Бар был небольшой, сугубо местный, убого обставленный, но достаточно чистый, приютившийся на самых задворках рабочего района.

Прихлебывая пиво, я огляделся. Клиенты являли собой примерно ту же мешанину, какую за последнюю неделю я наблюдал каждый вечер: дюжие представители рабочего класса со сталелитейных заводов, собравшиеся для дружеского общения в субботний вечерок. Несколько конторских служащих, их жены или подруги, плюс россыпь одиночек, потерявших надежду или питающих ее и в большинстве смахивающих на клинических неудачников. А еще приезжие, остановившиеся в небольших придорожных гостиницах: вероятно, коммивояжеры, привыкшие проводить свободное время в подобных заведениях.

Как, впрочем, и я сам. Во всяком случае, последние дни. А по профессии я меньше всего коммивояжер.

Я отхлебнул еще пива и поморщился. В зале оглушающе разило запахом этого особо скверного сорта в сочетании с ароматами более крепких напитков, которыми ублажались те, кто пришел сюда не ради общения. Густой сигаретный дым, висящий в воздухе, звяканье стекла и общий гул разговоров, время от времени заглушаемый требованием обслужить или взрывом хохота.

До того типично для Америки середины двадцатого века, что иногда мне начинало мерещиться, будто я на киносъемках, и вот-вот из-за трельяжа с папоротниками в горшках выйдет режиссер с прической «мохок» и завопит: «Стоп!»