Примерно в три часа дня зазвонил телефон внутренней связи. Я снял трубку.

За двадцать минут до этого все аппараты, включая правительственную связь и междугороднюю ВЧ, кроме прямого городского, были выведены на приемную: по просьбе одного зарубежного издания я отвечал на вопросы о событиях, связанных с ГКЧП. Поэтому и попросил секретаря со мной не соединять.

Вопросы были не из легких.

Наша дача была в поселке «Успенское»— в том самом, где произошло знаменитое падение Ельцина с моста в реку. Темная история, не проясненная до сих пор.

Существует несколько версий о том, как Ельцин оказался в воде. В конце июня 1997 года ко всему сказанному и написанному прибавилось еще одно свидетельство. Бывший начальник Службы безопасности российского президента генерал-лейтенант Коржаков, уволенный Ельциным со службы в 1996 году, в интервью английской газете «Гардиан» поведал, что Ельцин бросился с моста не в реку, как считалось прежде, а в пруд, пытаясь покончить жизнь самоубийством. Так это или нет — трудно сказать, хотя, несомненно, недавний ельцинский телохранитель один из немногих, кто был допущен к святая святым кремлевского двора.

Однако вернемся к двадцать третьему августа 1991 года.

Дачный поселок ЦК КПСС «Успенское» недалеко от Москвы, всего в тридцати километрах по Рублевскому шоссе. Сначала Барвиха, потом Усово, а там и «Успенка». Голубой деревянный домик нам выделили в апреле 1991 года по личному распоряжению тогдашнего управляющего делами ЦК Николая Ефимовича Кручины.

Поселок ухоженный, чистый, утопающий в зелени. Директор, знакомя меня с местом отдыха, перечислил именитых дачников. Секретари ЦК Фалин и Медведев, заведующие отделами Дегтярев, Скиба, Власов, советники, помощники и референты президента СССР Пряхин, Гусенков, Остроумов. Знакомые имена!

В понедельник, двадцать шестого августа, я проснулся в своей квартире на Малой Филевской, как всегда, в семь утра. Вскочил с постели — и вспомнил, что спешить некуда. На работу идти не надо. Это не укладывалось в голове. Здания ЦК опечатаны. В них никого не пропускают. Правда, вроде разрешат в один из дней забрать личные вещи, оставшиеся в кабинетах.

И точно— разрешили. Нашему отделу выпало прийти за вещами через неделю, в субботу. Время — с двенадцати до двух.

С вещами я подвергся тщательному контролю. Двойному. Сначала на выходе из шестого подъезда. Потом — на выходе со двора. Проверяли каждый листок бумаги, особенно если он отпечатан на машинке. А у меня рукописи книг, дневниковые записи, заготовки на отдельных листках. Молодые курсанты школы милиции с короткоствольными автоматами ничего в этом не смыслят. При слове «архив» настораживаются, изымают все, что им представляется подозрительным. Архив ЦК, в их понимании, это три странички текста, отпечатанные на машинке, притом большими буквами, где сказана вся правда, которую прятали от народа.

Кстати, забегая вперед, скажу, что это распространенное заблуждение. У большинства людей примитивное, упрощенное представление об архивах ЦК. В начале октября в подземном переходе на Пушкинской площади меня остановил плутоватого вида гражданин и полушепотом спросил:

— Архив Кручины не желаете приобрести? Очень •дешево стоит — всего пятьдесят рублей. Ксерокс. Но с оригинала. Уверяю вас...

Пресса донимала меня расспросами о самоубийствах Ахромеева, Кручины и Пуго. Всех троих я знал хорошо, неоднократно организовывал их встречи с журналистами, вел пресс-конференции в гостинице «Октябрьская».

С маршалом Ахромеевым последний раз встречался в июне 1991 года, накануне 30-летия начала Великой Отечественной войны. Беседа проходила в комнате для почетных гостей пресс-центра. Сергей Федорович прибыл в точно условленное время вместе с адъютантом и лечащим врачом. От предложенного кофе, чая, а также прохладительных напитков отказался, сделав выразительный кивок в сторону врача— не разрешает, неладно с желудком.

До начала пресс-конференции оставалось минут двадцать, и Сергея Федоровича потянуло на воспоми-нания. Он знал, что я родом из Белоруссии. Длительное время маршал служил в моих родных местах. После войны командовал полком, дивизией, корпусом, армией. Подолгу жил в Бресте, Бобруйске, Барановичах, Борисове, Минске. С теплотой и нежностью вспоминал маршал годы юности, пролетевшие на белорусской земле.

Стенограмма полуторачасовой встречи с советскими и иностранными журналистами передо мной. Сорок страниц машинописного текста. Снова и снова вчитываюсь в строки, пытаясь найти ответы на мучающие не только прессу, но и меня лично вопросы, в чем причина нелепой смерти 68-летнего Маршала Советского Союза, советника президента СССР? Подробности гибели ужасны. Он повесился в Кремле, в своем служебном кабинете в субботу, двадцать четвертого августа, около десяти часов утра. Обнаружили его только вечером, примерно в десять часов. То есть в петле он пробыл около двенадцати часов.

По Москве поползли слухи: замешан в путче. Если покончил самоубийством член ГКЧП Пуго, значит, причастен к попытке государственного переворота и повесившийся Ахромеев. Удивительна логика мышления обывателей!

Девятого сентября мне домой позвонила моя секретарша и передала, что все мы должны явиться в пятый подъезд, в такую-то комнату, где нам выдадут под расписку какие-то важные документы. Какие — она не знает. Посыпались звонки от коллег. Многие увидели в этом доброе предзнаменование: если вызывают, значит, мы нужны своему начальству. Опять же — вот и комнаты выделили в пятом подъезде. Может, еще не все потеряно? Может, что-то изменилось в лучшую для нас сторону?

На Старой площади я увидел много знакомых лиц. Некоторые уже возвращались из пятого подъезда. По их хмурому, растерянному облику можно было понять, что надежды не оправдались. Причина вызова была грустной. Все работники аппарата ЦК КПСС получили письменные уведомления на отличной мелованной бумаге с грифом «Коммунистическая партия Советского Союза. Центральный Комитет» об увольнении.

Получил такой документ и я. Документ в своем роде уникальный, пожалуй, единственный за всю почти столетнюю историю партии. Он заслуживает того, чтобы его процитировать:

«Уведомление об увольнении по сокращению штатов. В соответствии с постановлением Секретариата ЦК КПСС от 6 сентября 1991 года №Ст-38-11 г. т. (далее следовали фамилия, имя и отчество, вписанные рукой) 9 сентября 1991 г. предупрежден о том, что по истечении двух месяцев он (она) подлежит увольнению по сокращению штатов (пункт 1 статьи 33 КЗоТ РСФСР).

В течение этого времени работник может уволиться по собственному желанию, в связи с переводом на другое предприятие, в учреждение, организацию (статьи 31 и 29 пункт 5 КЗоТ РСФСР) и по другим основаниям, предусмотренным трудовым законодательством.

Сколько раз, приехав в очередной раз домой после блужданий по городу, обессиленно садился в кресло и обреченно думал: что делать? Куда подаваться? В такой тупиковой ситуации никогда прежде бывать не приходилось. В моих услугах больше не нуждаются. Моя же секретарша вручила мне уведомление об этом.

Случившееся, конечно же, потрясло. Хотя, если откровенно, большой неожиданностью это не было. Я уже говорил, что присутствовал на заседаниях Политбюро и Секретариата более года. Уровень обсуждения вопросов знаю не по рассказам. Уверен: рано или поздно это все равно бы случилось. Другое дело, каким путем. Наверняка — постепенно, плавно. ГКЧП ускорил развязку. Если бы не путч, сколько бы продержался ЦК? Поговаривали, что после XXIX съезда центральный аппарат сократили бы процентов на семьдесят. Здания, построенные не на партийные средства, отдали бы городу или российскому правительству. Так и сосуществовали бы мирно, по-соседски. Не ломали бы судьбы, не было бы этих ужасных самоубийств.

История не приемлет сослагательного наклонения: если бы да кабы. Реальность такова, что шок у моих коллег был сильнейший. Они были просто раздавлены. Нужно большое мужество, чтобы пережить все это. Что касается меня, то я всегда, при любых обстоятельствах чувствую себя журналистом. А это значит — пишу историю современности. Творят-то ее другие.

Вот только вопрос: нравственно ли обнародовать материал, порой весьма уникальный, которым я располагаю? Не будет ли это похоже на поведение журналистки из еженедельника «Союз» в кабинете и в комнате отдыха Кручины? Хотя все зависит от того, как преподнести этот материал. К тому же архивы ЦК переданы в государственные хранилища. К ним открыт широкий доступ, они стали объектом исследования большого круга политологов, историков, публицистов, писателей. Сведения, ранее считавшиеся секретными и совершенно секретными, выплескиваются на массового читателя.

Поэтому на законных юридических и моральных основаниях можно считать себя свободным от обязательств по отношению к прежнему работодателю. Его попросту больше не существует. Нет и правопреемника.

Двадцатого августа с утра на меня обрушился шквал телефонных звонков от иностранных и многих советских журналистов. Язвительно интересовались: кто из руководства ЦК уже навестил заболевшего в Крыму генсека? Особенно усердствовали наши самые молодые и нетерпеливые издания: «Независимая газета», «Куранты», «Коммерсантъ». Атаковали и другие телефоны пресс-центра. Бедные девушки не знали, что отвечать. На другом конце провода недоумевали: почему молчит ЦК, почему молчит его пресс-служба? Что я мог ответить своим девчатам? Они-то, конечно, люди опытные, все понимали.

Пресс-конференция, прошедшая на исходе третьего дня путча, когда стало ясно, что выступление провалилось, вызвала резко критическую реакцию в большинстве газет. Критиковали за неуклюжесть ответов, за недосказанность и расплывчатость оценок. А ведь тогда еще не было известно о знаменитой секретной шифротелеграмме из ЦК КПСС, о том, что через несколько часов будет арестован член Политбюро и секретарь ЦК Олег Шенин. Не знаю, как бы выпутывались из этой щекотливой ситуации пришедшие на встречу с журналистами люди со Старой площади.

О поступлении шифровки в первый же день путча раньше других, кажется, заявил Назарбаев. Вот ее содержание.

«Секретно. Первым секретарям ЦК компартий союзных республик, рескомов, крайкомов, обкомов партии. В связи с введением чрезвычайного положения примите меры по участию коммунистов в содействии Государственному Комитету по Чрезвычайному Положению в СССР. О пленуме ЦК и других мероприятиях сообщим дополнительно. № 116/Ц. Секретариат ЦК КПСС.

То, что произошло в Крыму, называют загадкой века. Многие мри коллеги еще двадцать первого августа роняли интригующие фразы о том, что тайна Фороса, пожалуй, самая жгучая из всех тайн нашего бывшего генсека, которых у него, кстати, немало.

— Никогда не поверю, что Михаил Сергеевич плохо разбирался в людях и что поэтому вокруг него оказалось столько нечестных работников,— горячо убеждал меня сорокапятилетний доктор истории, консультант гуманитарного отдела, раскованно и независимо мысливший человек. — Послушай, ведь Горбачев в течение десятков лет лично отбирал и приближал их к себе. Это же преданнейшие ему люди, можно сказать, его тени. Вспомни, сколько Горбачев приложил усилий на сессии Верховного Совета в 1990 году, чтобы протащить Янаева на пост вице-президента. А Болдин? Ты не меньше меня знаешь, что он самый близкий Горбачеву человек. Помощник с 1981 года, когда Горбачев еще был секретарем ЦК по сельскому хозяйству. Болдин мог заходить к шефу в любое время суток как самое доверенное лицо. А Лукьянов? Дружат сорок лет, со студенческой скамьи. Если Лукьянов действительно идеолог ГКЧП, то тогда Горбачев— его начальник отдела кадров!

Историк-консультант разошелся. Он и раньше не отличался сдержанностью, выделяясь среди сослуживцев прямотой и эмоциональностью оценок. Эти качества импонировали мне. Я любил общаться с ним и раньше. Разговоры обогащали, расширяли видение темы.

Его коллега— в противовес ему— прожженный аппаратчик. Немногословный, занудливый, буквоед.

— Почему Москва полна слухов о причастности Горбачева к путчу? Думаете, западные радиоголоса виноваты? Да полно вам! Вспомните пресс-конференцию по возвращении в Москву. Согласитесь, его рассказ о трех днях, которые потрясли страну, страдает неточностью и размытостью. Что значат невзначай оброненные слова: «Всего, что я знаю, я вам не скажу никогда»? Кому предназначалась эта фраза? Что имел в виду Янаев, когда, выступая девятнадцатого августа перед представителями автономных республик, заявил: «Горбачев в курсе событий. Он присоединится к нам позже»?

Впервые за всю историю существования КПСС ее аппарат, потеряв былое могущество, резко высказывался о своем Генеральном секретаре. Доставалось и другим руководителям партии. Следует отметить, что особой любви между генсеком и аппаратом партии не было и раньше. Горбачев только однажды встретился с ответственными работниками ЦК, и то эта встреча носила случайный характер. В ней участвовали в основном работники отдела оргпартработы да несколько завов и их замов из других ведущих отделов. Если мне память не изменяет, случилось это в 1986 году.

Горбачеву, очевидно, было известно, как к нему относится аппарат ЦК. В последнее время его критиковали открыто и безбоязненно даже на партийных собраниях, не говоря уже о кулуарных разговорах. То, что он бросил партию, не занимается вплотную ее делами, звучало и на пленумах ЦК. Открытий здесь никаких нет, достаточно ознакомиться с опубликованными стенограммами. Дисциплинированный аппарат прозревал медленно, но верно. Двадцать третьего августа уже последний референт осознавал, в какой безысходной, тупиковой ситуации оказались прежде всего они, кадровые работники партии, какую игру вел все эти годы с партией ее Генеральный секретарь.

Обманутые аппаратчики предъявляли серьезные обвинения. Именно генсек является главным путчистом, утверждали они, только он растянул свой путч на шесть лет. Вспомним его внешне безобидные действия по обновлению состава ЦК, поддержанные ничего не подозревавшими партаппаратчиками. Сначала полная замена прежнего' состава Политбюро и Секретариата, затем триста заявлений членов ЦК об уходе на пенсию.

А избавление от убежденных партийцев под видом реорганизации и сокращения наполовину (!) аппарата ЦК КПСС и региональных партийных комитетов, прошедшее в конце 1988 — начале 1989 годов?

Сравнивая, как вели заседания Секретариата Дзасохов и Шенин, сразу скажу, что Дзасохов пытался исходить из той новой роли, которая отводилась КПСС после отмены шестой статьи Конституции СССР. Александру Сергеевичу все более-менее удавалось. Может быть, потому, что на практической партийной работе он пробыл недолго и над ним не висел груз прежних представлений. Другим членам Секретариата, которые длительное время руководили обкомами, это давалось труднее. Не был здесь исключением и Олег Семенович. Ведь он привык решать все. А тут предлагаются какие-то странные формулировки: просить коммунистов, работающих, к примеру, в Министерстве культуры, обратить внимание на то-то и то-то. Непривычно.

Первое заседание Секретариата, которое вел Шенин в отсутствие Ивашко, состоялось седьмого августа 1991 года. Как всегда, за день до заседания, из общего отдела принесли материалы к повестке дня. Вопросы, которые предполагалось рассмотреть, удивили своей технологичной направленностью. О тревожном положении дел в энергетике. Об обеспечении политики ценового паритета между сельским хозяйством и другими отраслями экономики страны. Третий еще куда ни шло — о направлениях работы КПСС с ветеранскими организациями. Я недоумевал: какое отношение имеют к ЦК первые два вопроса? Они должны рассматриваться в Кабинете министров, а не в ЦК КПСС.

Мое волнение объяснялось предчувствием сложности отражения того, что произойдет на Секретариате, в сообщении для печати, подготовка которого вменялась в мои обязанности. Чутье не обмануло меня. Перейдя из своего шестого подъезда в первый по внутреннему коридору, на четвертом этаже возле кабинета Шенина столкнулся с одним из его помощников.

— Хорошо, что я вас встретил,— обрадованно сказал он. — Набирал ваш номер, но вы уже, наверное, вышли. Вы, конечно, обратили внимание, на характер вопросов, вынесенных на Секретариат? Давайте условимся так: при всей их кажущейся технологичности это политические вопросы. С этих позиций следует исходить при подготовке сообщения в печать. Делайте упор на политические аспекты проблем. Поняли?

— Да. У меня вот только вопрос: на заседание приглашена большая группа крупных хозяйственных деятелей. Министры, даже заместитель главы Кабинета министров Рябев, по-моему, есть. Наверняка они будут выступать. Их называть в сообщении?