Дворцы, балы, маскарады, охоты, пудреные парики, роскошные наряды, изысканные манеры… На этом фоне бурные дворцовые интриги русского «галантного века» представляются захватывающим спектаклем, хотя в действительности они явились следствием серьезных социально-политических процессов, происходивших в российском обществе. История России второй четверти XVIII века характеризовалась острой борьбой дворянских группировок за власть, приводившей к частым сменам царствующих особ на престоле, перестановкам в ближайшем их окружении. Легенда гласит: «Отдать все…» – только и успел написать перед смертью Петр I. И началась в России лихорадочная череда заговоров, смена правителей – время после смерти Петра I называют «эпохой дворцовых переворотов». Шесть царствований на протяжении 37 лет. На русском престоле побывали вдова Петра Великого Екатерина I (1725–1727), его внук Петр II (1727–1730), его племянница герцогиня Курляндская Анна Иоанновна (1730–1740) и внук ее сестры младенец Иван Антонович (1740–1741) – «железная маска» русского престола, и дочь Петра Елизавета Петровна (1741–1761), и преемник Елизаветы Петровны, внук шведского короля Карла XII по отцовской линии и внук Петра I по материнской линии герцог Голштинский Петр III (1761–1762). Замыкает этот перечень жена последнего великая императрица Екатерина II (1762–1796). И практически каждый из названных правителей приходил на престол в результате заговоров и дворцовых переворотов.

Все эти годы процветало искусство придворных интриг, блаженствовали временщики, наживались огромные состояния, день и ночь работала Тайная канцелярия, в чьих застенках томились государственные преступники и хранились страшные государственные тайны. И в то же время Россия заставила считаться с собой другие государства.

Так что же за роковые тайны скрывает эта неспокойная эпоха и что говорит историческая наука о дворцовых переворотах? Какими событиями была наполнена эпоха дворцовых переворотов?

Что за таинственная история произошла с завещанием Петра Великого? Может быть, оно все же существовало? Почему тогда его воля не была оглашена и кому это было выгодно? Законно ли последующие Романовы занимали российский трон?

Итак, как говорят люди науки, договоримся о терминах.

Само определение «эпоха дворцовых переворотов» принадлежит известнейшему русскому историку В.О. Ключевскому. Его же перу принадлежит самое известное определение дворцового переворота по-российски: «это захват политической власти в России XVIII столетия, имеющий причиной отсутствие четких правил наследования престола, сопровождающийся борьбой придворных группировок и совершающийся, как правило, при содействии гвардейских полков». Впрочем, и до сегодняшнего дня единого научного определения дворцового переворота нет, причем отсутствуют и четкие временные границы этого явления. Так, В. О. Ключевский датирует эпоху дворцовых переворотов 1725–1762 годами. Однако на сегодняшний день существует и другая точка зрения – 1725–1801 годы. (Дело в том, что В.О. Ключевский не мог в публичной лекции, читавшейся в середине 80-х годов XIX века, упоминать о перевороте 1 марта 1801 года – свержении Павла Первого, это было категорически запрещено.)

Дворцовый переворот подразумевает свержение существующего правящего монарха и воцарение на троне нового или смену династии. Но главным является сохранение монархического строя: дворцовый переворот имеет целью смену персоны на троне, но сам трон должен быть незыблемым. Поэтому мятежи с целью смены строя, созыва парламента или принятия конституции дворцовыми переворотами не являются. Дворцовые перевороты представляли собой борьбу различных группировок дворянства за власть, а не смену формы правления. Повторяем, перевороты сводились к перемене лиц на престоле и перетряскам в правящих верхах. Существует мнение, что и восстание декабристов 1825 года было также в своем роде дворцовым переворотом, однако это суждение большинство ученых считают спорным и необоснованным.

Почему же стала возможной такая череда заговоров? Понятно, что династические интриги и заговоры около трона придумал не Петр I или его наследники, и в допетровские времена политическая история России знала неспокойные времена. Например, в период малолетства Ивана IV происходила борьба боярских кланов за влияние на малолетнего царя, закончившаяся в 1538 году победой бояр Вельских над Шуйскими. Во времена смуты, когда гвардии еще не было, известен заговор с целью переворота против Василия Шуйского. В 1609 году заговорщики (их число доходило до 300 человек), во главе с Григорием Сунбуловым, князем Романом Гагариным и Тимофеем Грязным, обратились к боярам с требованием свергнуть Василия Шуйского. Но бояре просто разбежались по домам ждать конца переворота. Только князь Василий Голицын явился на площадь. Заговорщики бросились за патриархом Гермогеном в Успенский собор и потребовали, чтобы тот шел на Лобное место. Однако заговорщики не нашли поддержки и у него. С криками и руганью бросились они во дворец, но Шуйский не испугался, вышел к ним и спросил: «Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такой наглостью? Если хотите убить меня, то я готов, но свести меня с престола без бояр и всей земли вы не можете». Заговорщики, потерпев неудачу, бежали в Тушино, к самозванцу.

Известны дворцовые перевороты, связанные со стрелецкими бунтами времен Софьи Алексеевны, которой помогали начальники стрелецких приказов Хованский и Шакловитов. Но в этих мятежах не было, так сказать, системы, они были спонтанными. У дворцовых же переворотов послепетровского времени были общие предпосылки. И этими предпосылками, по мнению большинства историков, стали:

1) указ Петра I от 1722 года о наследии престола;

Воцарение Екатерины открыло собой драматическую и еще до конца не понятую историками эпоху дворцовых переворотов середины XVIII века.

Екатерина I сама была довольно загадочной личностью. Так кто же она, первая российская императрица, женщина, которую любил великий Петр? Родилась она католичкой 5 апреля 1684 года (хотя эта дата ставится многими историками под сомнение) и до принятия православия по одним данным ее звали Марта, по другим – Елена, фамилия, которую называют некоторые источники, – Сковрощанко или Скавронская, в то время как другие – Рабе. Происхождение Екатерины тоже точно не известно. Предположительно, она не принадлежала к знатному роду и была дочерью прибалтийского крестьянина – «дочь литвина Самуила Сковрощанко и жены его, именуемой в разных известиях различно». Впрочем, национальность ее четко установить трудно, по разным версиям она – литовка, шведка, полька… украинка. Родители Марты умерли от чумы в 1684 году, и дядя отдал девочку в дом лютеранского пастора Глюка (известного своим переводом Библии на латышский язык) в Мариенбурге (в настоящее время это город Алуксне в Латвии). Марта была в доме скорее служанкой, грамоте ее не учили, хотя по версии, изложенной в словаре Брокгауза и Ефрона, мать Марты, овдовев, отдала дочь в услужение в семью пастора Глюка, где ее будто бы учили грамоте и рукоделиям. Семейное положение Марты до встречи с Петром I было тоже весьма неопределенным: она была то ли вдовой, то ли неразведенной женой шведского солдата…

Захвачена в плен русскими в 1702 году, когда была служанкой пастора Глюка. Пленницу взял поначалу в прачки «Шереметьев благородный», потом ее у него выпросил «счастья баловень безродный», то бишь Меншиков, а у того ее отобрал Петр, и в 1703 году она стала его фавориткой.

При крещении в православие Марта получила имя Екатерины Алексеевны. И все бы хорошо, если бы не одно «но»: ее крестный отец – сын Петра царевич Алексей (1690“ 1718), который был младше Марты на 6 лет (позже был казнен Петром) и стал крестным отцом собственной мачехи. Поэтому в глазах православных россиян ситуация с женитьбой царя выглядела крайне неестественно. Получалось, что Петр женился на своей внучке (отчество Екатерины – Алексеевна – дано по крестному отцу), а Екатерина стала мачехой своего отца (пусть даже и крестного).

Но как бы там ни было, в ноябре 1707 года она была тайно обвенчана с Петром в петербургской Троицкой церкви. В феврале 1708 года родила царю дочь Анну (впоследствии герцогиня Голштинская), а в декабре 1709 года – Елизавету (впоследствии ставшую императрицей и самодержицей российской). У Петра и Екатерины было много детей, но большинство из них умерли в младенчестве. В своей книге «Династия Романовых. Загадки, версии, проблемы» Фаина Гримберг приводит перечень царственных отпрысков: Екатерина (1707–1708), Анна (1708–1728), Елизавета (1709–1761), Мария (1713–1713), Маргарита (1714–1715), Петр (1715–1719), Павел (1717–1717), Наталья (1718–1725). Маленький Петр Петрович считался официальным наследным принцем, законным преемником великого отца на троне, но его ранняя смерть нарушила прямую передачу короны от отца к сыну и явилась одним из побудительных мотивов знаменитого Указа о престолонаследии.

Итак, после смерти Екатерины I в 1727 году снова возник вопрос о передаче власти. На этот раз согласно Тестаменту Екатерины I был объявлен императором именно сын Алексея – Петр II. Кстати, следует отметить, что в июле 1727 года (то есть спустя полтора месяца после смерти Екатерины) Указом Верховного тайного совета был изъят «Устав о наследии престола». При Петре II состав Верховного тайного совета поменялся: из первоначальных членов Совета остались трое – Голицын, Головкин и Остерман, зато были включены братья Долгорукие (князья Василий Лукич, Иван Алексеевич, Василий Владимирович и Алексей Григорьевич). Под влиянием Долгоруких состав Совета изменился: власть в нем перешла в руки княжеских фамилий Долгоруких и Голицыных.

Анна Петровна и руководимая ею голштинская группировка сделали неудачную попытку устроить заговор против Меншикова – Остермана, а в конечном счете – против воцарения малолетнего Петра. (Кстати, в этом заговоре приняли участие не только голштинские немцы, но и русские вельможи, в частности генерал Бутурлин.) Но переворот не удался. А.И. Остерман, сделавшись воспитателем и наставником юного царя, старался выполнять свою работу самым добросовестным образом. Однако, несмотря на все свои старания, опытный дипломат и придворный хитрец так и не сумел оказать должного влияния на мальчика-самодержца. Хотя составленная Остерманом программа обучения включала в себя историю, географию, математику, иностранные языки, танцы, военное дело, закон Божий, дело воспитания шло плохо. Домашние занятия в 1723–1727 годах были нерегулярны. Возведенный на престол после смерти Екатерины I Петр II не интересовался ничем, кроме охоты и удовольствий, не соответствовавших его возрасту и подорвавших его здоровье. Склонности к государственным делам Петр II не проявлял, зато страстно увлекался охотой, собаками, кутежами. По словам одного историка, в это время главным государственным учреждением была псарня.

Петр II демонстративно объявил себя противником преобразований Петра I и ликвидировал созданные его дедом учреждения. Молодой государь не мог ему простить смерти отца, царевича Алексея, и опалы бабки, постриженной в монахини царицы Евдокии, которая в это время была переведена из Ладожского монастыря в московский Новодевичий монастырь. Император очень почтительно к ней относился. Евдокия даже имела планы стать регентшей при несовершеннолетнем императоре, но ей это не удалось. Вся полнота власти перешла к Верховному тайному совету. Иностранные послы писали, что «все в России в страшном беспорядке». Верховный тайный совет собирался редко, а Петр II всецело отдавался развлечениям и не заботился о делах государственных.

Долгое время человеком, который мог влиять на царя, считалась его старшая сестра Наталья Алексеевна. Четырнадцатилетняя девочка (она родилась в 1714 году) была умна, серьезна и воспитанна. Испанский посланник герцог де Лириа, как и многие другие, был буквально влюблен в великую княжну. Он писал: «Наталья не красавица… но что значит красота, когда сердце совершенно», ее «ум, рассудительность и благородство, наконец, все качества ее души выше всякой похвалы». Умная девочка своими советами и выговорами несколько сдерживала буйного братца, и при дворе полагали, что влияние Натальи будет расти. Но в 1728 году у нее началась скоротечная чахотка, и 22 ноября того же года великая княжна угасла.

Разумеется, личное, неформальное общение с государем давало Остерману поистине безграничные возможности – так исподволь готовилось свержение всесильного Меншикова. У Меншикова, казалось, были незыблемые позиции, он поддерживал и опекал Петра II. Фортуна благосклонно улыбалась, придворные раболепствовали перед ним, дела шли хорошо. Император Петр II в присутствии двора и генералитета попросил у светлейшего руки его дочери Марии. Меншиков благосклонно согласился, тем более что накануне Верховный тайный совет подписал постановление, одобряющее этот брак. И тотчас же началась церемония обручения. Все шло, как Меншиков задумал еще при Екатерине I: еще шаг – и вот он, трон Романовых! Многочисленные гости были смущены и шокированы – до совершеннолетия царя оставалось еще несколько лет, зачем же так спешить с обручением. «Никто не думал, – писали иностранные дипломаты, – чтобы это могло так скоро случиться!» Жених и невеста послушно стояли перед амвоном домовой церкви Меншикова. Ей исполнилось пятнадцать, а ему – одиннадцать лет. Эта разница в четыре года, вероятно, казалась им огромной, но оба они были, в сущности, игрушками, которыми играли взрослые. Они не знали, что не пройдет и четырех месяцев, как они расстанутся навсегда, но умрут почти одновременно. Мария зачахнет в Березове, пережив светлейшего всего на полтора месяца, умрет сразу после Рождества – 26 декабря 1729 года, в день своего восемнадцатилетия. Не пройдет и месяца, как на другом конце России умрет и ее бывший жених… Этот майский день обручения был последним триумфом светлейшего князя Меншикова.

После внезапной смерти Петра II вновь встал вопрос о наследовании престола. Сенаторы, собравшиеся в ночь смерти Петра II, осмеяли липовые «завещания» Долгоруких и в конце концов склонились к мысли, что «род Петра Великого пресекся» и следует вернуться к ветви его старшего брата Ивана Алексеевича. Это традиционно соперничавшее с Долгорукими семейство Голицыных выдвинуло в наследницы жившую в Митаве Анну Ивановну (или как принято в исторической литературе – Иоанновну), вдовствующую герцогиню Курляндскую, племянницу Петра I (дочь сводного брата Петра I, его официального соправителя в начале царствования царя Ивана и царицы Прасковьи Салтыковой).

То, что четвертая дочь Ивана Алексеевича стала императрицей, в известной мере случайность. В октябре 1710 года семнадцатилетнюю Анну выдали замуж за герцога Фридриха Вильгельма Курляндского. В январе 1711 года герцог умер. Овдовев, Анна Иоанновна вернулась в Петербург, но в 1717 года Петр I выслал ее обратно в столицу Курляндии Митаву. Здесь в почти полном одиночестве и нищете провела она целых 13 лет.

Предложение Голицына возвести на престол дочь Ивана было ничем не справедливее предложений в пользу Елизаветы Петровны. И та и другая – «сосуды скудельные», и в том и в другом роду мужчин не осталось.

Медики сказали бы, что от «скорбного» Ивана и яблочко могло недалеко упасть. Но медиков в Совет не позвали. Вообще-то, князь Голицын так рьяно агитировал за Анну потому, что ему был глубоко противен брак Петра и «простолюдинки» Екатерины Скавронской, и потомков ее он на дух не переносил.

Наиболее же вероятным кажется, что после безвременной кончины императора Петра II Верховный совет во главе с князем Долгоруким просто искал наиболее слабого правителя, чтобы никому не отдавать свою власть. Выбор пал на мало кому известную Анну. Смерть императора дала «верховникам» шанс осуществить давнюю мечту: поставить самодержца под контроль аристократии не только фактически (как при Петре II), но и юридически. Принимая решение в пользу Анны, сенаторы хотели еще больше «укрепиться». Они написали «кондиции, чтоб не быть самодержавствию». Ценой короны Анны Иоанновны было ограничение ее власти в пользу Верховного тайного совета.

11 марта 1801 года произошел последний дворцовый переворот в истории России, им завершилась эпоха императора Павла I. Он – одна из самых загадочных фигур в длинной череде государей династии Романовых. Его четырехлетнее царствование наполнено самыми противоречивыми и странными событиями. В этот короткий, но чрезвычайно важный для всей последующей жизни России промежуток истории решалось очень многое: определялись судьбы страны, монархии, дворянства, различных общественных движений и капитальных идей. Почему-то именно Павлу I вменялись в вину и деспотичность правления, как будто не было явных тиранов – Ивана IV и Петра I, и низкопоклонство перед прусскими образцами, как будто не были западниками императрица Екатерина II и император Александр I – мать и сын императора Павла. Его подозревали в принадлежности к масонской ложе. Его внешнюю политику объявляли безумной. Известны слова Пушкина об императрице Екатерине II: «Конец ее царствования был отвратителен… Все негодовали; но воцарился Павел, и негодование увеличилось… Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы».

Однако возвращенный Павлом из сибирской ссылки писатель А. Н. Радищев назвал эти времена иначе и точнее: «Столетье безумно и мудро». Таков был и «российский Калигула», сын великой Екатерины, умный, просвещенный и добрый человек, загнанный бесчеловечной русской историей в тупик политического безумия и истерической тирании, самый одинокий, несчастный и непонятый деятель XVIII столетия.

Царствование императора Павла I стало последней неудачной, суматошной и трагикомической попыткой завершить дело Петра Великого, то есть «сверху», силой навязать разудалой, вконец избаловавшейся при снисходительной императрице Екатерине II России правильные европейские формы и прусский порядок во всех сферах ее привольного и бескрайнего бытия. Однако этого мало кто хотел, и о Павле современники с сожалением говорили: «Царствование его для всех было чрезвычайно тяжело, особливо для привыкших благодетельствовать под кротким правлением обожаемой монархини». Хотя романтическому императору-рыцарю больше пристало бы имя российского Дон Кихота, данное ему ироничным Наполеоном.

Но даже слова Бонапарта покажутся лестью на фоне сложившегося общепринятого мнения. Хрестоматийный облик Павла I небогат привлекательными чертами: школьные учебники привычно обвиняли девятого российского императора в безумии, ограниченности и жестокости. Но банальные истины имеют свойство оправдываться с точностью до наоборот. Архивные документы заставляют задуматься: а не является ли знакомый исторический портрет злой карикатурой? Французский дипломат Дюран в 1773 году делился своими впечатлениями о молодом Павле: «Воспитание цесаревича пренебрежно совершенно, и это исправить невозможно, если только природа не сделает какого-нибудь чуда. Здоровье и нравственность великого князя испорчены вконец». Еще более определенно высказывался английский посланник Витворт: «Император буквально сумасшедший». Эту точку зрения впоследствии разделяло большинство участников убийства несчастного императора. Однако вряд ли мнение убийцы о жертве может считаться объективным. Кроме того, презумпция невиновности – закон правосудия. Врачи, чтобы поставить правильный диагноз, пытаются тщательно выяснить anamnes vitae – историю жизни больного. Что ж, последуем примеру медиков…

Каким же человеком на самом деле был «гатчинский отшельник», что им руководило, что за путь он видел для себя и Российской империи? Самодержец он или игрушка судьбы? Был он новым великим реформатором России или архитектором воздушных замков и прожектером?

Эта история начинается 20 сентября 1754 года, когда в семье наследника русского престола произошло давно ожидаемое и даже необходимое событие: у дочери Петра I русской императрицы Елизаветы Петровны родился внук – великий князь Павел Петрович, родился к величайшей радости своей венценосной бабушки и всей России: его рождением обеспечивалось престолонаследие в роду Петра Великого.

Но кто был этот младенец? Чьим сыном он был? До сих пор никто этого не знает наверняка. Сам Павел был убежден, что Петр III (бывший герцог Карл Петер Ульрих Голштейн-Готторпский), злополучный император, год пробывший на русском троне и потом задушенный одним из гвардейцев в 1726 году, действительно был его отцом. Другие сомневались в этом, предполагая, что отцом Павла был граф Салтыков, любовник Екатерины. Иные уверяли, что от красивого Салтыкова не мог родиться этот курносый мальчик и что Екатерина родила мертвого ребенка, которого

заменили новорожденным чухонцем из деревни Котлы, расположенной недалеко от Ораниенбаума. Однако слухи о том, что отцом Павла был не Петр III, скорее всего не имеют под собой оснований.

Жизнь Павла оказалась не менее загадочной и фантастичной, чем его происхождение. Императрица Елизавета видела в младенце залог будущности своей империи и приняла на себя заботы о его воспитании. Бабушка была гораздо больше обрадована его рождением, чем отец ребенка, племянник императрицы великий князь Петр Федорович, и тем более мать новорожденного, великая княгиня Екатерина. Впрочем последней и не дали возможности порадоваться, сразу же забрав новорожденного в покои Елизаветы. Императрица была женщина добрая, своего новорожденного внучатого племянника обожала, но педагогическими талантами явно не обладала. Мать ребенка, великая княгиня Екатерина, поначалу пыталась спорить, но ее доводы игнорировались.

«Только что спеленали его, – пишет в дневнике Екатерина, – как явился по приказанию императрицы духовник ее и нарек ребенку имя Павла, после чего императрица тотчас велела повивальной бабушке взять его и нести за собою, а я осталась на родильной постели… В городе и империи была великая радость по случаю этого события. На другой день я начала чувствовать нестерпимую боль. Боль эта не давала мне спать, и, сверх того, со мною сделалась сильная лихорадка; но, несмотря на то, и в тот день я не удостоилась большого внимания. Впрочем, великий князь на минуту явился в моей комнате и потом ушел, сказав, что ему некогда больше оставаться. Лежа в постели, я беспрерывно плакала и стонала; в комнате была одна только Владиславова; в душе она жалела обо мне, но ей нечем было помочь. Да и я не любила, чтобы обо мне жалели, и сама не любила жаловаться: я имела слишком гордую душу, и одна мысль быть несчастной была для меня невыносима; до сих пор я делала все, что могла, чтобы не казаться таковой… Наконец, великий князь соскучился по моим фрейлинам: по вечерам ему не за кем было волочиться, и потому он предложил проводить вечера у меня в комнате. Тут он начал ухаживать за графиней Елизаветой Воронцовой, которая, как нарочно, была хуже всех лицом».

Почву для многих загадок в биографии «русского Гамлета» давала его личная жизнь. И очень многое в характере Павла объяснялось этим.

Павел был женат дважды. В 1773 году он женился на принцессе Вильгельмине Гессен-Дармштадтской (в православии – Наталье Алексеевне), но через три года она умерла, и в том же 1776-м Павел женился вторично, на принцессе Вюртембергской Софии Доротее (в православии – Марии Федоровне).

1773 год императрица Екатерина Великая встречала в тревожном состоянии духа. Последние пять лет для Российской империи оказались непростыми: 18 ноября 1768 года была объявлена война Оттоманской Порте, принесшая огромные финансовые и людские потери; затем в 1770 году в Москве вспыхнула эпидемия моровой язвы, повлекшая опасные бунты городской бедноты, грозившие вылиться в восстание социальных низов. Весь 1772 год прошел в сложных политических интригах, связанных с первым разделом Польши, а в довершение всех хлопот с юго-восточных окраин России стали приходить неутешительные известия о волнениях среди яицких казаков и калмыков. Однако все эти проблемы не могли помешать Екатерине II вплотную заняться таким серьезным делом, как женитьба сына, великого князя и наследника престола Павла Петровича, которому в сентябре 1772 года исполнилось 18 лет: как бы ни относилась императрица к сыну, но ему нужно было продолжать династию.

Еще за несколько лет до этого Екатерина обратилась к сумевшему завоевать ее доверие бывшему датскому посланнику в Петербурге барону А. Ф. Ассебургу с просьбой собрать подробную информацию о немецких принцессах, которые были бы достойны стать спутницами жизни великого князя. Это тонкое дипломатическое поручение было возложено на барона Ассебурга с ведома датского короля. Получив от барона сведения, Екатерина вначале заинтересовалась принцессой Софией Доротеей Августой Вюртембергской. Но юный возраст принцессы, которой тогда шел всего лишь девятый год, заставил императрицу обратить свой взор на принцессу Луизу Саксен – Готскую. Однако Луиза, узнав, что непременным условием брака является переход в православие, решительно заявила, что «скорее умрет, нежели решится только подумать о возможности перемены религии». Встретив такое упорство, Екатерина только пожала плечами и отписала барону Ассебургу: «Не думайте больше о принцессе Луизе Саксен-Готской. Она именно такова, какой следует быть, чтобы нам не понравиться». Затем Екатерина поделилась своим мнением о других кандидатурах, предложенных бароном-свахой: «Принцессу Вильгельмину Дармштадтскую мне описывают, особенно со стороны доброты сердца, как совершенство природы; но помимо того, что совершенства, как известно, в мире не существует, вы говорите, что у нее опрометчивый ум, склонный к раздору. Это, в соединении с умом ее батюшки и с большим количеством сестер и братьев, частью уже пристроенных, а частью еще ожидающих, чтобы их пристроили, побуждает меня в этом отношении к осторожности. Однако я прошу вас взять на себя труд возобновить ваши наблюдения… Я отказываюсь от принцессы Нассауской вследствие обстоятельств, которые вы мне указали, а от принцессы Цвейбрюккенской по трем другим причинам: 1) ей восемнадцать лет, следственно, она тремя годами старее; 2) она католичка; 3) поведение ее сестер не говорит в ее пользу…»

Любое сватовство – интрига. Чего же можно ожидать от подготовки династического брака, в котором тесно переплелись интересы не только отдельных людей или семейств, но целых государств, и государств немалых? Барон Ассебург являлся подданным прусского короля Фридриха II, который в силу политических интересов горячо желал этого брака – союза с принцессой Вильгельминой Дармштадтской, обладавшей «опрометчивым умом, склонным к раздору». Племянник Фридриха II и наследник прусской короны принц Фридрих Вильгельм был женат на принцессе Фредерике Дармштадтской, и брак наследника русского престола с любой из невесток его племянника был, безусловно, выгоден королю. В своих записках Фридрих Великий откровенно признается, что при помощи хитроумных дипломатических ходов и каверз он сумел остановить выбор Екатерины на желательной ему особе. Немаловажная роль в сложной игре короля отводилась барону Ассебургу. Фридрих имел долгую беседу с Ассебургом, после которой тот принялся лоббировать интересы дармштадской партии. Ассебург оказался отличным дипломатом, изловившим не двух, а трех зайцев: он в одно и то же время действовал как человек усердный и преданный Екатерине, демонстрировал приверженность интересам прусского короля и, казалось, принимал к сердцу интересы Гессен-Дармштадтской фамилии, во всяком случае, все были довольны.

По возвращении великокняжеской четы в Россию императрица подарила им Павловск и мызу Гатчина, куда отныне переместился Малый двор. Гатчина и Павловск – резиденции великокняжеской четы – сохранились до наших дней и остались, несмотря на перестройки, памятниками эпохи Павла. В Павловске преобладал вкус Марии Федоровны, в Гатчине – Павла.

Великий князь отправился из Санкт– Петербурга в Гатчину – не то в ссылку, не то в изгнание. Больше он был не опасен. Наступает тринадцатилетний «гатчинский» период жизни Павла. Здесь окончательно созрели политические идеи будущего императора, здесь он создал свой собственный своеобразный и мрачный быт. Эти годы сформировали характер Павла. Изредка Екатерина вызывала сына в столицу для участия в подписании дипломатических документов, чтобы еще раз унизить его в присутствии окружающих. «Положение Павла, – указывал свидетель всех этих событий Платонов, – становилось хуже год от года. Удаленный от всяких дел, видя постоянную неприязнь и обиды от матери, Павел уединился со своей семьей в Гатчине и Павловске – имениях, подаренных ему Екатериной. Он жил там тихой семейной жизнью…» Запертый в Гатчине, он был полностью лишен доступа даже к самым незначительным государственным делам и без устали муштровал на плацу свои полки – единственное, чем он мог по-настоящему управлять. Павел, унаследовавший от отца страсть в военном деле ко всему прусскому, создал свою небольшую армию, проводя бесконечные маневры и парады.

Были прочитаны все книги, которые можно было достать. Особенно увлекали его исторические трактаты и романы о временах европейского рыцарства. Наследник и сам иногда был не прочь поиграть в Средневековье. Забава тем более простительная, что при материнском дворе в моде были совсем другие игры. Каждый новый фаворит стремился перещеголять предшественника в просвещенном изысканном цинизме. Наследнику оставалось одно – ждать. Не желание власти, а постоянный страх смерти от руки убийц, нанятых матерью, вот что мучило Павла. Кто знает, может быть, в Петербурге императрица ничуть не меньше опасалась дворцового переворота? И, может быть, желала смерти своему сыну…

До 42 лет Павел прожил на двусмысленном положении законного наследника престола, без надежды получить когда-нибудь этот престол на законном основании. Сначала на его пути стояла мать, потом сын, которого она хотела сделать императором. Ложное, двусмысленное положение, если оно продолжается слишком долго, любого человека может лишить душевного равновесия. А ведь Павел I в таком положении находился с юности и сознавал его двусмысленность. Все изменила только внезапная смерть Екатерины.

Ночь с 5 на 6 ноября 1796 года в Санкт-Петербурге выдалась неспокойной. В 9 часов вечера великая императрица Екатерина II скончалась. Смерть ее была скоропостижной.

Все произошло так неожиданно, что она не успела сделать никаких распоряжений о наследнике. По петровскому закону о престолонаследии император имел право назначать наследника по своему желанию. Желание Екатерины на сей счет, хотя и негласное, было давно известно: она хотела видеть на троне своего внука Александра. Но, во-первых, не смогли (или не захотели) найти официального завещания, составленного в его пользу. Во-вторых, 15-летний Александр сам не высказывал активного желания царствовать. И в-третьих, у императрицы был законный сын, отец великого князя Александра, великий князь Павел Петрович, чье имя уже с утра не сходило с уст придворных.

Павел приехал в Зимний среди ночи в сопровождении сотни солдат гатчинского полка и сразу же прошел в спальню к матери, чтобы убедиться в том, что она действительно умерла. Его вступление во дворец походило на штурм. Расставленные повсюду караулы в немецких мундирах вызывали шок у придворных, привыкших к изящной роскоши последних лет екатерининского двора.

Наследник престола приказал опечатать все документы в покоях матушки. Говорят, что среди прочих бумаг, хранящихся в кабинете покойной, было завещание самой императрицы, в котором российский трон передавался не сыну, а внуку. Павел Петрович отправил роковой конверт в камин. Этот решительный жест был весьма символичен: в огне сгорела не только последняя воля Екатерины, огонь поглотил екатерининскую эпоху с ее порядками и устоями.

На площади под окнами дворца было заметно оживление. Горожане печалились о кончине «матушки-государыни», однако шумно выражали свою радость, узнав, что царем станет Павел. То же было слышно и в солдатских казармах. Только в придворной среде было совсем не весело. По свидетельству графини Головиной, многие, узнав о смерти Екатерины и восшествии ее сына на трон, без устали повторяли: «Пришел конец всему: и ей, и нашему благополучию». 7 ноября 1796 года «золотой век российского дворянства» действительно закончился.