День драконов

Земляной Андрей

Для того, кто воюет почти всю свою жизнь, не существует понятия «грязная работа». Он прошел Ад и Рай. И единственная мера суда – это его честь. Не ради прихоти. Ради жизни. Своей и чужой.

Теперь он Палач огромной звездной империи. Но политика еще более грязная игра, чем война. А предательства он не прощает…

Пролог

Я брел по бесконечному коридору боли. Брел без мыслей и, в общем, без эмоций. От нее нельзя было уйти – ни в себя, ни еще глубже. Она растворяла сознание, дробя его на кусочки, а потом раскалывая их на еще более мелкие. Я тонул и подыхал, теряя личность, как теряет воду бурдюк, пропоротый нерадивым слугой. На одной чаше весов был я, на другой боль, и она перевешивала меня. Я брел по битому стеклу, натыкался слепыми пальцами на раскаленные стены и зазубренную сталь, падал в озера жидкого газа и становился добычей стаи голодных волков.

Все люди, которых я когда-то заставил страдать, корчили мне гнусные рожи и заходились радостным хохотом, участвуя в коллективной пытке. Наверное, мне должно было их бояться. Но страшно не было. Было просто противно. Даже сейчас я бы прикончил любого из них просто потому, что в основном это были подонки. Вместо страха я ощущал только ненависть.

Сам того не замечая, я вскипал черной волной ярости, которая вставала во мне, как встает волна цунами, выходя на берег.

Я никогда не знал, что за источник питает мою силу. Но, видимо, он был и здесь. Потому что ухмыляющиеся рожи вдруг исчезли начисто, сметенные ударившей из меня плетью бешенства. А я, обретя возможность двигаться, стал метаться в пожиравшем меня пространстве, собирая распыленные частички своей личности и восстанавливая то, что еще было возможно, и даже то, чего не хотелось. Сейчас мне была дорога каждая, даже самая омерзительная, черта моего характера.

Я собрал воедино все, что удалось, и замер. А дальше? Боль никуда не делась… Просто установился некий баланс. Устойчивое равновесие, которое, как известно, может длиться вечно.

1

Одинокая скала, источенный временем свидетель давнего путешествия льдов, пронзала лазоревый купол неба. Уже очень много лет она была пуста. Ее изъеденное расселинами и трещинами тело не населяли любопытные пестроглазые катойха и величавые фрегаты бескрайнего леса, длиннокрылые лессайсо. Трудно было найти среди этого зеленого моря, кишевшего всякой живностью, относительно спокойный кусок пространства, куда не заползали бы ни каменные змеи, ни ящерицы акканхо, так любящие нежное птичье мясо. Насекомые, что расплодились теперь в бесчисленных трещинах скалы, не привлекали птиц. Ведь даже болтливый негеш, чья безудержная жадность и прожорливость стала притчей, облетал ее черный палец далеко стороной.

Птицы, звери, все, кто имел хоть каплю мозгов для выработки инстинкта самосохранения, обходили и облетали страшную скалу сотой дорогой. И все потому, что теперь тут жил этир. Просто старый, дряхлый этир, шальным ураганом занесенный в эти места лет сто назад. Полуразумный птицеящер сидел на самой вершине, устало прикрыв огромные глаза от яркого солнца и спрятав голову в тень собственного тела.

Доведись кому увидеть этира со стороны, он подумал бы, наверное, что это густо поросший мхом кусок скалы. Потом пригляделся и принял бы его за изваяние страшного крылатого бога, сработанное давно вымершим племенем. А больше и не успел бы ничего подумать. Две с половиной тонны могучих мышц и брони разили со скоростью черной молнии.

А этир хотел есть. Задранный накануне лесной кабан уже давно был переварен вместе с густой и жесткой, словно проволочная щетка, шерстью и огромными, толщиной в руку взрослого охотника, бивнями. Птицеящер сидел на прохладном ветерке и лениво дремал, собираясь вечером сделать налет на разведанный недавно выводок одичавших крингов. Предчувствие вкуса сладкого мяса заставляло его довольно жмуриться и расслабленно, словно потягиваясь, топорщить когтистые плечи.

Странный, знакомый запах внезапно вывел его из состояния полусна. Вкусное свежее мясо лежало совсем рядом и издавало упоительный, чуть горьковатый, горячий аромат. Так пахли туши, которые когда-то он и его сородичи сбрасывали в кипящую от вулканического тепла реку, а потом вылавливали. Это было настоящее лакомство, которое он не хотел и не мог упустить.