Жарким июльским днем на дороге, ведущей из Кенигсберга в Ливонию, показались двое верховых. Ни одеждой, ни манерой поведения они не выделялись из множества других путников, странствующих по просторам Орденской Пруссии.

Небогатое, но добротно сшитое платье, грубовато сработанная сбруя и мечи в ножнах без украшений придавали им вид мелкопоместных рыцарей, направлявшихся ко двору своего сюзерена.

Но гордая осанка обоих могла служить предметом зависти для большинства окрестных нобилей, в условиях долгого мира утративших былую ловкость и отрастивших пивные животы. Взоры же путников, как и их речи, свидетельствовали об остром и подвижном складе ума.

Волосы одного из молодых людей и бородка, украшавшая его тонкое лицо, отливали медью, другой юноша, белокурый, с холодными светлыми глазами, был гладко выбрит и острижен по Орденской манере.

Появись два таких красавца при дворе какого-нибудь Властителя, к ним наверняка было бы приковано внимание всех местных дам. Но, похоже, отнюдь не любовные мысли занимали разум путников.

Привстав на стременах, Дмитрий Бутурлин окинул взором окрестности. Сухая ковыльная степь, раскинувшаяся на многие версты вокруг, дышала зноем и отчуждением.

Казалось, человеческое существо было лишним в этом мире выгоревшей травы и растрескавшейся глины, полосы коей напоминали о том, что весной здесь журчали ручьи.

Жаркое солнце иссушило источники воды, и вместе с ней из степи ушла жизнь. Лишь не нуждающиеся во влаге насекомые торжествовали победу над сушью, наполняя заросли ковыля однообразным стрекотанием.

Дмитрий не в первый раз взбирался на холмы в надежде увидеть с них подобие человеческого жилья или стана. Но все было тщетно. На необъятной равнине он был единственным мыслящим существом, посмевшим бросить вызов Великой Степи…

…По весне, когда зажили раны боярина, Великий Князь Иван дал ему новую службу. С недавних пор южные пределы Московского Княжества стал тревожить набегами хан Валибей, снискавший славу дерзкого и безжалостного воителя.

С юных лет супруга Польского Государя Яна Альбрехта, Ядвига, заслуженно слыла красавицей. Природа наделила ее гордым взором и статью, достойными Королевы, безупречными чертами лица и молочной белизной кожи, еще более дивной оттого, что глаза и волосы Владычицы были темными.

С возрастом, красота Ядвиги стала блекнуть, но ни увядание молодости, ни груз державных забот не нарушили ее царственной осанки и не погасили во взгляде огня, заставлявшего, как и прежде, трепетать сердца заезжих менестрелей.

Не только внешность Королевы привлекала к ней внимание окружающих. Ядвига была от природы любознательна и легко постигала науки, коим в те времена обучали девушек из знатных семей.

В державных делах она разбиралась не хуже своего супруга, а клубки придворных интриг распутывала с искусством, которому завидовал сам глава Королевской Канцелярии, Князь Сапега.

Посему, отправляясь в поход против турок, Ян Альбрехт был уверен, что оставляет Королевство в надежных руках. Знал он, что жена не подведет его и в другом важном деле, порученном ей Польским Властелином перед отъездом на юг.

По улицам портового города Данцига шел, прихрамывая, долговязый, худой человек. Внешность его, если не считать высокого роста, была вполне заурядна.

Горбоносое лицо путника, с запавшими щеками и обрамленное рыжей бородой, без усов, вряд ли кто-нибудь решился бы назвать красивым.

Не украшали его также плешь на макушке и настороженный взгляд глубоко посаженных, серых глаз.

Добротная, неброская одежда, теплый бурый плащ, и высокие башмаки выдавали в путнике скандинава, однако едва ли могли поведать о его роде занятий. Так мог одеваться датский ремесленник, мореход или купец, каких тогда немало приезжало по делам в Данциг, и встречные прохожие равнодушно проходили мимо, не задерживая на нем взгляда.

Похоже, это устраивало датчанина, во всяком случае, он вел себя, как человек, не желающий привлекать к себе внимание других.

— Господи, жара-то какая! — всплеснула руками Королевна Эльжбета. — Никогда бы не подумала, что буду скучать по зимним холодам!

— Зимой ты точно так же будешь тосковать по летнему зною, — улыбнулась в ответ Эвелина, — приободрись! В Италии ныне, должно быть, еще жарче!

— В Италии с моря дует свежий ветер, а здесь душно, как в пекле, прости меня, Господи!

Лето и впрямь выдалось засушливым и жарким, и от зноя нельзя было спастись даже в тени. Но ни зной, ни июльская духота не убавили у польско-литовской знати желания посещать Монарший Двор.

Со всех концов Унии к Краковскому Замку тянулись вереницы карет, украшенных гербами вельможных семейств. Сам замок не мог принять всех желающих засвидетельствовать почтение Королеве и Наследнику Престола, посему большая часть гостей останавливалась в гостиницах Кракова.

За свою жизнь старый поляк Матвей, содержавший харчевню у дороги, повидал самых разных посетителей. Об одних он вспоминал с теплотой, о других — вовсе не желал говорить.

Кто только не распахивал дверей его заведения! Воины и купцы, крестьяне, везущие на ярмарку продукты своего хозяйства, заезжие искатели приключений и разного рода прощелыги, рыскавшие вдоль дорог в поисках заработка и добычи.

К каждой категории путников у Матвея был свой подход. С теми, кто заказывал много еды и хорошо платил, он был предупредителен и вежлив, к тем же, кто, отобедав в харчевне, вместо денег доставал из ножен меч, трактирщик не ведал жалости.

Двое его взрослых сыновей, Ясь и Винцек, в совершенстве владели искусством боя на дубинах и без труда вправляли мозги всякому зарвавшемуся наглецу.

Близость к пограничной крепости Кременец давала Матвею немало преимуществ перед прочими содержателями подобных заведений. Здесь часто утоляли голод воины, направляющиеся в замок или выезжающие из него. Разбойничьи же шайки, боясь встреч с ратниками каштеляна Прибыслава, обходили харчевню стороной.

— Что за законы такие властвуют на землях Унии? — огорченно промолвил Газда, глядя вслед отчаянно удирающему зайцу. — Отчего иноземцам, проезжающим по польским дорогам, запрещено носить лук? Да будь он при мне, мы бы мигом устроили себе пир с зайчатиной!

— Видимо, Король заботится о том, чтобы гости державы не могли пускать стрелы в его подданных! — пожал плечами Бутурлин. — Иного объяснения сему запрету я не вижу…

— Можно помыслить, что, если мне встретится в пути какой-нибудь наглец, я не посеку его саблей! — возмущенно фыркнул казак. — Клинком даже вернее сразить можно!

— Ты хоть при поляках воздержись от подобных речей! — улыбнулся Дмитрий. — А то накличешь беду!

— Да не накличу я… — поморщился Газда. — Только из-за сих глупых законов придется нам всю дорогу давиться сухомяткой! Хорошо хоть, что я колбаску загодя добыл! Не желаешь отведать?

Зигфрид фон Хоэнклингер терпеть не мог, когда в его замыслы вклинивались непредвиденные обстоятельства. Но еще больше он не любил головотяпства подчиненных, по причине коего срывались его тщательно продуманные планы.

Посему нетрудно представить ярость, охватившую рыцаря после известия о побеге пленницы из-под носа Филина и Пырятина.

Первым желанием тевтонца было изрубить осрамившихся горе-вояк на куски, дабы остальным татям, ставшим под его команду, впредь неповадно было вмешивать в дела службы личную похоть.

Но Зигфрид, с присущим ему хладнокровием, преодолел желание учинить расправу над негодяями. Едва ли казнь двух растяп могла бы что-нибудь изменить в сознании прочих наемников, не отделяющих войну от грабежей и насилия.

А вот две пары рук, способных управляться с оружием, были отнюдь не лишними в грядущей битве. Взвесив аргументы «за» и «против» казни, Слуга Ордена ограничился тем, что отходил провинившихся татей древком копья и выслал вместе с десятком их собратьев на поиски беглянки.

Весь день Ванда брела по лесу, пытаясь спастись от преследующих ее татей. Она двигалась вслед за солнцем, с востока на запад, в единственном направлении, кое ей верно указывал путь небесного светила.

Девушка мнила, что рано или поздно лес закончится, и она выйдет к людскому жилью. Однако до исхода дня ей так и не удалось достичь границ чащобы.

Солнце уже касалось верхушек деревьев, а юную шляхтянку по-прежнему обступали густые заросли, в надвигающихся сумерках казавшиеся непроходимыми. Страшное напряжение дня спало, и она ощутила себя смертельно уставшей и одинокой.

С заходом солнца девушке окончательно стало ясно, что она заблудилась. Отыскать дорогу в ночном лесу не представлялось возможным, а израненные о камни и сучья ноги болели так, словно она ступала по пылающим углям.

Ванде оставалось лишь одно: дождаться рассвета. Пока совсем не стемнело, она отыскала место для ночлега. Им оказалась яма под корнями вывороченного бурей дерева. Обросшая по краям зарослями папоротника, она была почти незаметна для посторонних глаз.

В жизни Эвелины не раз случалось, что вполне безобидный по содержанию сон, оборачивался кошмаром. Теперь нечто подобное происходило с ней наяву.

Когда отряд Рароха, спасшего их с Ольгердом от разбойников, подъезжал к Самборскому Острогу, княжна думала, что все страшное в ее жизни осталось позади.

Но надежды ее обманули. Благородный спаситель оказался не тем, за кого себя выдавал. Подъехав к воротам замка, рыцарь потребовал впустить в крепость его отряд, якобы посланный Воеводе Королем в помощь против лесных татей.

Ни Кшиштофа, ни его юного помощника в замке не оказалось, стражник же, оставленный за главного, не смог отказать в крове благородному рыцарю, рядом с коим на коне восседала сама княжна Корибут.

Он велел немедленно отворить перед вельможными гостями ворота, и отряд Рароха, бряцая оружием, въехал на замковое подворье. То, что произошло после, показалось Эвелине дурным сном.