В последнее время мне часто приходится слышать и от журналистов, и от простых граждан вопрос: «Что же происходит с белорусско-российской интеграцией, не застопорилась ли она окончательно из-за позиции руководства Беларуси?» Есть ведь и такая позиция, что именно наша «несговорчивость» мешает процессу строительства Союзного государства.

Сразу хочу подчеркнуть тот факт, что

Беларусь не отказывается от всесторонней интеграции с Россией.

И не мы тормозим процессы единения. Нам совершенно не нужно и крайне невыгодно всякое их замораживание и свёртывание сотрудничества — ни с экономической, ни с политической точек зрения.

Единение с Россией — это исторический выбор белорусского народа и важнейший приоритет нашего государства,

а не конъюнктурная игра политиков. И мы не можем не считаться с позицией народа, которая четко была выражена на референдумах и Всебелорусских собраниях, а также на парламентских и президентских выборах.

Развал СССР, по своим разрушительным последствиям ставший величайшей геополитической катастрофой XX века, не только ликвидировал баланс сил в мировом сообществе, но и привнёс дестабилизацию в социально-политическую обстановку, в первую очередь на всем постсоветском пространстве. Межнациональные столкновения росли как на дрожжах — на почве агрессивного национализма и русофобии. Хмельной волной «суверенизации» стали искусно пользоваться те силы, которые стремились расчленить Россию, уничтожить её влияние в мире, сформировать вокруг неё «санитарный кордон».

Беларусь активно заманивали в эту авантюру щедрыми посулами благ и перспективами «свобод и демократии» по западному образцу.

Время от времени перебирая свой архив, я каждый раз задумывался: а стоит ли печатать свою переписку с Татьяной Михайловной Глушковой? Неестественный финал наших дружеских отношений, завершившихся к середине 90-х годов прошлого века полным разрывом, всякий раз мешал мне осуществить это намерение.

Но время идет, и в который раз перелистав эту «особую папку», я окончательно решил: письма надо печатать. Слишком много в этой эпистолярной драме блистательных прозрений и пророчеств с её стороны, глубоких и неожиданных оценок Пушкина и Гоголя, Блока и Белинского, Заболоцкого и Шагала. А если еще вспомнить размышления о Моцарте и Сальери, о Ницше и Константине Леонтьеве! А что уж говорить о беспощадных и точных характеристиках ещё живущих (или недавно живших) участников литературной распри 60–90-х годов, предавших родину вместе с её историей, с Пушкиным, с русской поэзией, сменивших и кожу и душу. Как никто другой во внешне благополучные времена она, подобно Кассандре, прозревала их низменное будущее.

Но надо быть справедливым: в то же время её письма изобилуют утомительными бытовыми подробностями текущей литературной жизни, язвительными и часто несправедливыми оценками и приговорами в отношении друзей и соратников. Насколько точна и проницательна была она, когда писала о врагах России, настолько же слепо и желчно было её перо, когда Глушкова размышляла о писателях-патриотах. И эта закономерность — жестокий урок всем нам. Любая спорная мысль, любая оговорка, любое сомнение каждого из нас, противоречащее её взглядам, вызывали у неё не просто обиду, но неистовый гнев. Особенно эта черта ее натуры обнажилась к концу жизни, когда Глушкова с восхитительным высокомерием поставила себя среди бывших единомышленников в положение изгоя и не жалела ни чувств, ни слов, чтобы заклеймить их.

Поистине она писала о них не чернилами, а, по её собственным словам, соком «черных роз Гефсиманского сада». Там, где нет любви — нет полной истины.

Становясь на эти трагические котурны, она застывала в своей гордыне, чувствуя себя единственной хранительницей моцартианства в русской литературе, ну, в крайнем случае, наследницей ахматовской судьбы, и это убеждение давало темную силу её неправедному гневу:

Как выяснилось на первом — и последнем в её жизни — допросе, белокурая Герта с детства бредила небом и смогла-таки пронестись над землёй не на ведьминой метле, а на вполне научно обоснованных «юнкерсах» и «мессершмиттах».

Мы, русские дети, называли «юнкерсы» «лаптежниками» за то, что колёса этих машин были «обуты» в обтекаемые железные козырьки — «лапти», а не убирались под брюхо самолёта, как у «мессеров» или наших «ястребков». …Стоп, а может — «лапотники»? Вот уже и не вспомню, как точнее: столько лет прошло… А Герта, оказывается, была чуть ли не диковинным исключением для всех «люфтваффе» — военно-воздушных сил германского рейха, коими командовал до самого скончания «тысячелетнего» фашистского царства толстый, мордатый летун Герман Геринг. Он, помимо прочих проявлений жизнелюбия (этакий немецкий Гаргантюа!), был большой «ходок» по дамской части. Может быть, этим и объясняется отчасти, что за всю войну немцы не создали ни одной эскадрильи своих «валькирий» или «ночных ведьм»? Не желали подвергать риску будущих производительниц «белокурых бестий»? Наверное.

Но Герта, красавица Герта, стопроцентная арийка, двадцати трёх лет, сумела пробиться в чисто мужское авиационное содружество и стала летать наравне с мужиками. В экипаже и в одиночку, разведчиком, и бомбометателем или «охотником» за живыми целями.

И пришёл ясный октябрьский день 1941 года, когда наши с ней судьбы едва не скрестились, что грозило мне и сёстрам моим безжалостной гибелью. Едва-едва, если бы не мама.