К.Зелинский

Литература и человек будущего

Представление человека о себе в будущем - это условие нашего существования. Проецирование будущего есть часть незнания человеком самого себя. Это признак наличия, цели, целенаправленной организации. У наиболее высокоразвитых существ, каким является человек, умственное моделирование (научное или художественное) тех целей, каких предстоит достичь, является одним из важнейших видов человеческой жизнедеятельности. Это моделирование будущего социально окрашено... Вот почему не все плоды подобного моделирования годятся людям разных борющихся классов, воодушевляемых различными целями. Но сам механизм проецирования или даже моделирования целей будущего носит общечеловеческий характер. Стремление представить себе завтрашний день в видеопластической форме присуще было философам и древности, и средневековья, и христианским вероучителям, и русским революционным демократам (напомню известный сон Веры Павловны в романе Чернышевского "Что делать?"), и Толстому, и Достоевскому, и Горькому, так же как раньше Шекспиру и Гёте. Остроумно выразился по этому поводу Оскар Уайльд в статье "Душа человека при социалистическом строе": "...не стоит и смотреть на карту, раз на ней не обозначена Утопия, ибо это та страна, на берега которой всегда высаживается человечество. А высадившись, оно начинает осматриваться по сторонам и, увидя лучшую страну, снова поднимает паруса. Осуществление утопий и есть Прогресс". Представления о будущем человеческом обществе и о самом будущем человеке рассматривались и рассматриваются во множестве произведений на сотнях языках и в самых различных жанрах: философских трактатах, научных исследованиях, художественных и художественно-фантастических произведениях, литературно-критических эссе и т. д. Один Герберт Уэллс написал около ста книг, предметом которых является заглядывание в будущее и изображение его. Обсуждение проблемы будущего человека происходит также в самых разных аспектах: а) с точки зрения того, каким будет сам человек, круг его интересов, поведения, характер труда, его мораль; б) с точки зрения представления об устройстве будущего общества; в) развития экономики; г) развития точной науки и техники; д) в космическом общении человека с существами иных миров или путешествия на иные миры; е) в аспекте резкого изменения умственных и эмоциональных нагрузок в виду крайнего ускорения исторического процесса (усложнение противоречий, умножение автоматов, населения, изменение характера управления и т. д.). Все эти проблемы следует рассмотреть еще под одним углом зрения, а именно - под углом изменения содержания самих понятий что такое хорошо, что такое плохо. Несомненно, что люди будут по-иному представлять себе, что такое свобода и что такое несвобода, что такое наслаждение и что такое страдание. Мы проецируем в будущее лишь наши сегодняшние представления и ощущения на этот счет. Но не может быть сомнения в том, что будет меняться и физиологическая природа человека под действием новых условий и новых нагрузок - социальных и технических, в которые он будет поставлен. Это будет происходить не скоро, но и не так медленно, чтобы этого нельзя было заметить. Если социальные мечты о всеобщем равенстве и свободном творческом труде в условиях одинакового материального обеспечения, если эти мечты, соответствующие естественным потребностям человека, более или менее одинаковы со времен утопий Платона или Ямбулоса, то взаимоотношения человека и "второй природы" (по выражению Горького), вся техническая цивилизация во многих отношениях трудно представимы. Мы не знаем, какая психологическая и физиологическая нагрузка ждет человека завтра (если под "завтра" иметь в виду, например, тысячу лет). Наука и техника развиваются с революционной, стремительной быстротой. Они сами по себе превратились в могущественную силу. И уже сегодня создан ряд приборов и человек поставлен в такие условия (например, в космонавтике, в реактивной авиации, в обращении с электронными приборами, с ядерной плазмой), какие намного опережают физические возможности человека, сложившиеся в основном около полумиллиона лет тому назад. Сама звуковая речь человека (а человечество говорит сегодня примерно на двух с половиной тысячах языках) сложилась в эпоху верхнего палеолита (то есть около двухсот тысяч лет тому назад). Громадное возрастание объема информации, которой обмениваются люди, да еще при существующих многочисленных языковых барьерах, - все это тоже уже создает определенную напряженность в человеческом общении. Трудность представляет ознакомление не только с художественной, но и специальной научной литературой, издание которой по всем разделам увеличивается в геометрической прогрессии. Наконец, одной из специфических трудностей в развитии науки является ломка наглядности наших физических представлений. Переход от классической физики, связанной с именами Галилея и Ньютона, к физике микромира, связанной с именами Эйнштейна, Планка и Бора, предполагает принципиальный отказ от той наглядности, какая коренится в нашей физиологической природе. Не только космонавты и летчики реактивных самолетов физически ощутили на себе громадные перегрузки, предъявленные физиологии человека современной техникой. Психически мы все находимся под впечатлением гигантских перегрузок, предъявляемых нам современной цивилизацией в разных ее направлениях. Осмыслить эти диспропорции между устаревшей физиологией человека и второй природой, которую он сам себе создал, стремясь удовлетворить свои потребности, - не так просто. И мы не можем предсказать, а тем более смоделировать перспективы будущего в этом направлении - будут ли смягчаться эти диспропорции, будет ли техника приспосабливаться к прежним физиологическим и психическим возможностям человека или, наоборот, будут ли физиология, представления и наши рефлексы видоизменяться, приспосабливаясь к новым условиям. Например, есть люди, которые считают, что в будущем человек вполне естественно и наглядно будет представлять себе единство волны и частицы, энергии и массы (что сегодня наглядно представить невозможно). Есть авторы фантастических романов, которые считают, что и в будущем объединение в наглядных представлениях вышеназванных аспектов материи абсолютно невозможно. "Человек должен круто подниматься вверх или идти вниз, - так пишет Уэллс в своем романе "Разум у своего предела", - и все шансы как будто за то, что он пойдет вниз, к гибели. Если же он поднимется, то ему нужно будет приспосабливаться до такой степени, что он должен потерять облик человека. Обыкновенный человек находится у предела своих сил". Как вопрос о будущем человечества трактуется в современной советской и зарубежной литературе? Хочу здесь подчеркнуть, что этот вопрос не является отвлеченным и тем более вопросом одного жанра научно-фантастических произведений. Эта проблема стоит в центре идеологической борьбы между новым и старым, между социализмом и капитализмом. И понятно почему. Это предмет практической борьбы классов за завтрашний день. В. И. Ленин писал в своей работе "Три источника и три составных части марксизма", что гениальность Маркса состоит в том, что он дал научный ответ на вопросы, которые поставили создатели утопий прошлого. Сегодня новая Программа КПСС, принятая XXII съездом, дает уже практический ответ, который на протяжении многих веков ставила передовая мысль человечества, стремясь заглянуть в наше завтра. Сегодня борьба за будущий мир и будущего человека-это и борьба за сегодняшнего человека, за самосознание сотен миллионов людей. Завтра приблизилось к сегодня и вошло в сегодняшний день. В этом смысле любопытны слова английского романиста Олдоса Хаксли, автора нескольких романов, посвященных как раз обсуждению человеческой природы ("Обезьяна и сущность", "Прекрасный новый мир" и др.). В предисловии к последнему роману, изображающему некий праздничный Батлинский лагерь (видимо, в Голливуде), Хаксли цитирует Ник. Бердяева - довольно известного за рубежом русского белоэмигранта, религиозного философа: "Утопии оказываются гораздо более выполнимыми, чем мы предполагали раньше. Теперь мы находимся лицом к лицу с вопросом также жгучим, но в совершенно ином плане: как можем мы избегнуть их фактического осуществления?.. Утопии могут быть реализованы. Жизнь идет к Утопии. И возможно, что начинается новый век, в который интеллигенция и образованные классы будут мечтать о методах, как избежать Утопии, о возвращении к обществу неутопическому, менее совершенному..." Верно замечает А. Мортон, что в прежние времена буржуазия смотрела с верой вперед, и Утопия была тем, что лучшие ее представители, способные смотреть дальше узких классовых интересов и отождествлять прогресс буржуазии с прогрессом всего человечества, видели его в конце пути. Это видение вселяло надежды, хотя и не всегда давало полное удовлетворение; если даже некоторые утописты и видели, что обеты буржуазной революции не соблюдаются, они были уверены, что достаточно дать хороший совет или небольшой толчок - и все пойдет хорошо (1). Итак, перед нами, если устранить промежуточные звенья, такая картина: один английский писатель предлагает не смотреть на карту, на которой не изображена Утопия, то есть страна будущего. Другой английский писатель советует не глядеть на карту, на которой, наоборот, изображена Утопия. В прежние времена в религиозных учениях будущее изображалось двумя красками: розовой - это рай, и черной - это ад. Теперь набор красок увеличился, кроме розовой и черной, которые остались, прибавился зеленый - цвет надежды, голубой - безмятежности, и красный - как цвет победы революционных сил человечества. И. Сельвинский не без остроумия сказал в своей поэме "Челюскиниана", что полное собрание всех наших надежд - это и есть коммунизм. Прежде чем дать социологическую характеристику современных представлений о будущем человеке и человечестве, попробуем разобраться по существу в некоторых мечтаниях о нем. Конечно, как было сказано, всякие мечтания представляют собой отталкивание от существующих условий, в которых находится сам мечтатель. Как справедливо писал Монтень, мы редко остаемся внутри себя. В сторону будущего нас гонят страх, желания, надежды. Они нас часто лишают чувства и сознания того, что есть, чтобы занимать тем, что будет даже тогда, когда нас не будет. Но если эти мечты не переступают границы нашей собственной жизни, мы называем их мечтами о счастье. Г. Флобер заметил, что ожидание большого счастья - это большое препятствие для нас. Неловко как-то перед людьми говорить о том, что ты счастлив. О счастье можно иногда только прошептать кому-либо на ухо. Оно длится мгновение, как всякая полнота изменчивого бытия. И мы его инстинктивно переносим на завтрашний день. Недаром Пушкин говорил: "На свете счастья нет, но есть покой и воля". И эти строки будут нам понятны, если мы вспомним и другие строки из этого же стихотворения: "Давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальнюю трудов и чистых нег". Обитель трудов - вот утопический приют счастья по Пушкину! Или вот картина пушкинской утопии:

...Иная, лучшая потребна мне свобода: Зависеть от властей, зависеть от народа Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. Вот счастье! вот права...

Лермонтов рисует несколько иную картину счастья в идеальных условиях, в которые может быть поставлен человек. Правда, этот идеал тоже противоречив. И покой и тревога. И воодушевление трудом и борьбой. И пребывание в состоянии индийской нирваны, итальянского дольче фарниенте. Мцыри говорит стерегущему его монаху, что "Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог". А стихотворение "Выхожу один я на дорогу...", как известно, заканчивается картиной совсем другого рода: "Я ищу свободы и покоя!", "Я б хотел забыться и заснуть!",