Ведьмы слетались на шабаш. Спортивные купе с рыком парковались на Дворцовой площади. Лимузины верховных волшебников, лакированные как свежевыкрашенные гробы, чинно занимали места под факелом негасимого огня у монумента Неизвестной колдунье.

Осенью 200… года Всемирная лига колдунов начала войну на русском фронте. В первую ночь сентября великий белый волшебник Гендальфус Тампльдор выступил на шабаше с историческим докладом об успешном начале вторжения. Над островом Лох-Хоррог, где ещё в девятом веке возвысился таинственный замок Мерлина, багровыми сполохами расцвела иллюминация.

В это время в тысячах километров к востоку, в облачном небе над Западной Двиной тяжёлый аэробус пересёк границу воздушного пространства России. Спустя полтора часа самолёт получил разрешение на посадку в московском аэропорту «Шереметьево-2». На содрогнувшуюся русскую землю спустился худенький, почти хрупкий, темноволосый юноша с ослепительной улыбкой кинозвезды и чёрным взглядом наёмного убийцы.

Его имя Лео Рябиновский — один из лучших выпускников академии Мерлина. Его направили в Москву с необычным и важным заданием. Для Лео это была всего лишь стажировка — по профилирующему курсу наступательной магии. Однако руководство Лиги осознавало, что Лео — не просто ведун-боевик. Не просто мальчике волшебной палочкой. Лига вкладывала в мальчика деньги. Нынешней осенью ему было суждено стать самым популярным юношей на телеэкране, русским Гарри Поттером.

Именно Лео был призван пробить брешь в так называемой русской защите, над взломом которой Лига колдунов безуспешно билась без малого одиннадцать веков.

У русских есть поразительные дни в самом начале осени, когда солнце перестало быть знойным, и вся сила его проявляется в такой необычайной ясности, что множеством золотых нитей точно пронизывает город, лучики прыгают по лужам, и блескучие тучи солнечных мошек роятся по стенам, ступеням, в арках проходных дворов и даже по граниту строгих ведомственных храмин. На просвет этого ясно-синего неба рябиновые гроздья Тайницкого сада полыхают так, что кремлёвские звёзды кажутся едва тлеющими.

В природе царствуют гладиолусы, эти непременные цветы маленьких торжественных школьников, а в воздухе господствует звонкая медь — в голосах повзрослевших за лето учеников, в колоколах Христа Спасителя, Иоанна Лествичника, Мартина Исповедника, где служат молебны к началу учебного года, в смешном дребезге колокольчиков, стиснутых в пальчиках крошечных первоклассниц, звонящих к началу занятий в тысяче московских школ. В этот солнечный, чистенький день даже старые глаза слепнущей уборщицы Марьи Степановны светились и оживали тёплыми воспоминаниями.

В этой-то чудесной Москве, в удивительных улицах Таганки, в маленькой английской спецшколе, в одном из классов на втором этаже — миленьком, голубовато-бежевом, отремонтированном на деньги богатых родителей, — было как-то особенно празднично. Может быть, потому, что дети уже стали очень, очень взрослыми четвероклассниками и старались вести себя прилично в новой классной комнате в новом «старшем» корпусе.

Дети расселись по партам, пригладили вихры, положили тетрадки в левый дальний угол стола, а карандашики с ручкой в правый дальний угол стола, а некоторые даже ручки сложили, совсем как советские школьники со старых цветных фотографий в пионерском журнале «Парус». На задней парте слева двоечник Коля Бублин с тяжёлым вздохом вытащил наушники из ушей и прилепил жвачку к стулу — в знак начала нового учебного года. На передней парте справа отличница Надинька Еропкина раскрыла тетрадку и на первой странице старательно, едва не высунув язык от усердия, написала: «Первое сентября. День знаний. Классная работа» — и нарисовала сбоку кленовый листочек.

Вместе с первой секундой десятого часа вошла новая классная дама — высокая, строгая, серо-фиолетовая.

Надинька перестала реветь в середине второго урока. Первую половину третьего провела в кабинете директрисы, где её пытались утешить лично Нонна Семёновна, затем завуч Ксения Полуэктовна (по прозвищу Бензопила) и преподавательница музыки Раиса Радиковна (по прозвищу Гамма-Радиация). Затем багровая от стыда, шарахающаяся от взглядов встречных старшеклассниц Морковка была препровождена в методкабинет английского, где затихла под грузом упражнений по грамматике. Четвёртый и пятый уроки просидела на алгебре, неотрывно глядя на царапинку на парте, и, наконец, сбежала с классного часа — в каморку под лестницу, где уже совершенно безудержно расплакалась, заливая слезами передник на груди старенькой уборщицы Марьи Степановны.

После шестого урока взъерошенная, но уже притихшая Морковка шла по коридору к раздевалке четвёртых классов. Штук двадцать десятиклассниц толпились возле входа в кабинет химии, причём приблизительно раз в полминуты, вся толпа, точно по команде, заливалась хохотом. Ах, вот в чём дело! Великолепный Лео раздавал свои фотокарточки, делал в девичьи анкеты остроумные записи, которые тут же зачитывал, чем и приводил поклонниц в шумный восторг.

Решительно шмыгнув носом, Морковка положила портфель на подоконник и — ринулась в толпу старшеклассниц, молча орудуя локтями. Слёзы у неё высохли совершенно. Она не собиралась просить у Рябиновского автограф. У неё был всего один вопрос, если можно.

— Простите!

Леонард едва уловимо вздрогнул, маслянистые глаза цвета тараканьей спинки заметались по разрумянившимся девичьим лицам — но источник угрозы находился намного ниже уровня взгляда. Серо-голубая сталь морковкиного взгляда блеснула на уровне пояса:

В половине четвёртого поток праздничных детишек, выходящих из школы № 1505, совершенно иссяк. Остались только россыпи безумных малышей, списанных родителями на продлёнку, да несколько очкастых старшеклассниц из клуба обожателей серебряного века. Сообщество из четырёх-пяти нестарых ещё учительниц довольно шумно отмечало День знаний в кабинете биологии, однако никто из этих достойных педагогических леди не смог навести генерал-полковника Тимофея Еропкина на след потерявшейся внучки.

Уж добрых полчаса огромный и чинный старик в золочёном мундире и брюках с алыми лампасами, заведя руки за спину и терпеливо сопя, мерил большими шагами диагонали школьного дворика. Вы видели каменного льва у арки Генерального штаба — зимой, когда грива почтенного зверя белеет от снега? Точно так, по-львиному, глядит из-под сдвинутых бровей генерал-полковник Еропкин — кажется, вот-вот разгневается! И всё же таится в морщинках у глаз великодушная улыбка.

Ветераны Первой чеченской помнят, как с этой царственной улыбкой он приезжал на позиции к изжёванным, одуревшим от страха бойцам — огромный, как несгораемый шкаф, негнущийся и жарко-румяный, точно тульский самовар. Других генералов, кроме Еропкина, на передовой замечали нечасто — а про этого заранее знали: везде свой малиновый нос сунет — и в прицелы поглядит, и под грязный брезентик заглянет. Пули «чехов» от него шарахались, точно птички от пугала, а ещё была примета: после визита Еропкина на позиции, точно по волшебству, приходила новая техника, боеприпасы и даже… водка. Сам генерал почти не потреблял, но считал, что в военное время солдату положено «немного, но регулярно — для румянца».

Солдаты Еропкина побаивались, называли «толстым батяней», но любили — разумеется, не только за регулярный румянец. Скорее за то, что генерал был похож на настоящего барина: и наказывает часто, да как-то… любя. А офицеры поражались сказочному львиному самообладанию генерала, которое мгновенно передавалось окружающим. Молва приписывала Тимофею Петровичу с дюжину героических деяний — якобы собственными ручищами он вытаскивал подчинённых из горящего «бардака»

У «толстого батяни» было ещё одно боевое прозвище: «Самоварыч». Частенько Тимофей Петрович кипятился и даже закипал. Мог и затрещину влепить — доставалось всем, вплоть до майоров, в особенности за трусливый эгоизм и желание по-тихому обогатиться за счёт личного состава. Но это бывало раньше, а теперь уж — без малого три года — генерал-полковник Самоварыч пребывал в столице на пенсии, и только по телевизору глядел на знакомые развалины русского города Грозного. За эти три года он погрузнел, грива и роскошные усы побелели окончательно, брови пуще сдвинулись к переносице — и только щёки Тимофея Петровича неизменно были ярко-розовыми, будто совсем недавно напился генерал горячего чаю с малиной.

Слава Богу, история наша завязалась. И читатель, должно быть, с нетерпением ждёт, когда же на сцену явится добрый герой. Может быть, это будет боевой подполковник Воздушно-десантных войск Виктор Телегин, о котором мы упомянули выше? Или усатый боец-аквалангист с подводной лодки «Амур», которая с каждой минутой, с каждой прочитанной страницей продолжает неуклонно и скрытно приближаться к Стамбулу?

Любезный читатель, не требуйте героя прежде времени. Возможно, в этот миг он упражняется в стрельбе из подводного ружья или отрабатывает парашютный прыжок с небоскрёба. Сейчас выясним. Гм. Видимо, мы выбрали неудачный момент для подглядывания. Неужели наш герой целится из рогатки в серебристую вывеску московского офиса НАТО? Нет-нет, он не хулиган! Должно быть, герой просто задумал очередную невинную шалость.

Заметим, что в день, когда Лео Рябиновский зачаровал несчастную Надиньку, герой нашей истории не ведал ровным счётом ничего ни об академии Мерлина, ни о курсе наступательной магии, ни о великом профессоре фундаментального ведовства по имени Гендальфус Бенциан Бендрагон Тампльдор. Что же касается меня, гражданина Греческой Республики Никоса Зерваса, вашего покорного слуги и автора этой книги, то утром 1 сентября 200… года я уже немало знал о том, что творится на острове Лох-Хоррог. Ровно год назад, поверив рекламе и пойдя на поводу у собственных несмышлёных детей, я совершил страшнейшую ошибку своей жизни. По доброй воле (да ещё заплатив несколько тысяч евро за допуск к приёмным экзаменам) я отправил 14-летнюю дочь Кассандру и 12-летнего сына Ставроса на учёбу в престижный иностранный колледж. Вы угадали. Мои дети уехали учиться в Мерлин.

Прошёл год. К началу следующего, 200… учебного года я уже понимал, что почти бессилен вернуть Касси и Ставрика домой, ибо дети успели получить достаточную дозу сильнейшего мыслительного яда. Возможно, бедняжки успели даже подписать заявление о том, что не желают возвращаться обратно в Грецию, ко мне, в родной дом, потому что я их якобы бью и подвергаю разного рода унижениям. Моя бессмысленная борьба против академии Мерлина, война, которую я пытался вести на страницах двух-трёх греческих газет, не приносила и не могла принести результата. Признаюсь, я начал паниковать.

Родители других подростков, попавших на учёбу в академию магии, об опасности не подозревали. Напротив, некоторые призывали своих детей продолжать «научную карьеру» на оккультном поприще… Я был близок к отчаянию, я обратился к услугам лучшего в Афинах частного детективного бюро. Эти милые люди, поначалу столь уверенные в своих силах, взялись изучить вопрос — но на следующий день уведомили, что отказываются браться за это дело. Они ничего не стали мне объяснять…

Что это было, Вань? Вот опять, слышишь? Непонятный гул… Словно голодный дракон проснулся и рычит там, внутри горы.

— Ой, брат! Это, наверное, василиська! — напряжённо прошептал Тихогромов.

— Кто? — тревожно переспросил Ваня, но тут же взял себя в руки и насмешливо улыбнулся:

— Что ты бредишь, брат?

— Василиська — это огромная такая змея, которая живёт под землёй! — залепетал Тихогромов. — Волшебники её натравили на нас! Я так и знал.

Сила заклинания оказалась неожиданно велика. Бурый медведь… ожил! Разрывая когтями плёнку, бросился с хищным рыком: огромная пасть, смрадное дыхание, липкая слюна — о, это было ужасно!

Так, спустя пару дней рассказывал об удивительном происшествии рыжий Йон Грингот. Едва бедняга пришёл в сознание на больничной койке, его тут же, невзирая на жуткие боли в черепе, вызвали в кабинет к суровому, страшному декану факультета наступательной магии Колферу Фосту. Йон Грингот мычал и стонал, и не мог припомнить никаких деталей. Впрочем, страшный синяк на его лбу поведал декану Колферу Фосту главное: удар был нанесён рукоятью ритуального ацтекского топора.

Согласитесь, медведи редко дерутся каменными топорами. А вот русские кадеты — запросто. Сбив рыжего с ног, Царицын выпрыгнул из кузова на дорогу. Бородатый охранник, заслышав шум, уже мчался обратно к жёлтому грузовику — заметив медведя, вскинул карабин… но стрелять было уже не в кого. Медведь скатился в кювет — в чёрную лесную чащу. Царицын бежал что есть духу, ему казалось, что сзади кричат и стреляют. Он мчался и задыхался от слёз: позор, какой позор! Он, великий Иван Царевич, едва не провалил всё дело! Нескладный Тихогромыч оказался более мужественным, он смог бестрепетно пролежать в сундуке со скорпионами… А Иван — не выдержал самой малости, он — чихнул! «Ну ничего, эти волшебники ещё попляшут! Я проберусь в замок со следующей колонной грузовиков».

Ваня шмыгнул носом, в горле опять запершило от слёз: «Проберусь!» А что если, напуганные инцидентом с ожившим медведем, волшебники теперь усилят меры безопасности? Как тут проберёшься, если каждый сундук будут проверять с собаками, с металлоискателями, под рентгеновскими лучами? И ещё одной вещи Ваня понять не мог, как ни старался. Что за хитрая технология превращает обычное грязное перышко в настоящую ищейку, способную догадаться, что чучело — это не чучело, а живой русский мальчик? И почему перышко шарахнулось от сундука, где прятался Громыч?

Спотыкаясь от усталости, Царицын ввалился в «родную» берлогу. Каким же милым показался ему подмигивающий красный глазок радиомаячка! Слава Богу, где-то рядом ходит под водой «Иоанн Кронштадтский»… Если что, если вдруг погоня и полный провал — капитан Степан придёт на помощь.

Надинька шлёпала тапочками по мокрой дорожке, ведущей к высокому крыльцу, и думала о том, что всего-то несколько шагов ей осталось сделать — и она впервые повстречает настоящую добрую волшебницу.

«Когда-нибудь, — думала Надинька, — я и сама стану волшебницей. Не зря ведь летела в пыльном мешке под облаками, плыла в железной бочке под водой, сидела одна-одинёшенька в медвежьей берлоге».

Потому что великий чародей Лео предсказал Надиньке, что она станет знаменитой доброй ведьмочкой.

Ах, как страстно Надинька мечтала об этом! В Москве, в уютной спальне, Надиньке было даже противнее, чем в тесном кадетском рюкзаке. Любимые книжки, игрушки, даже подружки теперь казались скучны. И всё время терзалась Надинька: отчего никто вокруг не улыбается, глядя на неё? Ведь Лео обещал, что с этого маленького чуда начнется Надино превращение в великую волшебницу! Но вышло наоборот: все вокруг, поглядев на неё, становились очень грустными. Но Лео не мог обмануть! Надинька должна, просто обязана стать волшебницей!

И Надинька решила: она сама добьётся того, о чём мечтает. Когда — совершенно случайно в коридоре — она подслушала, что два кадета из дедушкиного училища собираются на разведку в Мерлин, Надинька поняла: это судьба. Предсказание волшебника Лео начинает сбываться. Она обязана добраться до волшебного острова вместе с кадетами.

— Погодите кусаться, это же я, — улыбнулся кадет Иван Царицын, стаскивая с плеч бурую медвежью голову. Он распахнул дверь и, кряхтя, вывалил крупное тело рыжей ведьмы в траву. Из-за пазухи волшебницы вывалился маленький тупорылый револьвер.

— Нельзя, чтобы оружие вот так запросто на дороге валялось, — сказал себе кадет Царицын.

— А что если маленькие дети найдут и начнут играть с ним в песочнице?

Примостившись за руль и погремев ключами, кадет включил зажигание. Изъеденный ржавчиной «форд» немного поныл для порядку — но завёлся.

— Говорил же я Вам, не ходите на эту проклятую мельницу! — строго сказал Царицын. — Видите, она даже руки Вам скрутила. Давайте, разрежу бинты.

И они побежали. Надинька перешагнула через собственное «я» и позволила Царевичу усадить себя к нему на спину. Таким образом детям удавалось двигаться со скоростью, значительно превышающей самый быстрый галоп черепахи. И всё же слишком скоро сзади донеслись свистки, хриплые крики и собачий лай. Порой Ване казалось, что он уже слышит, как хлюпает вода под тяжёлыми ботинками преследователей.

«Они идут по моим следам», — в ужасе думал Иван. Пот градом заливал глаза. Он бежал, не разбирая дороги, вверх по склону — скорее, скорее к берлоге! Ещё есть надежда: он быстро соберёт «осу», и вместе с Надинькой они улетят прочь, на Лох-Патти, поближе к нашим подводникам…

— Держитесь крепче, — ободрительно хрипел Ваня. Впереди чернел узкий овраг, наполненный гнилыми ветками и стоячей водой, а поверх оврага перекинулось узенькое брёвнышко — мёртвая сосна упала… «Нормально, — сказал себе Ванечка, прыгая на зашатавшееся скользкое бревно, — нам, кадетам, не впервой…»

Позади хрустнула ветка и кадет Царицын, балансируя на бревне, обернулся на странный звук… похожий на утробное рычание. Быстрая тень скакнула из темноты… — Здравствуйте, мистер Доберман! А что ещё мог сделать русский мальчик Ваня? Совершенно инстинктивно он вскинул навстречу адской твари трофейный чёрный зонт. Щёлкнул предохранитель. Собака рванулась вперёд, как грязная молния, оттолкнулась когтистыми лапами от бревна, красиво прыгнула — и вот они, жёлтые оскаленные клыки…

Тугенько, славно продавился курок, и зонтик выдохнул из себя огненную струю раскалённой картечи. Доберман-пинчер, который уже предвкушал привычный вкус человечьей крови, не долетел до Ивана и помертвевшей Надиньки каких-то двух-трёх метров. Внезапно господин Доберман лишился всей своей зубастой головы с ушами в придачу — и тупой, обезглавленной свинской тушей пролетев мимо цели, плюхнул в овраг.