Рось квадратная, изначальная

Зайцев Сергей Григорьевич

Завгородний Борис Александрович

Отказная гонка – уникальное явление, возможное только в одном-единственном мире. Но герои этой книги даже не подозревают, в каком фантастическом мире они живут – ведь он привычен им с детства, а сравнивать не с чем. И уж тем более не ведают, в какое невероятное приключение втянет их судьба…

Книга 1

Рось квадратная, изначальная

Глава первая,

в которой в очередной раз подтверждается старая истина – пить надо меньше

Наконец-то до трактира добрался, ядрёна вошь, как раз под самый вечер! Все ноги ж за день оттоптал! Ладно, глянем, что тут и как…

По углам просторного зала, столов на двадцать, весело коптят горючкой жестяные светильники, освещая многолюдное сборище. Народу – яблоку упасть негде, шум, хохот, крик, гул голосов вьётся под потолком, словно дым от костра в ветреную погоду. Кого здесь только нет – торгаши и ремесленники с местного кона, работники Станции, балабойники, жители окрестных весей, приехавшие кто за покупками на кон, а кто и просто так, поразвлечься, да и просто разные путешественники (мало ли по каким делам люди шляются из домена в домен?) – всем достались удобное местечко и добрая чарка браги.

Авось, и мне что обломится?

Ага, за дальним от входа угловым столом, что справа, где о чём-то беседуют трое славов, по всем признакам – коренных жителей домена Рось, – ещё свободно одно место…

Ну-ка, приглядимся к ним, спокойные ли люди, не обидят ли старика, ежели подсесть?

Глава вторая,

в которой друг бросает друга

Выжига спрыгнул с передка остановившейся телеги, прошёл назад и в нерешительном раздумье остановился возле спящего другана. Остальные торгаши с Рось-домена, с которыми вместе отмечали удачный день в трактире на Станции, давно уехали вперёд, горланя песни не хуже обожравшихся валериановым корнем кошар, и сейчас, судя по едва доносившимся нестройным воплям, пересекали или уже пересекли Раздрай-Мост над Бездоньем. Выжига специально подгадал ехать последним, чтобы без лишних вопросов сделать то, что предложил ему коварный двоюродный братец.

Стояла ясная ночь, небосвод был густо усыпан яркими глазастыми звёздами, и дорога, стыдливо прикрывшая бока редким лесом, отлично просматривалась в обе стороны на три-четыре десятка шагов. Всхрапнувший за спиной конь заставил Выжигу вздрогнуть. Тяжко вздохнув, словно не он, а конь принял за него это решение, торгаш ухватил спящего под руки, стащил его с телеги и отволок в неглубокий овражек, усыпанный опавшей хвоей. Да там и оставил, прислонив спиной к смолистому стволу низкорослой сосёнки, торчащей из оврага, как свеча из плошки. Постоял немного, с мимолётным сожалением глядя на туго набитый бабками кошель, подвешенный к поясу бессильно склонившего голову Благуши, но махнул рукой. Он не ворюга. Он и так получает фору, которую другану трудно будет покрыть. Лихого зверья здесь не водится, местность населённая, так что ничего с ним до рассвета не станется и потревожить его здесь никто не потревожит, что вполне могло случиться в трактире. Тот же Обормот, например, в обязанности коего входит присматривать за припозднившимися чужаками с других доменов, мог разбудить Благушу раньше времени. Ведь насильственный сон, вызванный сонником, уже через пару часов обычно переходит в естественный, хотя дурь в голове сохраняется ещё долго. Продрал бы глаза Благуша, сообразил бы, что к чему, и… и за Милку состязаться пришлось бы честно.

Раздражённо выругавшись вполголоса, Выжига виновато отвёл взгляд от спящего Благуши, выглядевшего сейчас абсолютно беспомощным, беззащитным. Эх, судьбина его нелёгкая… Любовь, безрассудная любовь, проклятая любовь толкала его на этот шаг, хоть и разрешённый правилами Невестина дня, но в общем-то шаг подлый. Кто же после такого друганом твоим останется?

Огорчённо крякнув, Выжига вернулся к телеге, забрался на передок и, подобрав вожжи, с силой хлестнул гнедую пару коняг по гладким бокам, вымещая раздражение на ни в чём не повинных животинах. Отдохнув за день на кону, те бодро тронулись с места, и колёса ворчливо заскрипели, тревожа ночную тишину.

Теперь оставалось сделать не так много – проверить смещение лично, так как домены могли с равной вероятностью как смениться, так и не смениться. А то получится, что он, Выжига, отправится в долгий путь, а Благуша прочухается до вечера и вернётся обратно в Рось-домен, Раздрай перейти – невелика задача. Да и телегу нужно было перегнать на свою сторону, в родную весь, Светлую Горилку, не оставлять же своё и напарника добро в чужом домене за здорово живёшь!

Глава третья,

в которой Выжига продолжает подличать

По ту сторону Раздрай-Моста, или, по-простому – Раздрая, как и уговаривались, Выжигу поджидал Скалец, нервически вышагивая взад-вперёд перед ожидальней – небольшой деревянной беседкой, предназначенной для самых нетерпеливых, кому позарез надо было попасть в чужой домен сразу после смещения и потому вынужденных ожидать возле Раздрая. В этот час скамья ожидальни пустовала, время близилось к полуночи, и весь честной народ давно уже почивал на мягких перинах, что обоим заговорщикам только было на руку. Чем меньше свидетелей, тем лучше. Стражники же, перегораживавшие проход через Бездонье от неимущих бездельников по обе стороны Раздрая, были не в счёт – их эти дела не касались.

Тем не менее Скалец заметно нервничал.

«Благодетель хренов, – с неожиданно накатившей злостью подумал Выжига, прикладываясь кнутом поочерёдно к обеим конячьим задницам, чтоб бежали резвее. – Небось, гадает, плут, не передумал ли он, Выжига. Да за столь гнилую помощь и морду набить бы не мешало… И набью, – мрачно сдвинул брови торгаш. – Ежели всё зазря окажется, то непременно набью. – Приметив наконец Выжигу, Скалец встрепенулся и заторопился навстречу, но дальше заставы, конечно, не попёрся. – И не холодно же засранцу круглый год в одной рубахе щеголять! Чтоб лучше было видно в ночи, что ли, когда свиданки девицам назначает? За это, кстати, девицы его тоже любят – за удаль показную, а за смазливую внешность ими же Скалец прозван был Красавчиком. Ну что за человек! Куда ни плюнь – везде гнильца. И ведь двоюродным братцем приходится! Удавил бы такого братца…

И этих дармоедов тоже, пёсий хвост, – неприязненно подумал Выжига при взгляде на стражников, охранявших Раздрай. Он привычно бросил одному из мостовиков-мангов, заступившему было дорогу с алебардой наперевес, положенные пять бабок, и тот отвалил в сторону, разрешая проезд, а коняги ступили на мост. – Понарасставили с обеих сторон Раздрая бездельников с алебардами, и плати непременно и тем, и другим, как же, каждая застава ведь свой домен представляет. Хорошо ещё, что при проезде в одну сторону только одной стороне и платишь, за въезд…»

«Удавил бы», – повторил про себя Выжига понравившуюся мысль. По настроению он сейчас готов был передавить половину народа обоих доменов, соседствующих вместе последние минуты, хотя до сих пор не отличался особо крутым нравом. По крайней мере, он так считал. Бывало, правда, по пьяной лавочке пол-веси разгонял коромыслом по домам, но то ведь дело совсем другое, сейчас-то он был тверёзый, как родниковая водица.

Глава четвёртая,

в которой ещё ничего не подозревающему Благуше снится сон

Снилась ему Милка.

Она снилась ему каждую ночь всю последнюю декаду, и каждый раз это выглядело одинаково. Как обычно, Благуша видел тот момент, когда уже пролез сквозь дыру в плетне и, хоронясь среди густо разросшихся кустов малины, старается незаметно подобраться к окну дома Милки, чтобы застать любимую врасплох и сорвать заслуженный поцелуй: была промеж них такая незатейливая, но щекочущая нервы забава. И надо было подобраться так, чтоб не зашуршал ни единый листочек, не треснула самая тонкая веточка… Вот и знакомое окно с резными наличниками, уже совсем близко, занавесочки с затейливой вышивкой лениво полощутся на ветру… А вот уже видна прелестная головка ненаглядной девицы, склонившейся над прялкой посреди комнаты, и отчётливо просматривается каждая чёрточка любимого лица…

Уцепившись за подоконник и затаив дыхание, Благуша начал выпрямляться…

И наткнулся на насмешливый и озорной взгляд Милки, непостижимым образом оказавшейся возле самого окна с большой глиняной кружкой в руках. Молча протянув руку, девица накренила кружку над его головой, и не успел Благуша отпрянуть, как прямо в лицо плеснула тугая струя… неожиданно горячей и вонючей жидкости.

Охнув, Благуша попятился в кусты, отплёвываясь и пытаясь протереть глаза рукавом. От удивления на него нашёл какой-то столбняк. В первый раз сон сошёл с накатанной колеи и обломал ему сладкий поцелуй.

Глава пятая,

в которой незадачливый жених берётся за дело

Не веря своим глазам, Благуша стоял на Краю, глядя на ту сторону широко раскинувшейся пропасти. А там, под ясным утренним светом Небесного Зерцала простирался снежный домен, сменивший его родной, лесной. От белизны снега ломило в глазах, а в лицо через затянутую густым туманом пасть Бездонья бросало ледяные порывы ветра. И куда теперь унесло его родной домен, только Смотрящему было известно, Великому и Двуликому Олдю.

Проморгал Благуша свою полночь, хоть и не по своей вине. Впрочем, сам он тоже был хорош, раз позволил себя так объегорить. «Эх, Выжига, Выжига, – горько думал Благуша, – что ж ты наделал? Усыпил и бросил меня здесь, в чужом домене, а сам, верно, остался в родном, к Милке поближе. На такую низость пошёл, друган, чего-чего, а такого я от тебя не ожидал, никак не ожидал…»

Думалось тяжело. После сонного зелья завсегда так думается, особливо после браги, разбавленной этим зельем. Из двух возможных вариантов: сидеть возле Моста и ждать появления своего домена или отмахать целых сто переходов до столичного храмовника, чтобы точно узнать, где он сейчас находится, и вернуться уже целенаправленно, отмахав ещё столько же, – Благуше подходил только второй. Ведь ежели просто сидеть и ждать, то, конечно, может и повезти: вдруг родной домен вернётся уже на следующий день? Но можно просидеть и декаду, монаду и даже больше, а дома родного так и не увидать. В общем, в путь, и как можно быстрее. Бабки в количестве девяти полных матрёшек, удачно заработанные на вчерашнем кону торговлей строевым лесом, у него имелись (спасибо засранцу Выжиге, хоть бабки оставил), и шансы успеть за три дня до храмовника и обратно тоже были неплохие. Эх, бабки, бабки… Сердце кровью обливается, когда подумаешь, что так бездарно, не в барыш, а в гольный убыток тратить приходится, да что поделаешь. Бабки – дело наживное, а Милка… Милку он отдать Выжиге не мог. Лучше уж сразу в Бездонье с головой, ежели, конечно, пустит его в себя Бездонье, или на рельсы, под колёса Махины, ежели, конечно же, та не остановится, как завсегда делает перед людьми, чтобы, не дай Олдь, не задавить…

Благуша со стоном тряхнул головой, в который раз стараясь прогнать муть – в голове после сонника по-прежнему изрядно шумело, – и бегло осмотрелся, ни на чём не задерживая внимания. Суета кона была привычна чуть ли не сызмальства, чего он тут не видел. Толчея – она в любом домене толчея. Мостовые стражники распорядительно покрикивали на снующие туда и обратно по Раздраю гружёные телеги, не забывая собирать пошлину, деловито и напористо лаялись торгаши, заключая друг с другом сделки, – в распоряжении у них был всего день, за который надо было успеть сделать многое. Никогда ведь заранее не знаешь, когда какие домены встретятся завтра, чтобы обменяться товарами через Бездонье. И узкоглазые низкорослые нанки с Нега-домена, жёлтые и худющие, кожа да кости, вечно с ног до головы закутанные в замурзанные ведмежьи меха, до хрипоты собачились со столь же низкорослыми, но крепкими и куда более опрятными мангами домена Простор, совершая обмен и выгодную торговлю. В снежный домен уходили строевой лес, мёд, кедровые орехи, ещё вчера приобретённые в Роси, уходили с хорошей наценкой, а также целебные травы, зерно, фрукты и овощи с самого Простора, горюч-камень с горных доменов, да и прочая полезная мелочь в весьма немелких количествах. А обратно везли зимний мех различных зверей, которых отродясь не водилось в вечном лете-осени Простора, да ископаемый долголёд, расфасованный в деревянные бочонки, кадки, берестяные короба (последние – самые лучшие для получения свежего вкуса водицы), а то и просто грубо вырубленные глыбы, укрытые плотными шкурами, не пропускающими света.

Долголёд… Да, долголёд ему понадобится, в горле уже сейчас стоял знатный сушняк.

Книга 2

Тайны проклятого домена

Глава первая,

в которой Благуша, мечтая о будущих приключениях, никак не связывает их с будущими неприятностями

– Дядь, а дядь, а не ты ли Благушей будешь?

Торгаш устало перевёл взгляд на чумазую пацанячью рожицу, возникшую возле его прилавка, от края до края заваленного разнообразным товаром. Собственно, ввиду малого росточка вопрошавшего только эта рожица и была из-за прилавка видна. Тёмные узкие глазёнки маленького манга, лет семи, весело блестели, ожидая ответа.

Суета кона была привычна Благуше чуть ли не сызмальства, но к концу напряжённого трудового дня, когда изрядно притомилось не только тело, но и без перерыва работавший весь день язык, ему было не до шуток. Сейчас опять начнётся – «помогите, люди добрые, кто чем не шутит…»

– Ну я, пострел, – нехотя отозвался слав. – Чего надобно-то, оторви и выбрось?

– Ага, а матюгальник-то правильный, – обрадовался пацанёнок. – Ты и есть! Слышь, дядь? Тебе знакомая привет передаёт и просит сегодня к вечеру быть в трактире «Левые бабки», что находится в веси Утренние Слёзы! Понял, дядь?

Глава вторая,

где выясняется, что мир тесен и пути-дорожки часто пересекаются

Как всегда, на кону было шумно.

В поисках гостинцев для своих домашних стражник-раздрайник Обормот бродил по рядам, разглядывая товар и попутно здравкаясь со знакомыми, а в голове всё вертелась забавная, но назойливая песенка, давеча слышанная в станционном трактире в исполнении известного романсера Фасо Бурчалкина, ныне посетившего их места:

Песенка Обормоту нравилась и задорностью своей, и разумной постановкой вопроса. Действительно, где ж это было видано, чтобы очаг вертели вокруг жаркого? Вот только этот прилипчивый куплет насиловал голову уже битых три часа, и Обормот, не в силах от него избавиться, готов был даже возненавидеть не только эту песенку, но и её исполнителя.

Впрочем, расхаживать по рядам это обстоятельство ему ничуть не мешало.

Глава третья,

в которой коса как ни уворачивалась, а нашла на камень

– Нет, девица, и не упрашивай, – негромко, но решительно ответил Безумный Проповедник, уставившись на Минуту исподлобья слегка выпученными глазами. – Не знамо мне то, о чём ты просишь. А что по пьянке гуторил… так чего по пьянке, скатертью дорога, не нагуторишь, чего не насочинякаешь, когда язык с башкой не ладит и поперёд неё поспеть торопится!

Минута тихо вздохнула и посмотрела в окно трактира, рядом с которым стоял столик, приютивший их с Проповедником. «Как же быстро летит время, – подумала она. – Только что за окном был день, и вот уже ночь прижала тёмные мягкие ладони к стеклу с той стороны, отгородив мир от света Небесного Зерцала». От стойки трактирщика, под стать её настроению, тянулась вдумчивая песня, исполняемая худым белобрысым славом, являвшимся не кем иным, как известнейшим бродячим бардом Вохой Василиском. Оседлав табуретку, заезжая знаменитость под мелодичные звуки балабойки красиво выводила сочным баритоном:

Шикарная одёжка барда – штанцы и рубаха из дорогого синего плиса с широкими красными лампасами по швам прямо-таки громогласно заявляла о его благополучии, но завистливых взглядов окружающих это не вызывало – честно заработал, чего там говорить. Мало у кого такой чудный голос имелся, как у Вохи:

Глава четвёртая,

в которой никак нельзя обойтись без многих старых знакомых

В эту самую минуту дверь трактира с треском распахнулась и…

Вообще то не с треском, а вполне нормально распахнулась дверь, и в трактир друг за дружкой, вполне чинно, потянулись странного вида крайны – все, как один, в добротных серых армяках, рыжеусые, но с бритыми головами и с саблями на поясах. Благуша, хотя и сидел правым боком к двери, всё равно увидел их первым, так как Минуте взгляд застила широкая грудь Проповедника. И уже не спускал с них взгляда, чувствуя, как в душе поднимается тревога. Что-то знакомое было во всей этой ватаге… Что-то знакомое…

А вместе с этой группой в зал вплыла задорная частушка, исполняемая басом под балабойку одним из лысяков:

Этот куплет зарубил песню Вохи прямо влёт, как топор курицу, и бард снова озадаченно умолк, нервно тренькнув напоследок струной, а Обормот, на что уж душевный был человек, начал потихоньку приходить в ярость – опять послушать другана не дали.

Глава пятая,

отчаянная, в которой наши герои приближаются к тайне Безумного проповедника примерно с той же скоростью, с какой их преследуют бандюки

Драпали, понятное дело, со всех ног – по тёмному, безлюдному в столь поздний час яблоневому саду, что тянулся за трактиром до самого Бездонья. Впереди, задавая небывало отчаянный для таких седых лет темп, зайцем петлял меж деревьев Безумный Проповедник, края его долгополого серого армяка трепыхались и хлопали по ногам в ночной тишине, словно крылья неведомой птицы Сразу за ним не отставали Благуша с Минутой, а следом, высоко вскидывая ноги в мягких яловых сапогах, азартно нёсся Воха Василиск, силясь разглядеть что-либо в темноте вытаращенными от напряжения глазами.

«Как некстати», – озабоченно подумала на бегу Минута о Вохе. Только барда им для полного счастья и не хватало. Собственно, ничего такого она против него не имела, но лишний свидетель дедовой тайны ей был не надобен. А вдруг дед снова заартачится? И отшивать как-то неловко – можно сказать, из-за них же бард и пострадал, даже балабойкой любимой пожертвовал! Как же тут прогонишь, разве что совести совсем нет… А надо бы ему бежать в саму весь и будить стражу в караулке, да поднимать жителей против наглых бандюков, чтобы те на своей шкуре узнали, почему весь эта называется Утренние Слёзы, но… попробуй тут объяснить. Не время и не место для объяснений.

Мешок с нехитрыми припасами, который она заранее собрала в дорогу для предполагаемого путешествия, тяжко оттягивал ей плечо. А дед впереди чесал – хоть бы что, хотя его сидор был на взгляд раза в три больше. Сразу видно, что давно привык дед в скитаниях всё своё носить с собой, так что и не в тягость ему, да и здоровенный сам, дед-то, не ей чета. Тут Благуша, словно услышав её мысли, подхватил котомку за ремень и перекинул на своё плечо.

Минута и не думала сопротивляться. Зато как же ей сразу стало легко поспевать вместе со всеми! И как она была благодарна славу! «Но мог бы и раньше догадаться», – совершенно по-женски – невпопад – тут же подумала она. Впрочем, видно было, что с непривычки Благуша тоже уже запыхался от бега – на кону, понятное дело, ему разве что малолетних спиралей гонять приходилось, да и то редко, где уж тут привычку иметь?

Они и дальше мчались бы молча, ежели бы у Вохи Василиска, бежавшего порожняком, но сопевшего и топавшего почему-то громче всех, первым-то язык и не развязался: