Межвоенное двадцатилетие… Термин этот давно устоялся, прочно вошел в словари историков и политологов. Определяется же он двумя датами: подписанием победителями в Первой мировой войне, странами Антанты 28 июня 1919 года в Версале мирного договора с побежденной Германией, только что ставшей республикой, — и нападением нацистской Германии 1 сентября 1939 года на Польщу, что послужило началом Второй мировой войны.

Но Версальский мир оказался на редкость хрупким, непрочным. В действительности продлился не два десятилетия, а всего одно. Во всяком случае, для Восточной Азии. Японию, практически не участвовавшую в войне, не удовлетворило приобретение бывших германских колоний — Каролинских, Марианских и Маршальских островов в Тихом океане, порта Цзяо-чжоу (Кяочао) на китайском Шандуньском полуострове. В ночь на 19 ноября 1931 года, воспользовавшись как предлогом взрывом полотна Южно-маньчжурской железной дороги (ЮМИД) под проходившим японским воинским эшелоном, Токио отдал приказ разоружить китайские гарнизоны во всех городах вдоль ЮМЖД и занять их. Лидер партии гоминьдан и глава национального — нанкинского правительства Китая Чан Кайши запретил диктатору Трех восточных провинций (Маньчжурии) маршалу Чжан Сюэляну оказывать какое бы то ни было сопротивление захватчикам, дабы взбежать расширения конфликта, перерастания его в войну. Однако японские вооруженные силы все же не ограничились лишь зоной ЮМЖД и оккупировали всю Маньчжурию. А 9 марта 1932 года объявили ее «независимым государством» Маньчжоу-Го, возглавляемым сыном последнее китайского императора Пу И.

Советско-японская граница, прежде практически морская, увеличилась почти вдвое — за счет появления весьма протяженного, от Владивостока чуть ли не до Читы, сухопутного участка. На нем почти сразу же разместилась мощная японская армейская группировка, генералы которой не скрывали своих агрессивных устремлений.

Но первыми расценили происшедшее как угрозу для СССР отнюдь не в Москве. Посланник США в Китае Джонсон сообщал 13 января 1932 года в государственный департамент: «Я все более и более убеждаюсь, что японские действия в Маньчжурии должны рассматриваться больше всего в свете русско-японских отношений, чем китайско-японских… Высшие военные власти Японии пришли к заключению, что для них имеется возможность действовать в Маньчжурии и продвинуть японскую границу дальше на запад в подготовке к столкновению с Советской Россией, которое они считают неизбежным».

Советское руководство, занятое нелегкими проблемами, связанными с индустриализацией, поначалу не захотело поверить в серьезность возникшей на Востоке угрозы и уповало на иное, безопасное для СССР развитие событий. Дело в том, что буквально накануне японской агрессии, 11 ноября 1931 года, в небольшом городе Жуйцин на юго-востоке Китая, открылся I Всекитайский съезд Советов. Он провозгласил образование Китайской советской республики, сформировал Совет народных комиссаров во главе с Мао Цзэдуном и Реввоенсовет, который возглавил Чжу Дэ. Советское правительство и руководство китайской компартии, узнав о событиях в Маньчжурии, тут же обратились к гоминьдану с предложением прекратить шедшую пять лет братоубийственную гражданскую войну и создать единый антияпонский фронт. Чан Кайши отклонил это предложение и бросил все имевшиеся в его распоряжение силы против советских районов. Однако те устояли, отразили нападение. Более того, 5 апреля 1932 года Китайская советская республика объявила Японии войну.

4 января 1934 года все центральные газеты Советского Союза опубликовали это интервью. А спустя три недели в Москве открылся XVII съезд ВКП(б). Открылся традиционным отчетным докладом Сталина о работе ЦК за истекшие три с половиной года. Тот же, в свою очередь, начался с неизменной для такого рода докладов характеристики международного положения. Но Сталин ни словом не обмолвился о самом главном, наиболее значимом: об уже предрешенном и единственно возможном повороте во внешней политике.

Скорее всего, Сталин расценил отсутствие какой-либо реакции на свои слова о вроде бы возможной «поддержке» Лиги Наций либо как полное непонимание смысла сказанного, либо как нежелание ортодоксальных кругов партии начинать дискуссию по этому поводу. И потому заговорил о более привычном для слушателей, о том, что от него ждали — о революционной ситуации. Правда, в отличие от оценок, данных 12-м пленумом ИККИ, отметил: революционный кризис только назревает, а чуть позже выразился еще более осторожно — он будет назревать. Затем, как то бывало уже не раз, напомнил об угрозе войны и пообещал делегатам: в случае нападения империалистических держав на СССР «отечество рабочего класса всех стран», его «многочисленные друзья… в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям».

[21]

Таким весьма прозрачным эвфемизмом продемонстрировал свою твердую веру в пролетарскую солидарность.

Вместе с тем, прозвучали в докладе и явно новые, необычные ноты. Говоря о росте фашизма, о его победе в Германии, Сталин многозначительно заметил: «Господствующие классы капиталистических стран старательно уничтожают или сводят на нет последние остатки парламентаризма и буржуазной демократии, которые могут быть использованы рабочим классом в его борьбе против угнетателей».

[22]

Впервые обозначил вполне возможную, с его точки зрения, альтернативу мировой революции. И даже не мирный путь компартий к власти, а лишь использование парламентов для защиты интересов трудящихся — то, что до сих пор большевиками и Коминтерном напрочь отвергалось как реформизм.

Затем, вернувшись вдруг к внутренним проблемам, Сталин перечислил по значимости то, на что СССР может рассчитывать в сложившейся международной обстановке. На первое место поставил экономическую и политическую мощь страны, только потом — поддержку трудящихся за рубежом. Но не ограничился учетом классовой солидарности, а тут же присоединил к ней не менее, судя по контексту, значимое — наличие стран, не заинтересованных в развязывании новой войны, имея в виду прежде всего Францию. На последнее же место поставил Красную армию, признав тем ее слабость, порожденную отсутствием современного вооружения, так как оборонную промышленность лишь предстояло создать — в ходе выполнения второго пятилетнего плана.

Судя по всему, действительно значимыми, даже решающими в конкретных условиях Сталин полагал усилия советской дипломатии, проводившей «кампанию за заключение пакта о ненападении». Объяснил такую оценку тем, что между Советским Союзом и некоторыми странами Запада — опять же Францией, а также и Польшей «нежелательные отношения начинают постепенно исчезать… Атмосфера, заряженная взаимным недоверием, начинает рассеиваться». И сделал отсюда логический вывод, вновь намекнув на близкий поворот внешнеполитического курса. «Если интересы СССР, — сказал Сталин, — требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это без колебаний».

За год перед тем в Австрии, так и не оправившейся от экономического кризиса, произошел государственный переворот. Канцлер Энгельберт Дольфус, лидер правящей христианско-социальной партии, в марте 1933 года распустил парламент, в апреле запретил Шуцбунд (Союз обороны) — военизированную социал-демократическую организацию, а в мае — компартию. В августе объявил о создании по сути реваншистского, антиверсальского по целям блока с Венгрией под эгидой фашистской Италии, а в начале 1934 года подготовил проект новой конституции, которая должна была превратить Австрию в авторитарное государство, корпоративные основы которого исключали существование каких-либо политических партий.

В ответ компартия 11 февраля призвала страну к всеобщей забастовке, а рабочих — к оружию. Вице-канцлер поспешил использовать это воззвание как неоспоримое подтверждение существования «марксистско-большевистского заговора» и ввел осадное положение, рабочие же, — и шуцбундовцы, и коммунисты, — начали возводить баррикады на улицах Вены, Линца, Брука и Граца. Однако их силы оказались слишком слабыми, чтобы оказать сопротивление армии, полиции, жандармерии, и вдобавок отрядам Хеймвера (Союза защиты родины) — военизированной христианско-социальной организации. Бои, унесшие жизни тысячи двухсот человек, продолжались всего четыре дня и закончились поражением повстанцев. Около одиннадцати тысяч их было арестовано, руководители боевых дружин К. Мюнихрайтер, Г. Вейсель, К. Валиш и некоторые другие казнены. Лидер австрийской социал-демократии и один из руководителей Социнтерна Отто Бауэр и командующий Шуцбундом Юлиус Дейч вынуждены были эмигрировать. Несколько сот шуцбундовцев с боями сумели пробиться в Чехословакию, где их интернировали.

Казалось, прямой долг большевиков требовать от ЦК ВКП(б), исполкома Коминтерна незамедлительно выступить в поддержку братьев по классу, первыми в Европе после 1923 года сделавшими попытку начать пролетарскую революцию. Однако никаких обращений, заявлений, воззваний, даже слов простой моральной поддержки так и не появилось. В СССР все ограничилось лишь публикацией никак не отражавших позицию советского руководства телеграмм ТАСС с обязательной ссылкой на телеграфные агентства Чехословакии, Швейцарии, даже Германии о развитии событий в Австрии. Правда, эти публикации размещались на первых полосах газет, да еще под подчеркнуто антифашистскими по смыслу «шапками» — «Бои между рабочими и фашистами в Австрии», «Вооруженная борьба австрийских рабочих против фашизма», «Рабочие Австрии героически продолжают вооруженную борьбу против фашизма», «Рабочие кварталы Вены в огне и крови».

Общим для всех без исключения материалов, опубликованных советской прессой в связи с боями в австрийских городах, стало сознательное, преднамеренное акцентирование внимания читателей на том, что выступление рабочих организовал Шуцбунд, а поражение было вызвано предательством вождей социал-демократии. Участие и роль коммунистов в боях сознательно замалчивалось.

Столь осторожно пройдя между Сциллой и Харибдой большой политики, узкое руководство СССР смогло вернуться к решению самой важной для себя задачи — подготовки партии и страны к радикальной смене курса. Но для того попыталось укрепить все еще весьма непрочное единство в ВКП(б), консолидировав наиболее активных членов ее. Постаралось сделать безусловными союзниками тех, кто в глубине души оставался сторонником давних лидеров: Троцкого, Зиновьева, Бухарина. Выразились же действия по единению в традиционных, вполне приемлемых для обеих сторон кадровых решениях. Назначениях подвергшихся ранее опале на такие посты, которые если и не возвращали во власть, то, безусловно, приближали к ней.

Тем временем советская дипломатия продолжала делать все возможное, дабы ускорить создание оборонительного Восточного пакта. Добивалась того, несмотря на негативные события в Европе. «Начальник государства» и «первый маршал» в первые годы независимости Польши, а теперь по должности всего лишь военный министр, но, как и прежде, — высший авторитет в стране, Юзеф Пилсудский всегда стремился проводить политику «качелей», попеременного сближения то с Берлином, то с Москвой. После подписания 25 июля 1932 года трехлетнего договора с Советским Союзом о ненападении Пилсудский счел своевременным и необходимым подписать 26 января 1934 года аналогичное в принципе соглашение, но уже сроком на десять лет, с Германией. Это соглашение предусматривало отказ двух стран от пересмотра границ и применения силы для разрешения территориальных споров, — прежде всего, наиболее острого из них, по проблеме Польского (Данцигского) коридора.

Предоставляя некоторые и, как оказалось, чисто иллюзорные гарантии Польше, это соглашение нанесло ощутимый удар по той системе коллективной безопасности, создания которой добивались Франция и СССР. Посетивший в феврале Москву министр иностранных дел Польши Юзеф Бек прямо заявил Литвинову, что «он не видит в настоящее время опасности со стороны Берлина или вообще опасности войны в Европе». В записи беседы, предназначенной узкому руководству, Литвинову пришлось констатировать: «Налицо, несомненно, серьезный поворот в ориентации политики Польши. Вряд ли Польша могла бы брезговать нашим сотрудничеством и в то же время отдаляться от Франции, не получив откуда-либо новых гарантий или обещания гарантий».

[53]

Не смог изменить позицию Пилсудского и Бека и визит в Варшаву в апреле 1934 года министра иностранных дел Франции Луи Барту.

Вскоре не менее тревожные сообщения стали поступать из Прибалтики. 12 марта премьер-министр Эстонии Карл Пяте совместно с героем войны за освобождение, ставшим военным министром Иоганном Лайдонером совершил государственный переворот. Для начала просто узурпировал всю власть в стране, а несколько позже «оформил» диктатуру роспуском государственного собрания (парламента), запретом деятельности всех партий кроме созданного для поддержки своего авторитарного режима Изамаалита (Отечественного союза).

Три месяца спустя схожий переворот произошел и в Латвии. Там 15 мая премьер-министр Карл Ульманис, опираясь на армию и ее главнокомандующего Балодиса, установил личную диктатуру, вскоре ликвидировав все демократические свободы. Он распустил сейм и политические партии.

Явно прогерманские настроения как Пятса, так и Ульманиса заставили Москву серьезно усомниться в возможности присоединения Эстонии и Латвии к Восточному пакту.