2
Еще 29 марта 1871 года шведско-норвежский посланник в Петербурге генерал Оскар Бьёрнштерна вручил в Министерстве иностранных дел России ноту. В ней его правительство решило прозондировать возможность признания со стороны восточного соседа суверенитета Стокгольма над Шпицбергеном.
«В течение нескольких лет, — гласила нота, — научные экспедиции Швеции направлялись к этим островам, и результаты, полученные ими, рассматриваются как имеющие большое значение для науки. Руководитель этих экспедиций профессор Норденшельд — ученый, пользующийся большим уважением на Севере, со своей стороны недавно подготовил проект создания там поселения, которое состояло бы из жителей Северной Норвегии…
Чтобы это поселение могло пользоваться на законном основании и под защитой правительства сооружениями, которые возведет на этих островах, профессор Норденшельд обратился к королю с петицией взять острова Шпицберген в формальное владение. Эти острова… никогда никому не принадлежали. Но перед тем как принять их под свою власть, король… желает убедиться в том, что ни одно из тех государств, чьи подданные имеют обыкновение посещать эти места, не выразит протест»
2
.
Разумеется, в ноте не было даже намека на истинную причину, побуждавшую Стокгольм, а вместе с ним и норвежскую столицу Кристианию, аннексировать полярный архипелаг. Ни слова не было сказано об открытии там Адольфом Норденшельд ом в 1858 году богатейших залежей угля, «черного золота», которые с развитием парового судоходства, и особенно с прокладкой коммерческих маршрутов из Европы к устьям Оби и Енисея, приобретали решающее значение. И тот, кому принадлежала бы угольная база на Шпицбергене, смог бы контролировать и Северный морской путь.
В МИДе России рассуждения о научных задачах, якобы стоящих перед будущим поселком на архипелаге, не приняли за чистую монету. В ответе, врученном 27 мая Бьёрнштерне, выразили вежливое восхищение столь трогательной заботой правительства Швеции, «возложившей на себя заботы по освоению негостеприимных земель ради служения науке». И дали понять, что отлично осознают причины заинтересованности в Шпицбергене. Однако вместо кардинального решения острой проблемы — первого в истории территориального спора из-за земель в Арктике — предложили опасный по своим будущим последствиям компромисс.
3
Между тем привилегии, данные переселенцам на Мурмане делали свое дело. К 1881 году на западном его побережье существовало уже 15 поселков, в которых жили 790 норвежцев и финнов: Ура, Порт-Владимир, Западная Лица, Титовка, Цып-Наволок, Вайда-Губа, другие. Но на восточном, где селились преимущественно русские и карелы, возникло только четыре поселка всего с 90 жителями: Гаврилово, Голицыно, Териберка, Порт-Владимир, Восточная Лица. Столь значительный рост населения заставил в 1883 году восстановить Колу в ее прежнем статусе. Благодаря тому в городе, чуть ли не обезлюдившем, появились десятки чиновников. Те, кто служил в полицейской управе, казначействе, почтово-телеграфном отделении, больнице на шесть коек, двухклассном училище, при амбарах для хлеба и соли. И население Колы вскоре увеличилось чуть ли не в полтора раза.
Возникновение на Мурмане постоянных поселений, имеющих, ко всему прочему, хорошие причалы и склады, способствовало значительному росту числа русских промышленников, направлявшихся туда по весне для лова рыбы — преимущественно трески, боя тюленей, моржей, белых медведей. В свою очередь, такая сезонная миграция, составлявшая в среднем около трех тысяч человек, породила острейшую нужду в открытии регулярного сообщения между беломорскими городами и селами, где собственно проживали поморы, и северным побережьем Кольского полуострова. И для того в 1870 году было основано Общество Беломоро-Мурманского пароходства, взявшее на себя обязательство совершать двенадцать рейсов в промысловый сезон. Однако всего за три навигации все его небольшие, со слабыми машинами, старенькие суда, к тому же с плохо обученными командами и капитанами, не знакомыми с условиями плавания в тех водах, погибли одно за другим. Потому-то Общество, обанкротившись, прекратило в 1874 году существование.
Все же необходимость в регулярном морском сообщении на Севере оставалась столь насущной, что уже в следующем году, с весьма значительным финансовым участием государства, было образовано Товарищество Архангельско-Мурманского срочного пароходства. Две его линии охватывали Белое море, но третья связала губернский центр с норвежским портом Вардё. Поначалу на ней ходил изрядно потрепанный временем пароход «Онега». Он совершал за навигацию 13 каботажных рейсов. С марта — между Вардё через Екатерининскую гавань в Восточную Лицу, с июня до поздней осени — далее до Архангельска, заходя в восемь поселков. Позже Товарищество приобрело только что сошедшее со стапелей судно «Ломоносов» — 900 тонн водоизмещением и со скоростью 11 узлов. Оно позволило делать уже 27 рейсов, то есть каждую неделю, посещая по пути 18 поселков.
Только тем свою деятельность Товарищество не ограничивало. В Варангер-фьорде
Развивали промыслы не только русские, но и норвежцы. Пользовались, правда, тем, что не существовало общепризнанных международных соглашений, устанавливавших морские экономические зоны и границы территориальных вод (условно определявшихся с молчаливого согласия всех стран в 3 мили — дальность пушечного выстрела с берега). Потому-то норвежцы и полагали Баренцево море открытым для себя при рыбной ловле, бое зверя. Промышляли не только у берегов Новой Земли, у острова Колгуева, но даже в горле Белого моря.
4
Контр-адмирал Сиденснер далеко не случайно стал размышлять о вполне возможных боевых действиях за Полярным кругом. Строительство и открытие Александровска по времени совпало с настораживающими событиями: внезапно появившимся интересом к арктическим территориям таких стран, как Германия, еще не обретшая независимости Норвегия и пока только английская колония Канада. Точнее, к таким территориям, которые продолжали считаться «ничейными землями», но имели важное стратегическое значение. Прежде всего обладали месторождениями угля, благодаря чему могли служить естественно восполнявшимися базами топлива, либо лежали на наиболее оживленных морских коммуникациях.
Оба таких преимущества совмещал небольшой, менее 250 квадратных километров, остров Медвежий, расположенный на полпути между Нордкапом и Шпицбергеном, на становившейся с каждым годом все оживленнее трассе, связывающей Европу с Архангельском, устьями великих сибирских рек. Кроме того, именно на этом острове еще в 1868 году Норденшельд открыл значительные месторождения высококачественного угля. Но о том вспомнили лишь 30 лет спустя.
Некий Теодор Лернер, из крохотного прирейнского городка Линц, впервые появился в Арктике ранним летом 1897 года. Прибыл на Шпицберген и представлялся всем как журналист. Вместе с тем почему-то выступал и как руководитель научной экспедиции, прибывшей для изучения Айс-фьорда
14
. На следующий год, в начале июня, высадился на Медвежьем. Первым за всю историю острова установил заявочные столбы, охватив ими небольшой участок юго-восточного побережья, между Моржовой и Южной бухтами, и водрузил огромный щит с информирующей о том надписью: «Частное владение германских подданных Лернера и Рюдигера».
Ровно год спустя Т. Лернер появился на Медвежьем вновь. На этот раз в сопровождении трех вооруженных охранников. С их помощью застолбил громадную уже площадь — практически все известные тогда выходы залежей угля и поднял черно-бело-красный государственный флаг Германии.
Загодя, еще перед высадкой, Теодор Лернер направил в немецкие, норвежские и шведские газеты своеобразную по форме заявку. Объявил ею, что приступает к «эксплуатации острова, для чего будет развивать горную промышленность, заниматься рыболовством и боем морского зверя». Закончил же свое послание «граду и миру» так: «Данная промысловая заявка передана канцлеру Германской империи, а все права на землю, прибрежные воды, включая гавани, находятся под защитой Германии»
5
Не остался в стороне от попыток разрешить проблему, которая вдруг взволновала Оттаву и Копенгаген, Вашингтон и Кристианию, и Петербург. Только там избрали весьма сложный и долгий путь. Не стали и помышлять о правовом закреплении за Россией ее давних арктических владений — острова Колгуева, Новой Земли, Новосибирских островов, острова Врангеля либо каким-то юридическим актом, либо созданием на них постоянных научных станций, факторий, поселений, как то уже делали канадцы, норвежцы, датчане. Сосредоточили все внимание на исключительно экономическом аспекте. На создании регулярно действующего Северного морского пути, под которым тогда понимали трассу, доходившую из Европы только до устьев Оби и Енисея.
После открытия Сибирской железной дороги число плаваний в Карское море резко сократилось. Если в 1890–1899 годах к великим рекам прошло 27 судов, то за следующее десятилетие — только 8. Причиной тому стало введение в июне 1897 года департаментом торговли и мануфактуры министерства финансов весьма высоких ввозных пошлин, призванных оберечь интересы собственных производителей
30
.
Взамен С.Ю. Витте, остававшийся министром финансов, при поддержке контр-адмирала С.О. Макарова, главного инспектора морской артиллерии, и знаменитого химика Д.И. Менделеева решил сделать все, от него зависящее, лишь бы Россия наконец утвердилась на собственном и не таком уж отдаленном побережье в Арктике. Осуществить то, к чему настойчиво призывал уже не купец, капитан или промышленник, а довольно известный в научных кругах обеих столиц историк международных отношений К.А. Скальковский. В переломном для судеб Севера 1897 году в одной из своих работ он отмечал, что спорными в российско-шведско-норвежских отношениях остаются всего два вопроса — «один — о Шпицбергене, другой — о Карском море». И в связи с ними подчеркивал: «Для Норвегии имеет значение стремление России создать военный порт на Мурмане»
31
.
Анализируя далее возможные последствия последнего, Скальковский, отнюдь не стратег, писал: «К счастью, в Архангельске больше нет надобности. На Севере, на границе Норвегии, мы имеем никогда не замерзающие места, гораздо более удобные для устройства военно-морской станции. Если бы здесь устроить грозный военный порт, то, конечно, близость его к торговым портам Англии, Норвегии и Германии, а с другой стороны, возможность прийти к нему на помощь из Соединенных Штатов и Франции дали бы нашим военно-морским силам другое значение, чем какое имеют они, болтаясь в затертых со всех сторон водах Черного и Балтийского морей или находясь в другом полушарии в Восточном океане»
Наконец, обратившись к Карской проблеме — исходя из того, что норвежские рыбаки и зверобои полагали его открытым для всех, Скальковский разъяснял: «Рассматривая вопрос о средствах оградить северные воды, и в особенности Карское море, от хищнических набегов иностранных промышленников, нельзя было не обратить внимания на то обстоятельство, что Карское море имеет многие данные, чтоб считаться морем закрытым («маре клаузум»)… Со всех сторон окружено оно владениями Российского государства; проливы, ведущие в него, девять месяцев в году всегда заперты льдами и составляют непрерывное продолжение территории Российского государства»
